Дело о полку Игореве - Хольм Ван Зайчик

Когда медитация закончилась, Баг, дабы испросить совета, начал было рассказывать великому наставнику об удивительных происшествиях последних двух дней, которые ввели его дух в смущение, но Баоши-цзы, перебирая четки, легким движением руки прервал его и, оборотившись к послушнику Сяо-бяню, повелел принести кисть, тушь и лист бумаги. Когда все требуемое было доставлено, Баоши-цзы на минуту прикрыл добрые глаза, а потом напитал кисть тушью и единым движением начертал гатху, каковую и даровал Багу, а сам величественно удалился во внутренние покои. Гатха гласила:

«С безначальных времен из жизни в жизнь существа переходят.

Неразумный считает: себя я убью и тем от страданий избавлю.

Но мудрец понимает: плоды деяний будто тень за телом следуют.

И не обманешь причин и следствий цепь, себя убивая»[32].

Баг сложил лист и спрятал в рукав. От прозорливости великого наставника на душе, как обычно, стало лучше, однако же полного спокойствия достичь так и не удалось. Слишком много всего навалилось.

… Баг заехал за Богданом, как и договаривались, ровно в девять. Жанна, посвежевшая и успокоившаяся после долгого сна, проводила мужа до дверей апартаментов, полная готовности наконец-то, после асланiвськой встряски и вызванного ею долгого недомогания, вновь впрягаться в работу. Сегодня она собиралась посетить Главную научную библиотеку на Острове Басилевса Константина Великого – александрийцы, как правило, называли его просто Басилеевым. Впрочем, супруга клятвенно заверила Богдана, что отправится туда не раньше, чем сготовит обед. Молодица постепенно привыкала к вкусам Богдана и давно уж не варила лукового супу; да и самой ей больше оказались по нраву щи. Со сметаной.

Когда Богдан открыл дверь, она сказала тихо:

– Я люблю тебя… – И медленно провела ладонью по его щеке. Он благодарно, ободряюще улыбнулся – и поспешил по лестнице вниз, на улицу Савуши, где нетерпеливо фырчал мотором багов цзипучэ[33].

Лицо Бага было по обыкновению бесстрастным, но по тому, как он хмуро смотрел на за литую утренним солнцем улицу и как резко тронул повозку с места, Богдан понял, что друг не в духе.

– Что-нибудь случилось?

Баг ответил не сразу. Стремительно вывернув на скоростную полосу, он, хмурясь, докатил до развязки, за которой Савуши превращалась уже в загородный Прибрежный тракт, развернулся и погнал мимо уютных мостов, ведших на Парковые острова, обратно к центру Александрии.

– Да чушь какая-то… – пробормотал он тогда.

– Какая? – терпеливо спросил Богдан.

– Кот пропал…

– Судья Ди? – поднял брови Богдан.

– Ну да. Пришел неизвестно откуда… и ушел неизвестно куда.

– А что же сюцай твой за ним недоглядел?

Баг помолчал. Свирепо обошел тяжелый продуктовоз, тащившийся с явным опозданием к какому-то из центральных магазинов, и процедил:

– В том-то и штука, что он тоже пропал. По-моему, не ночевал дома.

Богдан покачал головой. Эти события казались такой мелочью в сравнении со смертью Ртищева, сумасшествием ад-Дина и всем прочим…

– Если ты не против, сразу после беседы с Галицким заглянем ко мне на минутку, – просительно сказал Баг, не отрывая взгляда от летящей навстречу, переполненной в этот час дороги. – Сердце не на месте.

– Какой разговор, – ответил Богдан и достал из кармана ветровки телефонную трубку. К телефону долго не подходили, и сердце Богдана несколько раз успело сжаться: а вдруг они напрасно не побеспокоили боярина вчера и с Галицким за ночь тоже что-то случилось? Он не выходил из дома ни ночью, ни утром, это подтвердили все наблюдатели – но коль началась эта бесовская пляска, нельзя было пребывать в уверенности…

Однако в конце концов раздался отчетливый щелчок соединения, и негромкий голос сказал:

– Да, слушаю…

– Я имею честь беседовать с преждерожденным боярином Галицким? – спросил Богдан.

– Да.

– Я срединный помощник Управления этического надзора Оуянцев-Сю. Простите, ради Бога, за столь ранний звонок, но обстоятельства складываются таким образом, что мне и моему напарнику было бы очень желательно теперь же с вами побеседовать.

Пауза.

– В связи с… Гийасом?

– Вы уже знаете?

– Конечно. Видел в утренних новостях. Безобразная передача, какой-то цирк устроили из трагедии…

– Насколько нам известно, – осторожно спросил Богдан, – вы поддерживали довольно близкие отношения с прером ад-Дином?

– Мы семнадцать лет друзья, – просто ответил Галицкий.

– И оказались по разные стороны засеки…

– Уже в третий раз за то время, что мы оба боярствуем в Соборе. Нам это не помешало в прошлом, не помешает и теперь… если Гийас поправится. Вы знаете, что с ним?

Богдан запнулся, не зная, как ответить, но Галицкий сам пришел ему на помощь.

– Впрочем, что мы по телефону… – сказал он. – Хорошо, я вас жду. Когда вы сможете приехать?

– Мы уже едем, – ответил Богдан.

Соборный боярин Даниил Казимирович Галицкий жил в скромных двухэтажных апартаментах о девяти комнатах в высотном доме на самом берегу Охотницкой речки; из широких окон его гостиной, в которой он принял ечей, открывался прекрасный вид на слияние Охотки и Нева-хэ. Человекоохранители представились; боярин отвесил им короткий, исполненный внутреннего достоинства поклон. Бывший осназовец и после многих лет соборной деятельности сохранил поджарую, крепкую фигуру, смуглую кожу и острый, цепкий взгляд. Он тактично дал друзьям оглядеться (Богдан отметил аскетичность обстановки, да еще – католическое распятие, осенявшее необозримый рабочий стол), указал им на кресла и, каким-то невероятным чутьем угадав в Баге курильщика, немедленно извлек из недр стола прекрасную серебряную пепельницу и придвинул к нему. Затем уселся в свое кресло первым.

Правила ведения сообразной беседы требовали хоть минуту поговорить с хозяином о погоде и семье, но соблюдать их в данном положении и Богдану, и Багу было невмочь. Оба напряженно перебирали варианты начала разговора, но боярин снова пришел им на помощь.

– Вы, вероятно, успели выяснить, что я был в гостях у Гийаса непосредственно перед приключившимся с ним несчастьем, – утвердительно проговорил он.

– Да, – признался Богдан. – Поэтому нам и показалось необходимым переговорить с вами как можно быстрее.

– Понимаю. Вероятно также, вы установили, что я оказался последним, кто видел Гийаса в добром здравии. Собственно, это было несложно. Гийас жил очень замкнуто, Катарина вчера к нему не собиралась… так что – я.

– Да, – повторил Богдан.

Галицкий с каждым мгновением нравился ему все сильнее – открытый, мужественный, умный человек. «Впрочем, – одернул себя Богдан, – мне и Абдулла[34] в Асланiве нравился, да еще как…»

Галицкий помолчал. Взгляд его был тяжел и непроницаем.

– Это правда, – сказал он затем. – Судя по тому, что говорили в новостях о времени происшествия, я еще до дому доехать не успел, когда Гийас уже вышел на карниз. Это… – он помотал головой, прикрыв глаза. Броня его на миг дала трещину. – Это… что-то чудовищное!

Впрочем, Галицкий тут же взял себя в руки.

– Прежде чем спрашивать начнете вы, – сказал он с подчеркнутой бесстрастностью, – я все же повторю свой вопрос. Что с ним?

– Мы не знаем, – честно сказал Богдан.

Галицкий медленно, едва заметно кивнул. У него была гордая, красивая посадка головы. И чуть поседевшие виски.

– Спрашивайте, – сказал боярин.

– Мне кажется, – улыбнулся Богдан, – вы прекрасно сможете угадать все наши вопросы. Может быть, вам будет легче просто рассказывать? Тогда мы отнимем у вас меньше вашего яшмового времени.

Боярин помолчал.

– Да, время сейчас дорого, – уронил он. – Через три дня в Соборе будет такая рубка… Прохоровское побоище. Сегодня во второй половине дня князь принимает руководителей всех данов, чтобы еще раз выслушать их доводы и попытаться примирить их точки зрения. Мне тоже нужно быть там. И успеть подготовиться…

– Из-за чего будет рубка? – поинтересовался Баг.

Галицкий быстро глянул на него исподлобья.

– Не надо изображать свою полную неосведомленность, чтобы меня разговорить, – сказал он. – Я и так разговорюсь.

Баг откинулся на спинку кресла. Ему очень хотелось курить – но, несмотря на предупредительно подвинутую ему под самый нос пепельницу, какая-то непонятная гордыня заставляла его терпеть.

– Налоговая челобитная, на наш взгляд, разрушит экономическую устойчивость в улусе, а возможно, и во всей империи. А возможно, – глухо пояснил Галицкий, – и не только экономическую… С другой стороны, например, иные считают, что настанет невыразимое процветание. Боюсь, примирить наши взгляды князю не удастся. Я именно это пробовал вчера сделать и понял, что – нет, стена.