СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 2 - Клод Фаррер

Стоя на пороге, маркиза Иорисака дважды ударила в ладони, и вбежали две служанки.

Не было произнесено никаких слов. Мусмэ сперва бросились на землю и разули хозяйку. Потом они поспешно раздели ее, сняли кружевной корсаж, соскользнувший вдоль напудренных плеч, сняли муаровую юбку и шелковые нижние юбки, корсет, рубашку, европейские чулки, у которых нет пальцев, как у японских чулок.

Совсем нагая, маркиза Иорисака завернулась в кимоно, расшитое большими цветами, надела на ноги сандалии и, выйдя из белого алькова, который представлял собой ее интимную комнату, стала купаться в бадье с горячей водой, как купаются все японские женщины, каждый вечер, перед заходом солнца.

Потом она вернулась. Она сбросила кимоно и сандалии. И служанки подали ей три платья из легкого крепа, три японских одежды с широкими рукавами, все три темно-синие, как ночное небо, все три скромно вышитые священным узором «мон» — гербом.

Одевшись, маркиза Иорисака присела на корточки перед зеркалом. Платье лежало, как должно. «Оби» широко препоясывал его своим великолепным узлом. Она распустила прическу, пригладив волосы, уложила их широкими прядями, окаймляющими бесстрастное лицо. Маркиза Иорисака поднялась, прошлась по комнате, вышла в полутемный коридор. И вдруг, еще раз захлопав в ладони, она открыла правую дверь.

Показалась другая комната, совершенно подобная первой: те же ширмы из белого дерева, без украшений, те же рамы прозрачной бумаги, те же стропила и циновки. Но вместо туалета и зеркала, два маленьких жертвенника по бокам алтаря из полированного кедра, на котором расставлены были таблички предков.

Все еще безмолвная маркиза Иорисака сперва преклонилась перед табличками и так оставалась несколько минут, касаясь лбом циновок.

Потом она встала на колени перед горизонтальной арфой, которую почтительно принесла служанка.

Раздалась музыка, мрачная и медленная, ритм и гармония которой нисколько не походили на ритм и гармонию Запада. Таинственные звуки сменялись и смешивались, фразы начинались и не заканчивались, мечты, грусть, жалобы… трепетно стонали среди странного и мрачного скрежета, напоминающего шум зимних ветров и крики ночных птиц. И надо всем этим витала безнадежная меланхолия.

Коленопреклоненная в зале своих предков, маркиза Иорисака играла на «кото».

XIII

На следующей неделе Жан-Франсуа Фельз закончил портрет маркизы Иорисака, и та не замедлила пригласить мистрис Хоклей «приехать без всякой церемонии, выпить чашку чая на вилле холма Цапли и полюбоваться прекрасным произведением художника прежде, чем оно будет увезено маркизом Иорисака на броненосец».

Мистрис Хоклей, конечно, не отклонила приглашение. Она решила отправиться на виллу в обществе самого художника и пожелала, чтобы мисс Вэйн, ее чтица, сопровождала их.

— Вы заодно не захватите с собой рысь Ромео? — спросил художник, когда их караван покидал яхту.

— Вы смешны! — сказала мистрис Хоклей.

Было первое мая. Несмотря на тревожные известия, распространяемые каждое утро газетами, японские офицеры, бывшие в отпуску, еще не получали приказа явиться в Сасебо.

Маркиз Иорисака вышел навстречу гостям к воротам сада. Он, как всегда, был одет в свой черный мундир с золотыми галунами. Мистрис Хоклей, на которую это произвело благоприятное впечатление, заметила, что нет никакой разницы между мундиром маркиза и формой великого американского флота. Маркиз Иорисака заявил, что он гордится этим.

Внутри виллы гостиная в стиле Людовика XV имела торжественный вид. Севрские вазы были переполнены цветами, а мольберт, на котором стоял портрет, был элегантно задрапирован шелком «либерти». Маркиза Митсуко, в гипюровом платье, сделала реверанс своей гостье и, чтобы оказать ей честь, говорила по-английски.

— Вы простите меня, дорогой мэтр, если я буду сегодня не верна вашему прекрасному французскому языку. Но я уверена, — улыбнулась она гостье, — что на борту «Изольды» мэтр сам говорит на вашем языке, сударыня.

Очарованная мистрис Хоклей не скупилась на самые прямые комплименты и похвалы. Право же, маркиза Иорисака была очаровательна! И какая грациозная, и какая красивая, и какая воспитанная! Старые народы Европы уделяют своим женщинам или пустоту флирта, или хозяйство. Но у молодых наций другие идеи, другие стремления. Мистрис Хоклей ценила своих компаньонок выше европейских женщин. И радовалась, видя, что японки идут по следам американок.

— Вы знаете французский, английский, быть может, немецкий?

— Всего несколько слов.

— Конечно, японский. Китайский тоже?

На этот раз маркиз Иорисака ответил за маркизу:

— Нет.

— Вы получили совершенно западное образование. Бывали ли вы в Нью-Йорке?

Маркиза Иорисака не бывала там, но жалела об этом изо всех сил.

— Как ваше парижское платье идет к вам!.. А ваша рука — драгоценность…

Фельз, мрачно настроенный, не проронил ни слова. А мисс Вэйн презрительно поддерживала его молчание. Несмотря на радушие хозяев дома, несмотря на сердечную экспансивность мистрис Хоклей, прием принял бы казенный характер, если, как нельзя более кстати, не прибыл капитан Герберт Ферган… Маркиз Иорисака выказывал к нему величайшую дружбу. И Фельзу, чтобы не быть невежливым, пришлось несколько проясниться, потому что англичанин был в ударе.

— Господин Фельз, — обратился к нему капитан, — не припоминаете ли вы одного места из Фукидида, быть может, одного из глубочайших в психологическом отношении в литературе всех времен и народов… В третьем году тридцать седьмой олимпиады, говорится у него, в самый разгар известной чумы, опустошавшей Афины, настоящая мания наслаждений охватила город, полный траура и агонии. И он нисколько не удивляется этому, наоборот, ему это кажется совсем естественным и согласным с человеческим инстинктом. Да, господин Фельз! Фукидид не ошибается. Потому что сегодня я, чувствующий себя в Нагасаки, как афиняне той эпохи чувствовали себя в Афинах, то есть под угрозой внезапной, неожиданной смерти, — я проснулся с желанием деятельно наслаждаться жизнью!

Жан-Франсуа Фельз поднял брови:

— Вы находитесь под угрозой смерти?

— Я буду находиться под угрозой русского снаряда. Я должен вскоре отплыть на броненосце маркиза Иорисака. Я буду присутствовать при предстоящей битве. Прекрасное зрелище, господин Фельз, но довольно опасное. Видели ли вы когда-нибудь бои гладиаторов? Мне предстоит увидеть такой бой. Нет ничего более возбуждающего! Но, конечно, есть и небольшое неудобство: вокруг цирка нет амфитеатра, так что мне приходится самому сойти на арену.