Уходят не простившись (Русский десант на Майорку - 2) - Элла Никольская

- Ей-богу, не знаю. Зачем это вам, скажите на милость?

Павел упрямо листал альбом, хозяин разлил по простым дешевым, "дачным" фужерам коньяк, нарезал сыр, убрал со стола коробки с сухим кошачьим кормом - кошку, которая терлась об коробку, тоже отправил на пол, сыпанул ей в блюдечко неаппетитных с виду сухариков.

Низко наклонив голову, Павел вглядывался в очередной пляжный снимок. Тоже Крым, Гурзуф, 1963 год. Его, Павла, ещё и не свете не было, а люди ездили себе в Крым, отдыхали, подводным спортом занимались. Вот эта девушка в ластах, парень с ней рядом тоже в ластах, в руках маска и трубка.

- А это кто?

- Бывший наш муж, как не помнить? Имел удовольствие встречаться пару раз. Правда, в таком молодецком виде я его уже не застал, полная была развалина. Спился. И умер уже лет десять как. Так что он вне подозрений.

- А девушка рядом с ним - Тамара?

- Она самая. Задолго до нашего знакомства. Стройна и прекрасна. Только я её такой тоже - увы! - не помню. Лишний вес - вот был её главный враг. Да ещё при таком-то росте - с меня почти. Крупная была дама, видная.

Он засмеялся, будто удачно сострил, и гость догадался, что хозяин уже выпил. Взял предложенную рюмку и Павел, опрокинул, будто водку, а не коньяк, закусил сыром.

- А на этой фотографии где она?

- Да вот же!

Темноволосая и действительно тоненькая. Снова в ластах, а "наш бывший муж" - Павел его узнал - в полном снаряжении: в гидрокостюме и с круглой, двуцветной камерой для подводных съемок.

- Он что, подводник?

- Любитель. И Тамару приохотил. У них своя компания была, каждый год в Крым ездили. А я предпочитаю Кавказ...

- Тамара Геннадьевна, стало быть, хорошо плавала?

- Отлично.

- И нырять умела?

- Еще как! Я, бывало, даже беспокоился. Уйдет под воду - и до-олго не показывается.

Выпили еще. Павел сказал:

- А вы не знали, что ваша покойная жена была на здешнем пляже в тот день, когда утонула Мира Дорфман? Пришла она с Гоги. Случайно оказалась рядом с той компанией - ну, понимаете, о ком я. И вполне могла услышать или подслушать, если угодно, - один любопытный разговор...

- Какой ещё разговор? - нахмурился хозяин.

- Разговор, имеющий к ней и к вам самое непосредственное отношение. Между супругами Дорфман, по свидетельству очевидцев, происходил семейный скандал, бурная довольно сцена...

- Какие ещё очевидцы? Откуда вы... Ах, да, я же вас с ней видел на здешнем рынке, как же я сразу не понял! Это Лиза вас сюда направила? Ну, женская ревность, женская зависть... Не угомонится никак Елизавета, и смерть Миры её не успокоила. Чего уж теперь-то ей неймется?

Юрий Анатольевич затряс головой, будто пытаясь стряхнуть похмелье, протрезветь - и вдруг врубился, вскрикнул по-птичьи резко:

- Что это? Что? Что вы мне тут толкуете, а?

- Да вы меня отлично поняли, Юрий Анатольевич. Вы и сами это подозревали, так ведь?

И поскольку собеседник каменно умолк, Павел продолжал:

- Итак, супруга ваша совершенно случайно оказалась свидетельницей семейной разборки между вашей подругой или, скажем, невестой Мирой Дорфман и её мужем Борисом. Упоминалось, без сомнения, и ваше имя. Текст, произнесенный в пылу ссоры, вы сами можете вообразить. Тамара Геннадьевна вряд ли осталась равнодушной к тому, что выкрикивали супруги. Не мне судить о её тогдашнем состоянии - но вы-то знаете. Вы ведь ей уже успели сообщить, что намерены развестись, жениться заново... А тут этот скандал на берегу, и обстоятельства так сложились, что на раздумье ни минуты нет. Соперница в воде, муж её с берега к друзьям поспешил, народ с озера врассыпную, дождь хлынул. Она мальчонку отослала под деревья, сама же вслед за Мирой. Нырнуть поглубже, за ноги ухватить... Весовые категории у них разные, у той шансов не осталось...

Павел говорил слишком долго, эффект внезапности был утрачен: вместо резкого удара - нудное объяснение... И противник успел опомниться и собраться. На Павла смотрели из-за очков ясные, совсем уже трезвые глаза, и взгляд их был насмешлив:

- Это вы вдвоем с Лизой Маренко сочинили, молодой человек? Ни ту, ни другую женщину не зная? Чушь собачья, извините. И зачем это вам, не пойму...

- Затем, чтобы выяснить, у кого были мотивы убить вашу жену.

- Как же вы собираетесь подтвердить эти свои... фантазии?

- Свидетели есть, что Тамара Геннадьевна была в тот день на озере.

- Свидетели! Мира эту вашу свидетельницу, между прочим, считала подругой в простоте своей душевной...

Если он хоть слово ещё скажет про Лизу, я его убью, - подумал Павел. Ярость и бессилие его душили, злился он не столько на хозяина дачи, сколько на себя: ну что я за дурак, не надо было с ним пить, весь этот разговор не нужен...

Однако по дороге в Удельную, шагая вдоль все того же озера по неровному извилистому берегу, Паша успокоился. Нет, не зря он побывал у Станишевского. Встретил Гоги - мальчик подтвердил его версию, есть теперь от чего плясать. На завтра же вызвать для беседы Дорфмана Бориса. Не догадался ли тот, как умерла его неверная жена, и не взялся ли за неё мстить?

Тот воскресный день завершился ещё одним событием: Пашу оставили в удельнинском доме ночевать. Вернее, Лиза оставила - мать её ушла на ночное дежурство, она подрабатывала ночной сиделкой, и, вернувшись от Станишевского, Паша её дома не застал.

Паша за недолгое время знакомства бессчетное множество раз пытался ну хоть поцеловать красивую свою приятельницу, но всякий раз поцелуй оказывался мимолетным, почти воздушным. Лиза успевала увернуться, отстраниться, и Павел понял, что легкой победы ему не светит, предстоит длительная осада.

А тут красавица, выслушав с интересом обстоятельный рассказ о том, как прошел Пашин визит к её директору, о Гоги, о фотографиях в альбоме, сама предложила вполне буднично:

- Хочешь, оставайся, в электричке пьяных полно, да и поздно уже... Я тебе у матери постелю, в её комнате.

Собственно, только это и было сказано, но Паша согласился с энтузиазмом - а кто бы на его месте не согласился? Раздевшись до трусов в чистенькой светелке, где ему предложена была узенькая металлическая кровать с сеткой - зачем-то он попробовал рукой: удобно, наверно, ишь как пружинит, - он мигом слетел по скрипучей лесенке вниз и очутился на Лизином диване, застав её врасплох. Она и раздеться не успела, а он тут как тут и помогает стащить через голову узкое платье.

- Это ещё что за явление! - воскликнула она, освободившись, наконец, Отпусти, ну. Не хочу, нет...

Ему хотелось сказать ей, какая она желанная, притягательная, и кожа на плечах гладкая и нежная, как шелк, и глаза золотистые, и вокруг её стройных ног весь его мир вертится наподобие юбки с той минуты, как он впервые её увидел. Но вместо этого непослушный его язык выдавил:

- А я хочу, так хочу, что сил нет.

И в ответ услышал вполне заслуженное:

- Мало ли кто чего хочет. Отвали, говорю.

Но в словах её не было должной твердости, и он вовсе осмелел:

- Отпущу, только не сразу. После, - сказал его голос, одновременно смеющийся и задыхающийся. Паша применил настойчивость и даже силу отчасти, накрыл Лизу своим крупным телом, одной рукой перехватил оба её запястья тонкие такие, другой разобрался с трусиками - и произошло, наконец, то, чего он так давно и страстно желал. Ей бы взбеситься по-настоящему, выдраться из его жадных рук, закричать - но ничего этого не случилось, и через некоторое время, отдышавшись, они заговорили одновременно:

- Прости, я с ума сошел, совсем голову потерял, не сердись...

- Не смей так больше никогда, слышишь? Не смей силой...

- А ты научи, я буду все делать, как тебе нравится.

Этот короткий диалог, хоть и не особо нежный, означал, что у новоиспеченных любовников есть все-таки будущее...

Юрий же Анатольевич после ухода назойливого гостя успокоиться ну никак не мог, руки тряслись. Поднялся со стула кое-как, кинуло его к двери, чуть косяк не своротил. В бывшей Тамариной комнате - он редко туда заходил, зажег свет, поискал глазами на столе. Вот она, папка с незаконченным переводом. Последняя страница. "Я это сделала, сделала, я это сделала". И ещё чуть выше: "Я живу в аду, я живу как в аду"...

Где эта чертова книга, очередной дурацкий триллер, который она не успела перевести? Кажется, вот этот - пестрая глянцевая обложка, убористый шрифт... Название - "An Unsuitable Job for a Woman" - "Работа, не подходящая для женщины"... Сейчас он найдет этот отрывок, это же просто чужой текст, не себя же в самом деле имела ввиду Тамара, когда писала, повторяя снова и снова, бессмысленные строки.

Книжонка легко раскрылась, в ней лежала закладка. Странная, право, закладка: свернувшись, будто маленькая змея, между страницами притаилась золотая недлинная цепочка. Юрий Анатольевич мгновенно её узнал, сам купил в Париже у негра-гиганта в белом бурнусе на Барбес возле моста. Постеснялся почему-то зайти в магазин, там пришлось бы объяснять, что ему надо, руками показывать, а чернокожий коммерсант сразу все понял, из вороха цепочек вытянул вот эту, красивого хитрого плетенья, короткую. Нагнулся, показал: вот сюда, на щиколотку. Пробу продемонстрировал, фальшивую, наверняка, судя по цене. Засмеялся белозубо и подмигнул напоследок.