Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств) - Александр Юрьевич Сегень
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Джи-и-и! И вы поехали? Без меня?! — воскликнул Сергей Михайлович.
— Я был уверен, что Горький и вас позвал, — виновато моргал в ответ Григорий Васильевич. — Я все ждал, что вы вот-вот приедете. Потом спросил, а мне говорят, что вас не пригласили.
Невозвращенец Горький имел статус особого невозвращенца, ему позволяли приезжать в СССР, но большую часть года проводить все же в Италии. Желая привлечь Алексея Максимовича к жизни на родине, Сталин подарил великому и богатому пролетарскому писателю две роскошнейшие виллы: особняк миллионера Степана Рябушинского в центре Москвы и гигантскую усадьбу Ивана Морозова на берегу Москвы-реки в пятнадцати километрах от своей дачи в Зубалово, куда более скромной, чем морозовская. Увидев, какой ему дарят особняк в Москве, Алексей Максимович рыдал в платок, а при виде дворца на Москве-реке и вовсе чуть в обморок не упал от благодарности.
Вот сюда-то, на морозовскую виллу, в огромный дворец с колоннами ионического стиля, присланный водитель Удалов и привез Александрова. Войдя в просторную гостиную под коринфские колонны и высоченный потолок с изощренной лепниной, Григорий Васильевич увидел сидящих за большим круглым столом Горького, Сталина и… не может быть… Чарли Чаплина! Опешив, он пожал руку Иосифу Виссарионовичу, Алексею Максимовичу и этому человеку, в котором он уже видел не Чаплина, а сильное сходство, да и то лишь на первый взгляд.
— А вот и наш возвращенец, — сказал Сталин. — Присаживайтесь, товарищ Александров. Это, — он показал на Лжечаплина, — нарком по кинематографии Шумяцкий.
— Борис Захарович, — представился тот.
— Александров, — улыбнулся режиссер, прекрасно понимая, что не нуждается в представлении, и сел за стол, уставленный деликатесами: окорок, буженина, осетрина, заливная стерлядь с креветками, овощные салаты, сыры, грибочки, копченые миноги. Прислуживающий подавальщик принес новую глубокую тарелку и объявил:
— Сациви.
— Выпьем за возвращение этого человека, — сказал Сталин. — Вам, мистер Александров, наверное, виски подать? Отвыкли от наших напитков?
— С удовольствием махну водочки, товарищ Сталин, — чувствуя к себе расположение генсека, разулыбался Григорий Васильевич. — Вместе с Алексеем Максимовичем.
— Водка зело отменная, — заокал Горький, наливая ему из запотевшего графинчика.
Дело шло к вечеру, и не упрекнешь, что рановато взялись за крепкие напитки. Впрочем, водку пили только Горький да Александров, причем писатель после каждой рюмки долго кашлял. Сталин слегка пригубливал красное вино, а Шумяцкий и вовсе довольствовался лимонадом Лагидзе. Весело захмелев после трех первых рюмок, Григорий Васильевич едва не спросил, а где же Эйзенштейн, но вовремя спохватился: сами скажут.
А. М. Горький и И. В. Сталин. 1931. [РГАКФД]
— Ждем ваших интересных рассказов про Америку, про Мексику, — подбодрил его Сталин.
— Мексика прекрасна. Америка ужасна, — ответил режиссер.
— Вот как? — вскинул брови генсек.
— То есть ужасны сами по себе капиталистические отношения, — пояснил Александров. — Но есть чему поучиться. Это безусловно.
— А почему Эйзенштейн и Тиссэ вернулись в мае, а вы только что? — спросил Сталин.
— Так, Иосиф Виссарионович, я вынужден был задержаться, чтобы свести баланс, так сказать, наших деловых отношений с киностудией «Парамаунт» и нашим продюсером Эптоном Синклером. Тот еще гусь оказался! Джи-и-и! Ни цента не упустит. Нас буквально за горло во всем держал.
— А я всегда говорил, что американский социалист все равно капиталист, — усмехнулся Сталин.
— Кстати, товарищи, должен сообщить, что я там в нью-йоркской конторе «Амкино» смонтировал новый фильм «Пятилетний план». У меня под рукой оказалось около сорока советских художественных и документальных кинолент, ими я и оперировал. На Западе весьма интересуются нашими успехами. Я выступал перед американцами с лекциями об СССР, о пятилетнем плане и показывал смонтированную мной ленту в качестве иллюстрации.
— Я думаю, это факт исключительного значения, — сказал Сталин. — Когда мы создавали и утверждали пятилетний план, многие ошибочно полагали, что пятилетка — это частное дело Советского Союза. Важное, серьезное дело, но все-таки частное национальное дело только нашей страны. История показала, что пятилетка является не частным делом Советского Союза, а делом всего международного пролетариата. Успехи пятилетки мобилизуют революционные силы рабочего класса всех стран против капитализма. Сегодня можно с уверенностью сказать, что пятилетний план будет успешно выполнен. Это не может не радовать нас. У нашего народа, у большевистской партии есть все основания с оптимизмом смотреть в завтрашний день. Кстати, вы видели нашу первую звуковую фильму «Путевка в жизнь»?
— Видел, товарищ Сталин. Приз за лучшую кинорежиссуру на фестивале в Венеции. Это огромный успех! Режиссер Николай Экк. — Александров усмехнулся.
— А почему вы усмехнулись? — насторожился Сталин.
— Это не по поводу фильма «Путевка в жизнь», — пояснил Александров, выговаривая слово «фильм» на английский манер. — А по поводу псевдонима. Или Экк — настоящая фамилия?
— Насколько я знаю, Экк означает «экспериментатор ки-но», — сказал Шумяцкий.
— Джи-и-и! — рассмеялся Григорий Васильевич, снова употребив это странное междометие. — Просто в Америке показывают артистичного уродца по имени Джонни Экк. Он родился с весьма необычной патологией, у него полностью отсутствует нижняя часть тела, словно его разрезали надвое прямо под грудной клеткой. Таз и ноги в недоразвитом виде каким-то образом провалены внутрь. Он даже свою изначальную фамилию Эккхарт разрезал пополам и стал Экк. При этом веселый парень, показывает всякие акробатические трюки. Мы с Сергеем Михайловичем ходили смотреть на него в цирке Барнума.
Упомянув Эйзенштейна, он невольно оглянулся по сторонам, будто тот мог оказаться где-то в одном из углов роскошной морозовской гостиной или вон в той огромной китайской вазе.
— А недавно Тод Браунинг снял его в фильме «Уродцы». Но картина вызвала возмущение. Уезжая из Нью-Йорка, я слышал, что комиссия Хейса постановила запретить «Уродцев» к показу, — продолжил Александров.
— О! — поднял указательный палец Сталин, переглянувшись с Шумяцким. — Расскажите нам про кодекс Хейса. Что это такое, и с чем его едят?
— Охотно, — отозвался режиссер. — Этот Вильям Хейс, рожа противная, типичнейший гипокрит, мы с ним лично виделись, политик-республиканец. Сочинил целый билль запретов. Ладно бы запрещалась порнография, сексуальные извращения, но вообще о сексе нельзя упоминать с экрана, в соблазнительном тоне говорить о радостях взаимоотношений мужчины и женщины. Нельзя даже показывать, как целуются. Мужчину и женщину, лежащих в одной кровати. Куда ни плюнь, все нельзя! Ладно бы нельзя, чтобы на экране сквернословили, но нельзя даже произносить «hell», «God», «Jesus».
— «Ад», «Бог», «Иисус», — проявил свои познания в английском Сталин.
— Совершенно верно. Нельзя «Christ», «Lord», «damn».
— «Христос», «Господь», «проклятье».
— О, Иосиф Виссарионович, — изумился Горький, — да ты прямо
