Государственное Дитя - Вячеслав Пьецух

Вошел неслышно генерал Конь с ежедневным докладом и дал о себе знать при помощи каблуков.

- Что нового на Москве? - не оборачиваясь, спросил его государь.

- Ничего особенного: народ хулиганит и недоволен. За то время, что вы изволили быть у Троицы, прошел слух, будто покойный государь Александр Петрович украл из казны миллион рублей, так порядочная толпа ворвалась в Кремль и выволокла из Архангельского собора царские останки, причем некоторые мочились непосредственно в саркофаг.

- Что еще?

- Еще установлено, что донос на бывшего дьяка Перламутрова, будто бы он сеет в народе сомнения насчет вашей национальной принадлежности, исходит от Пуговки-Шумского, который по-прежнему скрывается где-то в Замоскворечье.

- Точнее нельзя ли?

- Пока нельзя. Так что, может, напрасно мы Перламутрова-то повесили, может, он и ни при чем, а это гад Пуговка мутит воду...

- Странный тип этот самый Пуговка-Шумский, что-то я его не пойму.

- Ничего странного: жулик, передних зубов нет, злопыхатель и пишет лирические стихи. Есть мнение, что он исподволь готовит государственный переворот.

- Ну, это он умоется! Тут главная сила - народ, а народ меня обожает, может быть, даже боготворит.

- Так-то оно так, да только, по моим данным, зреет в массах частичное недовольство. Эстонцы вон безобразничают, давеча вытащили из трамвая жену одного повытчика из Приказа внутренних дел и среди бела дня насиловали ее чуть ли не целым взводом. Опять же цены на водку недемократические, вообще с подачи Пуговки-Шумского ходят в народе слухи. Это, говорят, не настоящее было Государственное Дитя, он чухонцами подосланный, чтобы окончательно вывести русский корень. Как же, говорят, он настоящий, если не опохмеляется по утрам...

- Ну не опохмеляюсь, ну и что, разве я виноват, что у меня организм, как у гиппопотама?!

- Ни сном ни духом! А все-таки, государь, надо завязывать с этим гнилым либерализмом, не то - беда!.. На галстуки, что ли, опять вето наложить, запретить держать на балконах скот, - одним словом, нужно показать этому народу, что мы имеем его в виду. Иначе он, народ то есть, почувствует слабину и устроит нам повторение великого Октября.

- Ничего, - сказал Лжеаркадий. - Бог не выдаст, свинья не съест.

И просчитался: впоследствии и Бог его выдал, и объела ему лицо приблудившаяся свинья.

Как только генерал Конь закончил доклад, на Иване Великом, точно подгадали, ударили в колокол, напустивший на столицу густой, дребезжащий звук, от которого у москвичей вырабатывалась слюна.

На завтраке присутствовали: сам Василий Злоткин, Мара Дубельт, Руслан Гирин и генерал Конь, - подавали же раков с зеленью, жульен из цыплят с грибами, бульон с фрикадельками, шашлык по-карски, а на сладкое вафельные трубочки с шоколадом. За завтраком разговаривали о том, что такое великая держава и какие именно показатели возвеличивают страну.

- Великая держава, - сказал Руслан Гирин, - это которая считает своим долгом в каждый горшок плюнуть.

Внезапно с Красного крыльца донесся до верхних покоев шум, возбужденные голоса, какой-то страшенный треск, и Мара Дубельт воскликнула, уронив на пол столовый нож:

- Что это такое? Уж не взбунтовались ли москвичи?!

- Ни синь пороху! - успокоил ее генерал Конь. - У нас, Мара Ивановна, насчет этого очень строго.

Шум тем не менее приближался, послышались дикие вопли, разрозненные выстрелы, наконец шаги загремели в дальних комнатах анфилады, после в ближних, дубовая дверь столовой распахнулась, и пред участниками застолья предстал Энн Бруус с автоматом в руках, окровавленным лицом и без правого башмака.

- Плохо дело, государь, - сказал он, пересиливая одышку. - Мятежники во дворце, сейчас будет... как это сказать по-русски?..

- При дамах, - перебил его генерал Конь, - прошу выбирать слова.

Тут в столовый покой залетела шальная пулька, ударилась в бронзовый светильник еще времен первых Романовых, взятый из Оружейной палаты для обихода, и, отскочив, угодила Коню в щеку пониже глаза; генерал удивленно оглядел присутствовавших и уселся на пол. Руслан Гирин, подобрав полы халата, залез под стол, Мара Дубельт спряталась за изразцовую печку, а Василий Злоткин так перепугался, что сиганул в окошко, не прожевав порции шашлыка.

Высоковато было, и при падении он сломал себе правую руку, правую ногу в стопе и так крепко ударился головой, что лишился слуха и языка. Некоторое время он полежал на брусчатке, почему-то припоминая свое костромское детство, потом вздумал было отползти поближе к цоколю дворцового здания, как налетела толпа и в три минуты забила его палками и ногами. Когда народ расступился, показывая Пуговке-Шумскому останки Лжеаркадия, налицо был порядочный ворох окровавленных тряпок, не похожий решительно ни на что.

Труп Василия Злоткина так долго валялся на мостовой, что приходила свинья одного штукатура с Никольской улицы и объела ему лицо. Затем покойника очистили от остатков одежды, зацепили пожарными баграми, оттащили на Красную площадь и неподалеку от Лобного места водрузили на ломберный столик для обозрения и сведения горожан. Рядом, у ножек ломберного стола, лежало тело несчастного капитана Эрнесакса, который держал в руках собственную голову, как держат шляпу. Падал снежок, постепенно запорошивая убитых, точно природе хотелось поскорее скрыть продукты очередного российского мятежа...

Васе Злоткину так живо увиделся его труп, на который медленно, будто в раздумье, опускался снежок и не таял, что его передернуло от ужаса и он сразу пришел в себя.

Капитан-лейтенант Правдюк тем временем говорил:

- ...С другой стороны, как ты обойдешься без политики, то есть без этого коварства, прямого обмана, "ежовых рукавиц", если народ у нас непросвещенный и озорник?.. А озорник он потому, что места себе не знает, а места себе он не знает по той причине, что отродясь не имел ничего, кроме своих цепей...

Васе припомнилось видение его собственных обезображенных останков, и он подумал: "Это, наверное, не к добру".

9

Так оно и вышло. Едва Вася Злоткин ступил на родную землю в Новороссийске, как его схватили милиционеры, видимо, заподозрившие в нем контрабандиста или боевика. Вася им сказал:

- Вы что, мужики, у меня же дипломатический паспорт!

А ему в ответ:

- Хочешь, я сейчас пойду на базар и куплю удостоверение, что я Николай Второй?

Вася Злоткин было смирился с этим приключением, сообразив, что, действительно, при возможностях теперешнего черного рынка никого дипломатическим паспортом не проймешь, но в отделении милиции его все-таки прорвало: он раскричался, нахвастал, что работает на самого Президента и в заключение посулил милиционерам головомойку, которая-де грянет из самых высоких сфер. А вот этого делать не надо было: дежурный капитан, осердившись, так больно ударил Васю кулаком в ухо, что у него перед глазами пошли оранжевые круги.

Дальше дело приняло совсем скверный оборот, так как при обыске у него нашли пистолет Стечкина, огромную сумму денег в разных национальных валютах, женское боа из фиолетовых перьев, золотую зажигалку, пару ковбойских сапог, смокинг, трехтомник Диккенса на французском языке, большую плюшевую обезьяну, набор клюшек для гольфа и газовый револьвер. Милиционеры были в восторге, вероятно, полагая, что они поймали в свои тенета крупную птицу семейства контрабандистов либо боевиков, однако их почему-то ввели в замешательство голландские банкноты, как если бы они перечеркивали диагноз и наводили на злую мысль.

- Скажи, пассажир, - спрашивали его, - гульдены-то зачем?

Вася насупленно молчал, глядя на милиционеров из-под бровей.

В конце концов ему вернули сумку, в которой остались только женины письма, чтобы было чего под голову подложить, и спровадили в камеру предварительного заключения.

Поскольку у Васи это был первый опыт пребывания за решеткой, он с живым интересом осмотрелся по сторонам. Камера представляла собой миниатюрное помещение, приблизительно три на три; стены ее были выкрашены светло-зеленой краской, под потолком горела лампа, забранная проволокой, к противоположной стене с окном, настолько запыленным, что едва различалась решетка из арматуры, были приделаны дощатые нары, на нарах сидел мужчина кавказской наружности и молчал.

Вася Злоткин устроился рядом, положил под голову сумку и задумался о судьбе. "Вот ведь как бывает в жизни, - говорил он себе внутренним голосом, - сегодня ты пан, а завтра пропал или, как писал старик Державин: "Где стол был яств, там гроб стоит". Впрочем, через минуту он уже пришел к убеждению, что для человека, который занимается политикой, посидеть в тюрьме - это так же насущно и неизбежно, как родиться и умереть...

- Слушай, брат, у тебя закурить есть? - спросил вдруг сосед и почесал у себя в затылке.

Вася Злоткин ответил, что нету; тогда кавказец вздохнул, вынул из-за носка сигарету, переломил ее надвое и одну половинку протянул Васе, потом из-за другого носка он достал спичку, чиркнул ею о стену, и камера стала наполняться голубоватым душистым дымом.