Огородник и его кот - Дмитрий Володихин

– Дура! Дурища! Вот дура-то! – кричит Хромой, – все хочешь угробить?!

– Просто дайте мне подумать, как следует…

А Хромой уже не кричит, а прямо рычит, будто бы он собака.

– Чем рассуждать, иди ко мне сюда, щель медовая… – и Хромой показывает себе между ног.

А она ему:

– Дружок, я полагаю, у тебя там тоже все… хроменькое.

Хромой вынает ножик свой и улыбается нехорошо. По всему видно, не хочет Хромой женщину своей сделать. Хочет он ее побить и порезать. А она вынает пистолет и направляет ему прямо между глаз.

– Теперь что скажешь, калека?

Бах! Бах!

Опять все оглушились. Сил нет, как громко! Все уши заболели! Ну чего же они так…

А это вот оказалось, что мэр Малютка стрелял. Женщина с Ручья за правую руку держится, охает, пистолет улетел из руки из ее. И Хромой Хаким тоже за свою за правую руку держится, морщится, стонет. Кровь у него из руки идет, но так, не сильно, чуть-чуть идет. И нож из руки из его тоже улетел совсем.

– Что за люди! Как стадо баранов! Я же ясно сказал: стволы никто не приносит! Ясно же было сказано! Так какого… ты Салли, свою машинку сюда…

– Ты ж принес.

– Я другое дело. Я тут закон и власть, мне можно. А вам всем не положено. Ладно. Короче: не тяни резину. Подписывай и передавай дальше.

– Теперь я точно не буду! – и передает женщина Салли бумагу с подписями человеку по имени Алекс от дистрикта Завод. А сама, значит, не подписалась.

И кто-то всем говорит, я не увидел кто, вроде бы Вольф: «Вот оно – бабье рассуждение. Всем видно?» А Шляпа ему отвечает: «Да которые с Ручья – все прощелыги».

Алекс вертит-вертит бумагу. Хитро улыбается. Чего он улыбается-то?

Ой-ой!

Тут до меня дошло. Подписей-то вышло пять. Вот. Если подпишет Алекс, то будет разбойнику конец, повесят разбойника. А если не подпишет Алекс, то разбойнику, значит, жить.

– Эй, заводской! Слышь, ты! Смотри, не ошибись… – это Тюря ему говорит.

Алекс этот заводской к нему поворачивается и спрашивает так громко, все его очень хорошо слышат:

– А если ошибусь, то что?

А ответил ему не Тюря, а Вольф, да и сказал как-то не глядя на Алекса, в сторону куда-то сказал:

– Умные люди помнят о разнообразных неприятных случаях…

А Тюря ничего не ответил, Тюря только ухмылялся.

– Да-а-а?

Заводской специально так потянул «а-а-а», чтоб всем ясно было: ни Тюрю он в грош не ставит, ни Вольфа. А потом он медленно-медленно-медленно листок поднял и харкнул в самую в середину.

– Это вам, болты, вместо подписи моей.

Бумагу скомкал и на стол бросил.

Тут опять половина повскакала с мест, опять шумно сделалось. А я уже устал. Я столько много сразу слушать не могу. Я уже не пойму, о чем они, чего они, совсем я устал. Никакого ума не осталось. Я стал как маленькая рыбка, мне бы надо в ил зарыться…

Тут Фил Малютка вскочил и заорал:

– Все! Все, я сказал! Как мне надоело орать на вас, вы что вообще? Вы кто? Вы псы или вы олдермены? Какого рожна вы тут гавкаете?

– А ты кто такой, Малютка, чтобы так с нами разговаривать?

Ай! Это Вольф спросил. И так на него Малютка посмотрел, просто жуть. Ответил ему тихо-тихо, но все всё равно услышали, потому что сделалось еще тише:

– Я тебе чуть погодя объясню, волчонок, кто я тут такой, и кто такой ты.

Вольф отвернулся, не смотрит на мэра. А Малютка говорит уже нормальным голосом:

– Так. Теперь всем довожу до понятия. Ясное дело, было бы лучше все-таки вздернуть злодея. Вы хотели его вздернуть, пока вас всех Огородник не сбил. Со своей малявкой полудохлой… И я тоже так хотел. И народ просил: «Вздернуть его!» А? Разве не так люди вам говорили, когда вы сюда шли? «Вздернуть его!» – вот что вам говорили. Теперь будет много недовольных, и мне это не нравится. Но дело сделано, и переигрывать мы не станем. Я на тебя, Огородник не в обиде, хоть ты и сделал нам большую пакость… И никто пускай к нему не лезет. Короче! Теперь: с паршивой овцы – хоть шерсти клок. Людям своим скажите: продали мы терранцам козла этого за хорошие харчишки. Скажите еще: Огородник и мэр заключили выгодную сделку. Скажите, мол, будут жить как люди какое-то время. Скажите: попразднуют маленько. Народ, конечно, другого хотел, ну да ничего, пошумят и успокоятся. Харчем утешатся. А если кто будет лезть на рожон, то пускай ко мне отправят, я разъясню, что к чему и под каким соусом. Еще раз всем довожу, кто по дури не понял: кончено дело! Не трожьте… этих… Тьфу. Огородник! Забирай своего подонка. Через 48 часов его не должно быть в Поселке. Все! Расходимся.

И кто-то негромко сказал, я не понял кто: «Ну, это мы посмотрим: кончено – не кончено…»

Люди уходят, очень угрюмые все. Женщина, правда, довольна, улыбается чего-то. Женщина Салли.

Разбойник той частью рожи, которая у него не запластырена, ухмыляется. Спрашивает:

– Сдается мне, ты теперь хозяин Коротышке Бо… Как тебя называть? Огородником тебя называть?

– Господин Сомов.

– Что?

– Будешь называть меня «господин Сомов», – говорит ему Огородник, а сам – спокойней спокойного. Вот. Точь-в-точь больной. Весь белый. Руки трясутся у него, прямо как у Хромого.

– Слушай, господин Сомов, что теперь светит Коротышке Бо? Сдается мне, помилование пошло псу под хвост… Не обсуждается помилование?

– Нет.

– А тогда… что?

Огородник вздохнул так тяжко, вроде, после дела сделанного дыхание перевел. Я так думаю, очень устал Огородник. Я захотел подойти, погладить его по руке. Мне его сделалось жалко. Большой человек, хороший, сильный тоже, а очень он, наверное, устал…

– Лет десять или вроде того земельку поковыряешь. Тут, на Совершенстве… А потом, возможно, и получше что-нибудь подыщем. Только учти, с терранского пятачка теперь – ни ногой… Пускай корни.

– Земельку?

– Сдается мне, земработы очень облагораживают характер… – передразнил его Огородник.

– Десять лет… – и видно: разбойник запечалился.

И тут Огородник ка-ак рявкнет:

– А когда людей зверью своему скармливал о чем думал? А? Не слышу? О премиальных?

И дал ему плюху будто бы мальчишке какому-то. Рука у Огородника тяжелая, тот аж упал.

– Вставай, пойдем! Живее.

Тут к нам ко всем Алекс подходит, ну, который от Завода судил. Разбойник морду трет, медленно так подымается, болтать не хочет больше. Алекс руку Огороднику тянет:

– Давай-ка получше познакомимся, болт. Давай-ка.

Огородник руку жмет, а сам молчит, ничего не говорит.

– Я давно подумывал, болт, как подъехать к тебе, на какой кривой козе…

– А попросту не пробовал? – Огородник ему говорит.

– Да кто тебя знает. Вы, русские, народ мутный, агрессивный… Да и все вы, терранцы, хоть русские, хоть нерусские… Вот что, болт, ты мне понравился. И шпендрик твой понравился. – Тут заводской не глядя мне руку сует, значит, заметил меня все-таки; я его руку жму. – Я думал, вы облажаетесь. А вы ничего, прилично себя вели, еще этих обезьян из Центра в лужу посадили…

Алекс смотрит на Огородника, разглядывает-разглядывает. Потом говорит очень тихо, я почти не слышу:

– Ты нормальный человек, и они тебе этого не простят. Уезжай, болт. Это хороший совет, хотя и бесплатный. А то ведь могут над тобой учудить…

– Я никуда не уеду, – Огородник его перебил. Спокойно так.

– Или ты не видишь?

– Вижу. Мне жаль, что…

– …что зверье кругом…

– Нет. Все-таки не зверье. Злобы много – да. От нищеты в основном. И еще от бессмыслицы. Люди не видят особого смысла жить дальше, кроме простого страха смерти. Потому и злобятся.

– Лирика какая-то.

– В любом случае, меня отсюда не сдвинуть, я остаюсь. Возможно, я еще пригожусь тут кому-то…

Алекс уставился на Огородника. Ужасно удивленное у него, у заводского, лицо.

– Я тебя не понимаю.

– Какая разница? А взять меня – дело непростое. Сложнее, чем кажется.

– Твое дело, болт. Ты… жди к вечеру гостей. Пришлю к тебе троих стрелков с харчами, пусть посторожат тебя… с этим дерьмом ходячим. – Кажет пальцем на разбойника. – Пока твои терранцы его не заберут.

– А вот за это спасибо. Бог свидетель, я очень тебе благодарен.

– В аду сочтемся… – отвечает ему Алекс, поворачивается потом, да и идет себе по своим делам. Кончен разговор у них.

– Я с тобой, – Огороднику я говорю. И он мне кивает. То есть разрешает с ним пойти.

…Только-только домой Огородник зашел, ему кот навстречу выбегает. Весь распушился, распушился, хвостом играет.

– Мрроуррк! – то есть это он говорит, что вот мол, давно тебя, Огородник, не было.

– Ну извини, котя. Задержался.

Берет зверя на руки, чешет ему за ухом, о других будто бы забыл. Обо мне забыл, о разбойнике тоже забыл. Вот. Кот к нему щекой прижимается, трется… Огородник у него спрашивает, а голос – хуже чем в суде был, серьезный и очень грустный голос, вроде кто-то ушел от него, а обратно не вернется:

– Что, котя, как думаешь, прибили бы они меня?

Кот ему:

– Мряк!

– Вот и я не знаю…

Вот прошло три дня после суда. Вольфа-младшего нашли со свернутой шеей. Вместо него капитаном сделали Рувима Башмака с Холма.