Гоголь в жизни - Викентий Вересаев

Н. В. Кукольник. Биографич. очерк Ф. О. Зингера. Гербель, 261.

Это время я провел немного скучновато: книг со мною не было. Театр наш, покуда, остановлен, и я принужден был, повеся голову, сидеть недвижно на одном месте, перебирая старые свои уроки. Заманивала было меня прекрасная погода весны; сначала было весело, но веселье хорошо, когда делишь, и потом прискучилось. Только мечта об моей радости – об вас высветливается иногда сквозь пасмурные думы.

Гоголь – матери, 17 апр. 1827 г., из Нежина. Письма, I, 71.

Уединясь совершенно от всех, не находя здесь ни одного, с кем бы мог слить долговременные думы свои, кому бы мог выверить мышления свои, я осиротел и сделался чужим в пустом Нежине… Несколько только я разгоняю скучное уединение чтением новых книг, для которых беру деньги, не составляющие для меня ничего, кроме их, и выписывание их составляет одно мое занятие и одну мою корреспонденцию. Никогда еще экзамен не был для меня так несносен, как теперь. Я совершенно весь истомлен, чуть движусь. Не знаю, что со мною будет далее. Только я и надеюсь, что поездкою домой обновлю немного свои силы. Как чувствительно приближение выпуска, а с ним и благодатной свободы! Не знаю, как-то на следующий год я перенесу это время!.. Как тяжело быть зарыту вместе с созданьями низкой неизвестности в безмолвие мертвое! Ты знаешь всех наших существователей, всех, населивших Нежин. Они задавили корою своей земности, ничтожного самодовольствия высокое назначение человека. И между этими существователями я должен пресмыкаться… Из них не исключаются и дорогие наставники наши. Только между товарищами, и то немногими, нахожу иногда, кому бы сказать что-нибудь. Ты теперь в зеркале видишь меня. Пожалей обо мне!..

Какое теперь ужасное у нас плодородие, особливо фруктов! Деревья гнутся, ломятся от тяжести. Я воображаю об необыкновенной роскоши, которою я буду пресыщаться, приехавши домой. Уже два дни экипаж стоит за мною. С нетерпением лечу освежиться, ожить от мертвого усыпления годичного в Нежине, от ядовитого истомления, вследствие нетерпения и скуки. Возвратясь, начну живее и спокойнее носить иго школьного педантизма, пока уроченное время, со всеми своими мучительными ожиданиями и нетерпением, не предстанет снова истомленному. Какая у нас засуха! Более полтора месяца не шли дожди. Лето вдруг у нас переменилось: сделалось вдруг так холодно, что даже принуждены мерзнуть, особливо по утрам. Весна была нестерпимо жарка.

Позволь еще тебя попросить об одном деле: нельзя ли заказать у вас в Петербурге портному самому лучшему фрак для меня? Узнай, что стоит пошитье самое отличное фрака по последней моде. Мне хочется ужасно как, чтобы к последним числам или к первому ноября я уже получил фрак готовый. Напиши, пожалуйста, какие модные материи у вас на жилеты, на панталоны. Какой-то у вас модный цвет на фраки? Мне очень бы хотелось сделать себе синий с металлическими пуговицами; а черных фраков у меня много, и они мне так надоели, что смотреть на них не хочется.

Гоголь – Г. И. Высоцкому, 26 июня 1827 г., из Нежина в Петербург. Письма, I, 74–80.

(Нижеприводимые воспоминания А. П. Стороженко о Гоголе-гимназисте представляют в подлиннике очень растянутый рассказ с длиннейшими диалогами действующих лиц, явно сочиненными автором впоследствии, по памяти, с почтительным подходом к Гоголю, как к «гению», «лучи» которого он якобы тогда же узрел в «блестящем взоре» Гоголя. Плохая беллетристика, но, может быть, в ядре своем содержащая не менее правды, чем любые другие воспоминания. Приводим рассказ Стороженко в изложении, цитируя лишь наиболее характерные места.)

Автор, только что кончивший курс учения, едет с отцом на именины к соседу, Ив. Фед. Г…..у, в «большое местечко, населенное казаками и помещиками». Много гостей. «Я увидел юношу лет 18-ти, в мундире нежинского лицея. Студент с первого взгляда пришелся мне по сердцу. Его лицо, хотя неправильное, но довольно красивое, имело ту могущественную прелесть, какую придает физиономии блестящий взор, одаренный лучом гения. Улыбка его была приветлива, но вместе выражала иронию и насмешку». За обедом они садятся рядом. Гоголь передразнивал поссорившихся за обедом гостей, добавлял к их речам свои слова очень кстати и строил гримасы. «Я хохотал, как помешанный. Отец мой строго на меня поглядывал; но едва я начинал успокаиваться, сосед мой мигнет, скажет словцо, – и я снова предавался истерическому смеху». После обеда отец сделал ему строгий выговор, автор оправдывался, что его смешил студент. «Детские отговорки!» – «Не говорите этого, – заметил старичок в военном сюртуке, – не поверите, какая спичка (заноза) этот скубент: вчера вечером мы животы надрывали, слушая, как он передразнивал почтенного Карла Ивановича, сахаровара Р…..а. Немного путного обещает. Говорят, плохо учится и не уважает своих наставников».

После обеда Гоголь предложил рассказчику отправиться погулять за реку в лес. Чтоб не делать долгих обходов, они перелезли через плетень ближайшего огорода, примыкавшего к реке. Залаяли собаки, молодая женщина с грудным ребенком на руках накинулась на них с бранью: «Вон, курохваты, а то позову чоловика (мужа), так он вам ноги поперебивает, чтоб в другой раз через чужие плетни не лазили. Что вам нужно? Зачем пришли?» – «Нам сказали, – отвечал спокойно Гоголь, – что здесь живет молодица, у которой дитина похожа на поросенка… Да вот оно. Какое сходство! Настоящий поросенок!» Молодица пришла в ярость, стала звать мужа: «Остапе, Остапе!» Подошел мужик с заступом в руках. «Бей их заступом, – вопила молодица. Знаешь, что они говорят? Рассказывают, что наша дитина похожа на поросенка!» – «Что ж, может быть, и правда, – отвечал мужик хладнокровно: – Это тебе за то, что ты меня кабаном называешь». Молодица, бранясь и плюясь, с угрозами ушла в хату. Остап указал путникам дорожку, по которой можно было пройти к реке, и предупредил, чтобы, идя мимо хаты, они не задирали его жены: «Теперь и без того мне будет с нею возни на целую неделю». – «Если мы и увидимся, – сказал Гоголь улыбаясь, – то помиримся». – «Нет, вы не знаете моей жинки: станете мириться – еще хуже разбесите!» Школьники пошли по указанной дорожке. У дверей хаты стояла жена Остапа с ребенком на левой руке и с толстой палкой в правой. Гоголь повернулся к ней. «Не подходи! – закричала молодица, замахиваясь палкою. – Ей-богу, ударю!» – «Бессовестная, бога ты не боишься! – говорил Гоголь подходя к ней и не обращая внимания на ее угрозы: – Ну, скажи на милость, как тебе не грех думать, что твой дитина похож на поросенка?» – «Зачем же ты это говорил?» – «Дура! Шуток не понимаешь, а еще хотела, чтоб Остап заступом проломил нам головы… Ну, полно, не к лицу такой красивой молодице сердиться. Славный у тебя хлопчик, знатный из него выйдет писарчук; когда вырастет, громада выберет его в головы». Гоголь погладил по голове ребенка. «Не выберут, – отвечала молодица, смягчаясь, – мы бедны, а в головы выбирают только богатых». – «Ну, так в москали (в солдаты) возьмут. В унтера произведут, приедет до тебя в отпуск в крестах, таким молодцом, что все село будет снимать шапки, а как пойдет по улице да брякнет шпорами, сабелькой, так дивчата будут глядеть на него да облизываться. Чей это, спросят, служивый?.. «Как тебя зовут?» – «Мартой!» – «Мартин, скажут, да и молодец же какой, точно намалеванный! А потом не придет уже, а приедет к тебе тройкой, в кибитке, офицером, и всякого богатства с собой навезет и гостинцев». – «Что это вы выгадываете, можно ли?» – «А почему нет? Мало ли теперь из унтеров выслуживаются в офицеры!» – «Да, конечно; вот Оксанин пятый год уже офицером, и Петров также, чуть ли не городничим поставили его в Лохвицу». – «Вот и твоего также поставят городничим в Ромен. Тогда-то заживешь! В каком будешь почете, оденут тебя, как пани». – «Полно вам выгадывать неподобное!» – вскричала молодица, радостно захохотав. Тут Гоголь с необыкновенною привлекательностью начал описывать привольное ее житье в Ромнах: как квартальные будут перед нею расталкивать народ, когда она войдет в церковь, как купцы будут угощать ее и подносить варенуху на серебряном подносе, низко кланяясь и величая сударыней-матушкой; как во время ярмарки она будет ходить по лавкам и брать на выбор, как из собственного сундука, разные товары бесплатно; как сын ее женится на богатой панночке, и тому подобное. Молодица слушала Гоголя с напряженными вниманием, ловила каждое его слово. «Бедный мой Аверко! – восклицала она, нежно прижимая дитя к груди: – Смеются над нами, смеются!» Аверко пристально смотрел на Гоголя и, когда он кончил, подал ему свой недоеденный пирог, сказав отрывисто: «На!» – «Вот что значит казак! – сказал Гоголь. – Еще на руках, а уже разумней своей матери; а ты еще хочешь верховодить над мужем и сердилась на него за то, что он нам костей не переломал!» – «Простите, паночку! – отвечала молодица, низко кланяясь, – я не знала, что вы такие добрые панычи. Конечно, жена всегда глупее чоловика и должна слушать и повиноваться ему, – так и в святом писании написано». Подошел Остап. «Третий год женат, – сказал он, с удивлением посматривая на Гоголя, – и впервые пришлось услышать от жены разумное слово. Нет, панычу, воля ваша, а что-то не простое: я шел сюда и боялся, чтоб она вам носов не откусала, аж, смотрю, вы ее в ягничку (овечку) обернули. Не простое, ей-ей, не простое. Просто чаровник (чародей)!» Я также разделял мнение Остапа: искусство, с которым Гоголь укротил взбешенную женщину, казалось мне невероятным; в его юные лета еще невозможно было проникать в сердце человеческое до того, чтоб играть им, как мячиком; но Гоголь бессознательно, силою своего гения, постигал уже тайные изгибы сердца. «Послушай, Остапе, что паныч рассказывает, – сказала Марта. – Расскажите же, паночку, Остапе, послушай!» – «После расскажу, – отвечал Гоголь, – а теперь научите, как нам переправиться через реку». – «Я попрошу у Кондрата челнок!» – сказала Марта и, передав дитя мужу, побежала в соседнюю хату. Мы не успели дойти до реки, как Марта догнала нас, с веслом в руке.