Где Бог когда я страдаю? - Филипп Янси

Представьте себе: вандалы ворвались в музей, где выставлены картины голубого периода Пикассо. Движимые жаждой разрушения они облили полотна красной краской и изрезали их ножами. Было бы верхом несправедливости оценивать творчество художника на основании этих картин — мало того, что они не являются вершиной его гения, но они еще и сильно испорчены. То же можно сказать и о Божьем творении. Нынешний статус земли — «проклятая». Но Бог пообещал устроить суд и привести землю в соответствие со Своим изначальным замыслом. Наш мир, погруженный во зло и страдание, не истреблен Богом. И это говорит не о жестокости Бога, а о Его милосердии.

Мегафон

Чем Бог может привлечь наше внимание? Как убедить отвергшее Бога человечество в том, что происходящее в мире идет вразрез с замыслами Творца?

Выражение Клайва Стейплза Льюиса «страдания — мегафон Божий» как нельзя лучше отражает действительность. «Господь говорит с нами тихо, доставляя нам радость, беседует с нами голосом совести и кричит, попуская страдания, — пишет Льюис. — Страдания — мегафон Божий, предназначенный для пробуждения спящего мира»[11]. Слово «мегафон» удачно отражает суть боли — она вопиет. Если я ударюсь ногой о камень или подверну лодыжку, боль прокричит мозгу: «Опасность!» Я думаю, сам факт существования страданий на земле — это вопль, говорящий о том, что с нашим миром не все в порядке. Страдание вынуждает нас остановиться и переосмыслить нашу систему ценностей.

В романе–притче Ричарда Адамса «Обитатели холмов» рассказывается о племени диких кроликов, которые вынуждены покинуть место обитания из–за прихода строителей. В своих скитаниях они наткнулись на другое кроличье племя. Кролики в нем были крупные, красивые, с густой, лоснящейся шерстью и отменными зубами. «Вот это жизнь! — воскликнули переселенцы. — Вам разве не приходится добывать себе пропитание?» Тогда красавцы (а это были домашние кролики) объяснили, что еду им приносят. И морковку, и яблоки, и кукурузу, и капусту. Жизнь у них — просто рай!

Прошло несколько дней, и вновь прибывшие заметили, что самый жирный и красивый кролик исчез. «О да, иногда кто–то пропадает, — признались домашние кролики. — Но мы не обращаем внимания, не хотим, чтобы это отравляло нам жизнь. Ведь вокруг столько приятного!» Вскоре пришельцы поняли, что вся местность вокруг усеяна силками, а над кроликами постоянно витает угроза гибели. Однако местные зверьки, не желая расстаться с удобной и сытой жизнью, охотно закрывали глаза на небольшую неприятность: постоянную угрозу смерти.

В этой притче есть глубокий смысл. Можно встать на точку зрения откормленных холеных кроликов, полагавших, что главная цель в жизни — удобство и комфорт. Многие люди так и считают. Надо жить хорошо: заиметь уютный дом, наслаждаться вкусной едой, заниматься сексом и ни в чем себе не отказывать. Вот и все. Однако наличие в мире страдания сильно портит им жизнь. И тогда приходится надевать шоры, как делали те одомашненные кролики.

Когда треть населения планеты голодает, трудно поверить, что мир создан ради моего удовольствия. Трудно поверить, что смысл жизни — наслаждение, когда пьяные подростки устаивают страшные дорожные аварии. Трудно быть гедонистом и искать лишь удовольствий, когда вокруг — смерть и страдания. От них не уйти. Но какой пустой была бы жизнь, если бы она состояла из одних удовольствий!

Страдание то шепчет, то переходит на крик — оно не дает нам забыть о нашем грехопадении. Что–то явно не в порядке: в мире столько войн, насилия и бедствий.

Тому, кто ищет лишь удовольствий, тому, кто верит, что жизнь создана для удовольствий, придется постоянно затыкать уши, чтобы не слышать криков боли.

Триста лет назад математик, физик и философ Блез Паскаль с горечью смотрел на своих друзей, которые, как он считал, уходят от решения важнейших жизненных вопросов. Свою точку зрения он изложил в неоконченной книге «Мысли»:

«Я не знаю, ни кто вверг меня в наш мир, ни что такое наш мир, ни что такое я сам; я нахожусь в жесточайшем неведении… Твердо знаю я лишь одно — что очень скоро умру, но именно эта неминуемая смерть мне более всего непостижима.

И как я не знаю, откуда пришел, так не знаю, куда иду, знаю только, что за пределами земной жизни меня ждет либо вековечное небытие, либо длань разгневанного Господа, но какому из этих уделов я обречен, мне никогда не узнать. Таково мое положение в мироздании, столь же неопределенное, сколь неустойчивое. И вот мой вывод: ни в коем случае не следует убивать время на попытки разгадать уготованный людям жребий. Может быть, я и рассеял бы хоть отчасти свои сомнения, но не желаю тратить на это силы, шага лишнего не сделаю, чтобы найти ответ».

Глядя на легкомысленных людей, Паскаль в изумлении качает головой:

«Что за чудовищное зрелище являет собой человеческое сердце, в котором крайняя чувствительность к любому пустяку уживается с поразительной бесчувственностью к самому важному! Непостижимая зачарованность, противоестественная слепота, знаменующая всевластие той силы, которая их наслала!»[12]

Некоторые религии либо полностью отрицают боль, либо пытаются подняться выше ее. Христианство же стоит на том, что страдание — это реальность нашего мира, доказательство его падшего состояния. Многие не принимают христианское объяснение происхождения страданий. Но мысль о том, что страдание вошло в мир в результате злоупотребления данной человеку свободой, идея мира грандиозного, но падшего, соответствует реальности — двойственной природе мира и обитающего в нем человека.

Мы похожи на людей, переживших кораблекрушение, — на Робинзонов, выброшенных на пустынный берег. От прежней жизни у нас остались лишь немногие реликвии.

Честертон так пишет о христианском мировосприятии: «Современный философ твердил мне, что я — там, где и должен быть, а я не находил себе места. Но вот я узнал, что я — не там, где надо, и душа моя запела, как птица весной. Внезапно осветились забытые комнаты в сумрачном доме детства, и я понял, почему трава всегда казалась мне удивительной, как зеленая щетина гиганта, и почему я так скучал по дому у себя, на земле».

Оптимисты пытались убедить его, что этот мир — лучший из возможных, но он никак не мог с ними согласиться. Христианские утверждения о том, что мы выброшены на мятежную планету, оказались убедительнее:

«А главное, встала на место