«Если», 2005 № 12 - Журнал «Если»

В руке он все еще держал факел. Медленно-медленно он зашаркал вперед, огибая тела своих соратников. Не найдя в себе сил перелезть через стену, он просто направился вдоль нее, пока не наткнулся на воротца, а там отодвинул засов и вошел.

Он устало потащился к строению.

До сих пор его никто не замечал, потому что сатиры и люди бессмысленно толклись под стенами, и их движение скрыло его уход. Но здесь он был один, и яркий свет факела притянул взгляд старшего научного сотрудника.

— Ты! — вскричала она. — Британский агент! Сейчас же брось факел! — Спрыгнув со стены, она потрусила к нему. — Сам знаешь, у тебя нет надежды. Ты уже проиграл. Ты практически мертв.

Она поравнялась с ним и уже тянулась за факелом. Дарджер поднял его повыше, чтобы девочка не достала.

— Ты считаешь, у тебя получится, да? — Она замолотила его по ногам и животу детскими ручками и ножками, но в ударах ребенка не было силы. — Ты действительно думаешь, что для тебя еще осталась надежда?

Он вздохнул.

— Нет.

А после бросил факел.

Хлоп! — полыхнул купол. Двор залило жаром и светом. Прикрывая глаза рукой, Дарджер отвернулся и увидел, как сатиры и люди с трудом поднимаются на ноги, как кальмары плавно скользят вниз по склону к берегу, а там ныряют в реку и вниз по течению плывут к далекому Эгейскому морю.

Танатос завопил. Это был неописуемо отвратительный звук — точно скрежет ногтей по грифельной доске, только многократно усиленный, словно сами страдания обрели голос. Гигантские щупальца в агонии хлестали землю, хватали и подбрасывали в ночное небо все, на что натыкались.

Ошеломленный последствиями своего броска, Дарджер мог только смотреть, как одно щупальце схватило старшего научного сотрудника и подняло высоко в воздух, а после вдруг само вспыхнуло и осыпалось дождем черного праха — химерического и человеческого — на запрокинутые лица людей и сатиров.

После, глядя издали на горящий монастырь, Дарджер пробормотал:

— У меня ужаснейшее dejà-vu. Неужели все наши приключения должны заканчиваться одинаково?

— Ради городов, которые мы еще посетим, искренне надеюсь, что нет, — отозвался Сэрплас.

Мелькнуло черное тело, и внезапно рядом с ними села в высокой стойке огромная кошка.

— Она была последней из свой расы, — заметила Баст.

— То есть? — переспросил Дарджер.

— Ни одно живое существо не помнит ее имени, но она родилась — или, возможно, была создана — на закате Утопии. Я всегда подозревала, что она хочет воссоздать тот ушедший, потерянный мир. — Баст зевнула во все горло, ее розовый язычок свернулся знаком вопроса, который исчез, когда сомкнулись мощные челюсти. — Впрочем, неважно. Ее больше нет, и нам придется возвращаться в Великий Зимбабве. Я-то буду рада увидеть старые края. Кормежка там хорошая, но охота скверная.

И одним прыжком исчезла в ночи.

Зато из теней вышел Папатрагос и хлопнул обоих по плечам.

— Хорошая работа, ребята. Очень хорошая.

— Вы солгали мне, Папатрагос, — строго сказал Дарджер. — Евангелосова бронза с самого начала была у вас.

Папатрагос состроил невинную мину.

— Как можно? Что вы такое говорите?

— Я видел и львов, и бронзового истукана, — ответил Сэрплас. — Это, бесспорно, статуя лорда Нельсона, украденная в незапамятные времена с Трафальгарской площади грабительской Греческой империей. На каком основании вы держите ее у себя?

Теперь вид у Папатрагоса стал уместно пристыженным.

— Ну, мы привязались к этому старью. Каждый день ходим мимо него на молитву. Нет, это не часть нашей религии, но статуи тут так давно, что, кажется, всегда были у нас.

— А что у вас, собственно, за религия? — полюбопытствовал Сэрплас.

— Иудаизм. Все сатиры — евреи.

— Евреи?!

— Ну, не ортодоксальные. — Он помялся. — С раздвоенными копытами не получилось бы. Но у нас есть и свои раввины, и свои бармицва. Справляемся.

И тут Пан заиграл на флейте, и на поле былой битвы стеклись нимфы и женщины из храма. Сэрплас навострил уши.

— Похоже, ночь все-таки не прошла даром, — обрадовался Папатрагос. — Останетесь?

— Нет, — сказал Дарджер, — полагаю, нам лучше вернуться в трактир поразмыслить о вечности и судьбах богов.

Не успел Дарджер пройти полпути до города, как наткнулся на поставленную у обочины телегу, заваленную пуховыми перинами. Выпряженные лошади паслись неподалеку, а с вершины горы матрасов раздавались смешки.

Дарджер в смятении остановился. Знакомые звуки, к тому же он узнал розовую коленку и загорелые плечи под волной черных волос. Феодосия и Ания. Одни.

Озарение пришло как удар молнии. Старая, знакомая ситуация: две женщины любят друг друга, но слишком молоды, чтобы признать факт со всеми вытекающими последствиями, а потому завлекают в свои игры третьего. Мужчину. Неважно какого. Если только, разумеется, ты сам не оказался этим «неважно каким мужчиной».

— Кто тут?

Разжав объятия, женщины силились выбраться из матрасов. Над бортом телеги появились две головки. Черные волосы и светлые, зеленые глаза и карие, одни губки нежные, между других высунут дерзкий розовый язычок. Девушки явно потешались над ним.

— Не обращайте на меня внимания, — натянуто сказал Дарджер. — Я уже понял, откуда ветер дует. Молю вас, продолжайте. Я сохраню добрые воспоминания о вас обеих и желаю вам лишь добра.

Девушки уставились на него с неподдельным изумлением. Потом Феодосия прошептала что-то на ухо Ании, а нимфа улыбнулась и кивнула.

— Ну? — сказала Феодосия Дарджеру. — Ты к нам лезешь или нет?

Дарджеру хотелось презреть их приглашение — ради собственного достоинства, если не по какой иной причине. Но будучи всего лишь смертным — и к тому же мужчиной до мозга костей — он повиновался.

Текло время, а Дарджер и Сэрплас все еще жили в Аркадии и были довольны. Однако учитывая, кем и чем они являлись, простое довольство никогда не могло прельстить их надолго, и потому настал день, когда они погрузили свои пожитки в телегу и отправились в путь. Но ради разнообразия попрощались с людьми, которые искренне опечалились их отъездом.

Когда же некоторое время спустя они проезжали мимо развалин монастыря святого Василиоса, пони стал вдруг выказывать норов, и друзья услышали звуки флейты.

На стене, поджидая их, сидел Дионис. Одет он был в крестьянскую рубаху и штаны, но все равно выглядел богом.

— Бах, — сказал бог, небрежно отложив флейту. — Нет ничего лучше старых мелодий, не правда ли?

— Я предпочитаю Вивальди, — отозвался Дарджер. — Но для немца Бах не так уж плох.