Остров Фиаско, или Последние приключения барона Мюнхаузена - Марк Тарловский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подхватив мяч, Чернов обыграл меня, потом — Кольку…
— Сашка, пас, пас! — кричал ему Петька. — Пас, балда, пас!
Но Чернов уже мчался к нашим воротам:
— Атакует Марадона! — вопил он, приближаясь к воротам. — Атакует Эйсебио! Бьет Пеле!
Тут он наступил на мяч и свалился. А мы снова гол забили:
— Два — ноль! Два — ноль!
И мы с Сережкой обнялись и пожали друг другу руки.
— Ноль — ноль! — заорал Петька. — Наши ворота шире!
Красный и всклокоченный, с грязным пятном на лбу, он принялся измерять ворота: свои — маленькими шажками, наши — большими.
— Это мы еще посмотрим!
— Посмотрим, посмотрим! — сплевывал Чернов. Он стоял на голове, задрав ноги, и отдыхал по системе йогов.
И снова мы бросились в атаку. Только я с мячом выбрался — Петька меня за ногу оттащил. А с Чернова штаны свалились… Удар!
— Взял! Взял! — замахал нам из ворот Павлик и, красиво бросившись, растянулся с мячом в руках.
Но тут набежал Петька, выбил мяч из рук и закатил в ворота:
— Один — ноль, — сказал он и вытер рукавом потный лоб.
— Один — ноль! Один — ноль! — закружился Чернов.
— Марадона! — кричали мы. — Пеле!.. Штаны подбери!
— Проиграли, проиграли, чего там… — отдувались они.
Усталые и охрипшие, с прилипшими рубашками, мы долго стряхивали пыль, разглядывали синяки. Потом разобрали куртки и пошли по домам. Петька Харлашкин ушел в третий раз смотреть кино.
9
Всю дорогу домой я бежал. А когда отворил калитку, то увидел в окне папу. Он стоял у самого подоконника и хмуро смотрел на меня.
Дома было тихо. На диван, где сидела мама, я старался не смотреть. Папа, заложив руки за спину, медленно прохаживался по комнате.
— Ты когда обещал прийти? — спросил он отрывисто. И стало слышно, как потрескивают обои на стене…
— Мари-на! Мари-на! — донеслось с улицы.
— Мы в футбол играли, — признался я.
— «Мы в футбол играли»! — закричал папа. — Они играли в футбол! И это вместо того, чтобы честно сказать: «Я виноват, я плохо поступил, я никогда больше так не сделаю!»
Я проглотил слюну и откашлялся:
— Я виноват, я плохо поступил, я никогда больше так не сделаю…
— Сколько раз, — закричал папа, — можно обещать одно и то же?! — и повернулся к маме: — А все потому, что он не чувствует никакой ответственности! Ответственности! — повторил папа и пристукнул карандашом.
«Как это не чувствую? Все время чувствую! И в школе, и дома, и в сквере сегодня… С утра до вечера покоя нет».
— Ну хватит, — сказала мама, — уже совсем поздно, пусть уроки делает…
…Высоко под потолком розовеет зонтик абажура, за окном, как в черном зеркале, висит такой же. И зеленое сукно стола в чернильных пятнах… учебники, тетради… А уроков задали столько — делать не хочется!
Да какой же это штрафной, если мяч в лоб попал? «Штрафной, штрафной!» Кричат как сумасшедшие…
Все! Хватит! Надо учить!
«Чик — щик, чик — щик… Оньк — еньк, оньк — еньк…»
Эти суффиксы — как муравьи. Господи, сколько их развелось в учебнике! И я учу, учу, учу… Потом принимаюсь за математику — скобки открыть, скобки закрыть… Потом за географию: «Равнина называется плоской, если… если…»
Ах, как хочется прижаться щекой к мягкой, прохладной подушке и накрыться с головой теплым одеялом! Темно, тепло, уютно… А ночью проснешься, повернешься на другой бок и спишь себе дальше. И ничего тебе больше не надо, ничего…
Равнина, широкая равнина. Она вся, от края и до края, покрыта высокой мягкой травой, и я падаю в эту траву и засыпаю. Засыпаю… А уроки я доучу завтра утром, перед школой, на свежую голову.
Спокойной ночи…
10
Когда я утром прибежал в школу, кругом уже стояла тишина. Опоздал!
Быстро-быстро вешаю куртку на крючок вешалки. Она вся, в два ряда, забита шапками, шарфами. А вот и куртка Павлика… Все, все уже пришли! Подхватив портфель, я взбегаю по лестнице, а где-то там за спиной уже слышатся чьи-то шаги и скрипят двери… Директор! И я перескакиваю через ступеньки, цепляюсь за перила — выше, выше… Наконец коридор, классы. Из-за плотно прикрытых дверей сдержанный гул голосов, и каждая дверь шумит по-своему.
Из пятого «Б» — голос Ксении Петровны, из пятого «В» — Елены Сергеевны, а в пятом «Г» смеется Сергей Антонович! Веселый человек Сергей Антонович! И у всех у них голоса добрые, хорошие… А в нашем пятом «А» — Егор Степанович. Ну и голос! Как будто он уже видит меня. И мне так не хочется открывать нашу дверь, так не хочется.
Я на секунду останавливаюсь перед дверью и вхожу в класс:
— Можно войти?
У карты — Рябов. Одного уже вызвали …
Урок, конечно, прервался, и все ребята, очень довольные, уставились на меня. Особенно доволен Рябов.
— A-а, Гарин! — Егор Степанович поворачивается ко мне и усмехается. — А мы-то думали, ты уже не придешь сегодня. Ну садись…
Павлик радостно суетится, поднимает крышку парты.
— Давно урок начался?
— Только что.
Усевшись на свое место, я тут же достаю из портфеля географию. Вот досада! На обложке учебника — грязное пятно.
— Павлик, — шепчу я, — стиралка есть?
Какое там?.. Павлик даже головы не поднял. Прилип к учебнику и замер. Прощается с жизнью…
И в это время Люся Королева оборачивается и протягивает мне стиралку. А я и не просил ее, сама… Улыбаясь, я стираю с учебника грязное пятно.
— Люсь, у тебя карандаш есть?
И Люся дает карандаш. Она ничего не говорит, а только улыбается. Чего бы еще попросить?..
В косичках у Люси большой голубой бант. Выставив карандаш, я тихонько вожу им по шелковистой ленте — Люся не оборачивается, молчит. Павлик хитро посматривает то на меня, то на Люсю. Даже про учебник забыл…
И вдруг как гром среди ясного неба:
— К доске пойдет Гарин! С дневником…
Все! Мне конец! Я пропал! И пока мои руки копошатся в портфеле в поисках дневника, я читаю, читаю, читаю — без передышки. И никак не могу начитаться. Вот бы дома так!..
— Быстрей, быстрей, Гарин! — торопит Егор Степанович.
И вот медленно, очень медленно я поднимаюсь — выше, выше, выше… Словно я на своих плечах поднимаю весь земной шар: моря, леса, горы…
— Класс ждет! — кричит Егор Степанович. — Класс ждет!
А я все расту и расту…
— Гарин!
Все! Пошел!
— Вернись! — кричит Егор Степанович. — Вернись сейчас же!
Класс хохочет!
— Положи учебник!
Оказывается, я прихватил учебник с собой.
Ну почему, почему я вчера не выучил географию? Или утром? Как легко, как быстро я выучил бы утром!
Молча смотрю я на карту… Красные горы, желтые пустыни, зеленые равнины, леса, джунгли.
А вокруг моря и океаны — голубые-голубые, как небо. Еще бы! Ведь на карте всегда ясный день…
— В нашей огромной стране… — медленно начинаю я, — территория которой простирается с запада на восток… с севера на юг…
Забыл, забыл, все забыл!
— А какие, Гарин, бывают равнины? — перебивает Егор Степанович.
— В нашей огромной стране очень много равнин…
— Несомненно, — говорит Егор Степанович и задумчиво потирает руки.
— А какие же равнины называются плоскими?
— Плоскими… плоскими…
Павлик отчаянно шелестит страницами.
— Плоских равнин очень много в Западной Сибири, — сказал я и обвел указкой Западную Сибирь.
Егор Степанович усмехнулся, встал, прошелся по классу.
— Ну что ж, рассказывай то, что знаешь.
Когда я закончил, он пером отыскал в журнале мою фамилию, и весь класс затаил дыхание…
— Тройка.
— Слава тебе господи! — громко вздохнул Павлик, и все ребята засмеялись.
А Егор Степанович взял указку и стал объяснять новый урок: полезные ископаемые… Нефть, уголь, медь, никель… В нашей огромной стране ужасно много полезных ископаемых. Ну просто уйма! Золото, алмазы, торф…
Наконец прозвенел звонок, Егор Степанович записал на доске домашнее задание, свернул карту и ушел в учительскую.
— Выходите из класса! — кричал дежурный. — Выходите!
И вдруг Петька Харлашкин схватил стул и поставил его посреди класса:
— Ну, кто перепрыгнет?
Никто не прыгал.
— Ага! Боишься! — крикнул мне Петька.
Все посмотрели на меня, и Люся — тоже.
— Кто боится? Я боюсь?
Я разбежался, прыгнул через стул и вместе со стулом с грохотом полетел к стенке. Потом ударился об стол, потом о подоконник и с размаха в окно — бац! Звонко брызнули осколки стекла!
Ребята вскрикнули и вдруг все разом смолкли. Обернувшись, я увидел Софью Семеновну, нашего завуча. Крепко поджав губы и прищурившись, она в упор смотрела на меня.
— Сколько раз, — медленно и спокойно начала Софья Семеновна, — сколько раз говорилось, чтобы в классе на переменах не было ни души… — и, повернувшись к дежурному, вдруг прокричала: — Что в классе остается только дежурный!
