Вместо матери - Сергей Сергеевич Заяицкий

— Да было градусов пятнадцать…

— Ну, стало быть, кончай… И то перетопили.

Князь вынул из кармана золотой портсигар и закурил.

У Огурцова глаза так и засверкали.

— Эх, — воскликнул он, — ваше сиятельство… Ей-богу… Продал бы мне… Я тебя картошкой засыплю…

— Нельзя, братец, фамильная вещь…

— Уж больно он… золотой! Сверкает!..

— Из этой, братец, штуки Суворов табак нюхал.

— Суворов… Ишь ты, козла тебе в поясницу…

— Здорово… Десять мер отсыплю…

— Смеешься… За историческую вещь десять мер! Да ее за границей…

— Так до заграницы еще доехать надо… А у тебя вон брюхо-то худо-ое…

— Ничего… и так хорошо.

— Ну, не хоть, как хошь. Ну расскажи-ка что-нибудь, ваше сиятельство. Выпей вот еще и расскажи.

— Да что тебе рассказывать?

— Ну, что ли, как в этом, как его… Монте…

— Монте-Карло…

— Во-во! Как это ты там в рулетку дулся…

Огурцов налил самогону в стаканчики и, расправив бороду, уперся руками в коленки. Он заранее переживал удовольствие рассказа.

— Да что ж особенно рассказывать…

— Нет, ты все как намедни… с самого начала…

— Ну вот, сижу я это раз в Москве зимой… Погода дрянь… Я позвонил лакею… На четверг билет в Ниццу… Ну, паспорт я, конечно, сразу доставал…

— Почему?

— Губернатор мне двоюродным братом приходился…

Огурцов даже захохотал от восторга.

— Губернатор — брат двоюродный… Ах, гвоздь тебе в затылок.

— А нужно сказать, что было у меня тогда в распоряжении всего тысяч пять — шесть.

— Осиповна, это ведь по мирному времени шесть тысяч… А?

— Чепуха! Тогда это за деньги не считали.

— Из этой, братец, штуки Суворов табак нюхал.

— Вот этот дом-то весь триста рублев стоил… Постой-ка. Шесть тысяч… Двадцать домов таких! А?

— Мой дом в Москве двести тысяч стоил…

— Двести тысяч!.. Ффу!.. Дуй тебя горой. Ну дальше…

— Ну, в четверг сажусь в спальный вагон… и через три дня — море, пальмы, солнце, отели.

— Кого?

— Отели… Ну, гостиницы… Выкупался в море, на другой день на автомобиле в Монте-Карло… Дорога белая, гладкая, пахнет морем. Приезжаю, иду в казино… Там волнение… Польский граф все состояние проиграл и застрелился… При мне труп вынесли… Я в дверь, а его выносят.

— А ведь это примета хорошая, — сказала Осиповна и, икнув во все горло, прибавила, — пардоняюсь.

— Ну, вот. Я поставил для начала сто франков… Пустили рулетку… дрр… тюк. Шарик сел прямо на мой номер. И мне лопаточкой вот такую кучу денег… И пошло… Сорок тысяч выиграл в два часа…

— Сорок тысяч!

Огурцов схватился за голову…

— Целый город. Ей-богу, город. Ну и куда ж ты дел эти сорок тысяч?

— А, братец, длинная история… Это я тебе лучше с глазу на глаз…

— Осиповна, — с восторгом закричал Огурцов, — а ну-ка, выйди.

Но в этот самый миг кто-то постучал у ворот.

— Это еще кого носит на ночь глядя?..

— Ох, не люблю это, когда стучат, — сказала Осиповна.

— Ничего… отпирай.

Осиповна накинула платок и вышла из комнаты.

— Ну-ка ты пока мне расскажи.

Но князь был, видимо, тоже обеспокоен стуком.

— Погоди, — сказал он, отходя в темный угол.

Но Осиповна вошла в это время и произнесла успокоительно.

— Варвара Петровна с племянницей…

Катя сильно промерзла в дороге и, войдя в жарко натопленную комнату, она сразу как-то вся разомлела.

Осиповна налила ей чаю и дала булку. Таких булок давно уж Катя не ела.

Огурцов и Варвара Петровна долго о чем-то шептались.

— Ваше сиятельство, — сказал Огурцов, — ты носом не клюй. Ты выпей лучше. Нужна будет твоя оценка.

Князь сказал, глотая зевок.

— Да мне в общем спать не хочется.

Но у Кати веки словно налились свинцом, голова совсем не держалась на шее. Она едва отвечала на расспросы Осиповны.

— Девчонка-то ваша, — наконец сказала та, — больно спать хочет.

— А хочет, пускай ложится… Места много…

Катя улыбнулась и легла на скамейку.

В это время подумала она о Пете, как это он теперь один в Москве с чужими людьми, и ей сразу расхотелось спать. Небось без нее он плохо засыпает… Ее зовет… Мамы нет, Кати нет. Бедный Петя…

Почувствовав слезы на глазах, Катя быстро сомкнула веки, чтоб никто не заметил.

Закрыв глаза, она тотчас стала засыпать.

Чьи-то пальцы коснулись вдруг ее шеи. Катя вскочила.

Варвара Петровна стояла рядом с скамейкой и сердито сказала:

— А я думала, ты спишь.

— Что-то расхотелось…

Огурцов покачал головой.

— Надо спать…

Князь произнес зевая:

— Я ведь сейчас скоро уходить должен.

— А ночевать?

— Сказал тебе, что не могу.

— Гм!..

Огурцов шепнул что-то на ухо Варваре Петровне.

Она тихо спросила.

— А он безвредный?

Огородник сделал рукой успокоительный жест…

Затем он порылся в каком-то ящике, как-то странно боком и не поворачиваясь подошел к столу и стал наливать чай.

— Ну, не спится, чаю еще выпей.

Выпить горячего чаю Катя не отказалась. К тому же, как ни грустила она о Пете, но булки очень соблазняли ее. Ей только было неловко взять булку после того, как она кончила пить чай. Поэтому она тотчас села за стол, взяла булку и стала пить чай.

А Огурцов в это время говорил Варваре Петровне, указывая на князя.

— Вот человек… В мирное время тысячами швырялся… А расскажи, как ты об заклад бился с графом насчет лыжи…

— Ну что тут рассказывать…

— Понимаешь, — сказал Огурцов, обращаясь к Варваре Петровне, — граф один богатейший объявил, что нет такой вещи, которую нельзя съесть… Крысу, лягушку… всякий, говорит, предмет стрескаю… А князь обиделся… Ставлю, говорит… Сколько поставил?

— Десять тысяч.

Десять тысяч, говорит, ставлю, что не всякий предмет можно съесть… Нет, говорит, всякий… Слово за слово… Об заклад побились. Князь и говорит… Съешь, говорит, лыжу.

— Как лыжу?

— Вот так, лыжу. А граф, говорит: очень свободно… И съел, забодай ее лягушка!.. Целый год ел. Крошил он ее, лыжу-то, и в суп и во всякую кашу и в питье всякое… Съел. Князь видит, что правильное его стороны поступлено, деньги на колесо. Отсчитал десять тысяч… Словно мы, вот, гривенник… Во жизнь!.. А? Во жизнь.

Выпив второй стакан, Катя уже никак не могла, да и не хотела бороться со сном… Она едва дошла до скамейки.

— Спит, — сказала Осиповна, прислушавшись.

— Знаменитое средство, — заметил Огурцов, — ко мне раз милиционеры пришли с обыском… Я говорю: товарищи, вы, говорю, прямо с поля, так сначала чайку, а Осиповне мигнул. Те сели… А Осиповна будто за сахаром, а сама подсыпала им порошочку… Так пять часов спали,