Драма одаренного ребенка и поиск собственного Я - Алис Миллер

Но как быть с детьми, которых «используют» закомплексованные на сексуальной почве родители? Ласковые прикосновения, безусловно, доставляют удовольствие любому ребенку. Одновременно он теряет уверенность в себе, если в нем спонтанно пробуждаются чувства, не соответствующие уровню его развития. Ощущение неуверенности еще более усиливается из-за того, что самому ребенку родители запрещают мастурбировать, а застав его за этим занятием, делают выговор или бросают на него презрительные взгляды.

Насилие над ребенком, как я уже отмечала, совершается не только в сексуальной форме; возьмем, к примеру, интеллектуальное насилие, лежащее в основе как «антиавторитарного», так и «традиционного» воспитания. Сторонники обоих методов совершенно не знают истинных потребностей ребенка на той или иной стадии его развития. Ребенок никогда не будет свободно развиваться до тех пор, пока родители не прекратят рассматривать его как свою собственность или как средство для достижения определенных, пусть даже самых благих, целей.

Со спокойной душой, не видя в этом ничего особенного, мы подчас лишаем ребенка источника жизненных сил, а потом пытаемся найти этому источнику искусственную замену. Мы не разрешаем ребенку проявлять любопытство («Не все вопросы можно задавать»), а позднее, после исчезновения интереса к учебе, предлагаем ему занятия с репетиторами. Алкоголиками и наркоманами очень часто становятся люди, которым в детстве не позволяли ощутить всю полноту своих чувств. Теперь они прибегают к алкоголю или наркотикам, чтобы хоть на какое-то время вернуть утраченную интенсивность переживаний (на эту тему см. мою книгу «Am Anfang war Erziehung»[4]).

Избежать неосознанного насилия над душой ребенка и его дискриминации можно благодаря осознанному восприятию на эмоциональном уровне того насилия, которое было совершено над нами, распознания его во всех формах, в том числе и в самых «безобидных». Это может побудить нас относиться к ребенку с тем уважением, в котором он нуждается сразу же после своего появления на свет. В противном случае он не сможет расти в духовном и эмоциональном отношении. Осознанного восприятия этого насилия можно добиться самыми разными способами, например, путем наблюдения за поведением чужих детей, стремясь проникнуть в сущность их чувств. Это постепенно научит нас понимать чувства, которые мы испытывали в детстве.

Презрение в зеркале психотерапии

Может ли человек описать свое детство, не пережив осознанно вытесненные в бессознательное эмоции и чувства? Видимо, нет. Однако в действительности истинные чувства все же проявляются тем или иным образом, хотя сам человек совершенно не осознает этого и потому истинная история детства все равно остается неизвестной. Для понимания и анализа истории своего детства нам необходим соответствующий инструмент. Историю своей жизни можно восстановить, лишь анализируя на эмоциональном уровне проявления наших подлинных чувств и потребностей, которые необходимо принимать такими, какие они есть.

На семинарах и в индивидуальных беседах меня иногда спрашивали, как поступать, если пациент вызывает у психотерапевта «нежелательные чувства», например злость. Эмоционально восприимчивый психотерапевт сразу же ощутит это чувство, если оно действительно возникает. Должен ли он подавить в себе данное чувство, чтобы не потерять контакт с пациентом? Но последний ощущает сдерживаемое собеседником недовольство и потому смущен. Может быть, психотерапевт должен открыто выразить свое чувство? Но ведь тем самым можно шокировать пациента.

Вопрос о том, как быть с нежелательными чувствами, не возникнет, если исходить из следующей предпосылки: все эмоции, которые пациент пробуждает в психотерапевте, порождены инстинктивным стремлением поведать ему свою историю и одновременно желанием скрыть ее, то есть защитить себя. Другой возможности и другого способа рассказать свою историю, кроме реализации этого инстинктивного стремления, у пациента нет. И потому все возникшие в данной ситуации у психотерапевта чувства являются как бы составной частью этой, говоря иначе, закодированной истории. Психотерапевт ни при каких обстоятельствах не должен заглушать эти чувства. Он обязан разобраться в них, и тогда он узнает, в какой степени, казалось бы, крайне нежелательные эмоции обусловлены эпизодами из его собственного детства. Точно так же должны вести себя психотерапевты, консультирующие алкоголиков, наркоманов, жертв сексуального и физического насилия. Обычно они лишь слегка приподнимают завесу над собственными страхами или вообще скрывают их от самих себя под покровом разнообразных теорий и концепций, а также авторитарности, либо убеждают себя, что эти страхи не следует воспринимать всерьез.

Проблемы с самовыражением и синдром, навязчивого повторения

Приобретенная способность не скрывать от себя свои чувства позволяет пациенту свободно выражать свои потребности и желания, вытесненные в давнем прошлом в бессознательное. Их, однако, нельзя удовлетворить, не наказав самого себя за прошлое. Порой даже и в этом случае удовлетворение желаний невозможно, поскольку эти потребности могут быть удовлетворены только лишь в детском возрасте. (К ним относится, в частности, стремление иметь рядом с собой мать, которая исполняла бы твои желания). Но есть потребности, удовлетворить которые не только можно, но и нужно. Среди них основная потребность каждого человека в свободном самовыражении – в выражении своей натуры, своих чувств в словах, жестах, действиях, произведениях искусства. Потребность в самовыражении появляется у человека с момента его рождения. Даже крик младенца – это своего рода самовыражение. Люди, не имевшие в детстве условий для осознания собственного Я и самовыражения, стремятся к этому всю жизнь. И первому проявлению их подлинной натуры всегда сопутствует сильный страх.

Первый шаг на этом пути приводит, как правило, не к устранению внутренних барьеров, а к возвращению детских страхов, вызывает стыд и мучительное ощущение обнажения перед людьми, полного саморазоблачения. Эти страхи перед «обнажением» ассоциируются с аналогичными переживаниями в детстве. Если их теперь сопоставить и проанализировать, начинаешь понимать, что детские страхи были вполне обоснованными. Если же пациент не предпринял тщательного самоанализа, то он по-прежнему будет действовать неосознанно, «искать впотьмах» и найдет лишь людей, которые, подобно родителям (хотя, может быть по другим причинам), совершенно не смогут понять его проблемы. Он же будет прилагать все усилия, чтобы быть ими понятым, то есть чтобы добиться невозможного.

На определенной стадии психотерапевтического лечения сорокадвухлетняя Линда влюбилась в неглупого, довольно впечатлительного человека. Он был гораздо старше ее и решительно отвергал все, что лежало вне сферы его интеллектуальных интересов. Правда, к сексу он относился весьма положительно. Именно этому человеку Линда писала пространные письма, пытаясь объяснить, что именно происходило с ней в процессе психотерапии. Линда не замечала его неприязнь, она удвоила усилия и вдруг «осознала», что в его лице просто нашла замену отцу. Оказывается, Линда всего-навсего надеялась, что ее наконец-то поймут. Отрезвление пришло вместе с мучительным, давно сдерживаемым чувством стыда. Она прямо сказала: «Я кажусь себе такой смешной, ведь я словно говорила со стенкой и ждала от нее ответа, ну точь-в-точь, как маленький ребенок». Я спросила: «А Вы бы смеялись, увидев ребенка, который вынужден доверять свои горести и печали стенке, так как больше некому?» Пациентка заплакала навзрыд, выразив тем самым тщательно скрываемое с детства ощущение полного одиночества. Но одновременно она избавилась от крайне болезненного, губительного чувства стыда.

Только гораздо позднее Линда смогла на эмоциональном уровне пережить ощущение «разговора со стеной», которое она испытывала в детстве. Эта женщина, обычно выражавшаяся ясным языком, говорила при этом довольно путано, перескакивала с одного на другое, не давая мне возможности разобраться в ее словах. Вероятно, я оказалась в положении ее родителей, которые также не могли ничего понять в ее душе. Линда, преисполнившись ненавистью и яростью, открыто обвинила меня в полном равнодушии к ней. Она спутала меня со своей матерью, первый год жизни которой прошел в детском приюте, что в конечном счете помешало ей сблизиться с дочерью.

Дочь, в свою очередь, знала об этом давно, но знать – еще не значит пережить. Кроме того, сострадание к матери мешало Линде уделять должное внимание собственным ощущениям. Образ «несчастной матери» воспрепятствовал проявлению подлинных чувств. Только град упреков, обрушившихся сперва на меня, а потом уже в моем лице на мать, позволил Линде заглянуть в свою душу и убедиться, что отчаяние и ощущение полной безнадежности вызваны отсутствием в детстве контакта с самым близким человеком. Вытесненные в бессознательное воспоминания о матери, так и не пожелавшей или не сумевшей сблизиться с дочерью, сохранили у Линды ощущение «разговора со стеной», отделявшей ее от других людей, и это доставляло ей сильную душевную боль. Позволив себе крайне резко упрекнуть мать, Линда в результате избавилась от синдрома навязчивого повторения, от навязчивого стремления вернуть ситуацию детских лет. Это стремление заключалось в том, что она время от времени находила не понимающего и не желающего ее понять человека и ставила себя в полную зависимость от него.