Сделай это нежно - Ирэн Роздобудько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Клерк начинает беспомощно рыдать. Агрессивная бабка гладит его по голове:
– Что у тебя за работа такая, что зарежут? А?
– Заседание у меня. Первое выступление… – всхлипывает клерк. – Всю ночь готовился…
– Заседание? – с подозрением осматривает клерка человек. – А где ты работаешь… гнида?
– А почему вы меня обижаете? – возмущается клерк и добавляет горделиво: – В мэрии.
В салоне зависает напряженная пауза.
Ее пытается разрядить агрессивная бабка:
– Ну, дай Бог здоровьечка! Не зарежут. Мэр у нас хороший. Такая пампушечка… у-тю-тю… Батюшка наш родной, гречку давал, голубок.
– Да тот мэр уже в Эфиопии с маврами у костра скачет! – улыбается парень.
– Все равно – голубок! – не сдается бабка. – Кормилец!
– Так это вы там цены повышаете? – хмурится мужчина, глядя на клерка.
Голоса:
– Они, они! Голубчики, цари небесные…
– Врет он! Разве они в транспорте ездят? Из-за них все движение перекрывают, голубков этих…
– Может, и ездят – спрос изучают!
– Какой спрос?
– А такой: долго ли терпеть будем!
– Точно! Засланный казачок!
– А вот мы сейчас и покажем – долго или нет! Хоть одного замочим! – говорит мужчина. – Вяжи его, братва!
– Где та веревка, которой вора вязали? – говорит его товарищ. – Давай сюда!
– Люди, да вы что? – пугается клерк. – Я там – дирижером работаю…
– Что? Кем? – надвигается на него толпа. – Врет! Каким еще дирижером?
– Ну… я… музыкант… – бормочет клерк.
– Музыканты в переходах сидят! Мочи его, братва!
Люди встали с мест. Угрожающе окружают клерка.
– Удавочку… удавочку возьмите! – подсказывает карманник.
– Точно! Свяжем его – и в мэрию! – подсказывает женщина. – Чем этих несчастных ловить – лучше уж крупную рыбу в заложники взять!
– Стойте! – орет клерк. – Я все расскажу…
– Ну?
– Сейчас, сейчас расскажу, – с отчаянием говорит клерк.
– Ну-у-у?
Клерк решительно встает, настраивается выдать «военную тайну».
Все замирают, слушают:
– Работал я в ансамбле Красной нашей армии. Заслуженный деятель искусств! Потом такие времена настали: пришлось в ресторане играть. В «Дубках», может, знаете, за пятым километром. В снег, в дождь ездил. Хочешь не хочешь – должен. На такси больше уходило, чем зарабатывал… Но держался, потому что рояль там хороший – настоящий «Беккер». Играть на таком одно удовольствие! Ну вот. Играл иногда до утра. Однажды выхожу – Матерь Божья: руки немеют, глаза на лоб лезут, есть хочу, хоть плачь. В голове – туман, потому что раз тридцать на этом «Беккере» «Все будет ха-ра-шо!» лабал. На заказ… Стою на лестнице угоревший. Швейцар наш, Геник, говорит – может, такси тебе вызвать? А какое такси – у меня детей трое: каждую копейку в дом. А вокруг – «мерсы», «ламборджини»… «Все будет ха-ра-шо…»? Ну, бес меня и попутал. Взял я клюшку для гольфа – они у нас там в холле для антуража стояли – и начал по «мерсам» этим лупасить. Ничего больше не помню – пришел в себя только, когда приговор зачитывали: три года с конфискацией. Вот вам и «ха-ра-шо…». На зоне играл в оркестре. Повстречался мне там добрый человек – капитан Птицын, очень музыку уважал. Покорешились. Вышел – ребенка у него крестил. Капитан Птицын – высокого полета был. Года через три встретил его, а он уже охранником в мэрии. Говорит: у нас тут как раз дирижера для хора ищут. Чтобы свой человек был, надежный… Ну, я и пошел… Хор поручили собрать, чтобы на торжествах хорошо пели. Сегодня – первый день. Всю ночь готовился, я ту песню, которая там в почете, впервые должен был исполнять!
Встает клерк в полной сочувственной тишине и начинает напевать:
– Харе Кришна! Харе Рама!Харе! Харе! Харе Кришна!Харе Кришна! Харе Рама!Харе! Харе! Харе Кришна!
И так весело в маршрутке становится, так хорошо и тепло у всех на душе.
Подпевают. Агрессивная бабка всем печенье, что для внука везла, раздает…
Благодать…
Но встает со своего места элегантная дама, медленно подходит к толпе, подпевающей клерку, обольстительным движением поправляет воротничок своей шубки, приближается к пассажиру с гитарой – он на последней ступеньке едва держится, эротично проводит ладонью по струнам и говорит, как та Анна из фильма «Место встречи изменить нельзя»:
– Пусть… руки… покажет…
– Баба сердцем видит! – восторженно восклицает мужчина и к клерку-дирижеру обращается строго: – Покажи руки…
Клерк растерянно показывает руки.
Дама придирчиво осматривает руки клерка.
Берет у музыканта гитару, дает клерку:
– Играй!
– Я на гитаре не учился… – шепчет испуганный клерк. – Хоть режьте, люди добрые…
– Не верю! – кричит мужчина.
На заднем сиденье просыпается от спячки артистического вида мужчина.
– Станиславский… – подводит черту он, засыпает.
– Ну, что будем делать?.. – спрашивает первый мужчина.
– Вяжем – и в мэрию! Пусть цены снижают! У нас – заложник!
Голоса:
– Точно!
– Правильно!
– Сколько можно терпеть!
– Берем заложника!
– А еще шляпу надел!!
– Гнида!
– Предатель!
– Везем в мэрию – пусть цены на транспорт снижают!
Толпа надвигается и толкает тумаками несчастного клерка-дирижера.
– Я не хочу этого ребенка! Я не хочу этого ребенка! Я не хочу этого ребенка!! – вдруг раздается в этом гаме истеричный вопль беременной.
Все замирают.
Мертвая тишина.
– Попустило… – говорит беременная.
Все снова надвигаются на клерка.
Он сопротивляется. Шум. Потасовка. Клерку заламывают руки, душат…
Дама бьет его зонтиком.
Отец Серафим вскакивает с места, достает из-за пазухи большой церковный крест, останавливает им толпу:
– Опомнитесь, рабы Божьи!
Мертвая тишина.
Агрессивная бабка крестится:
– Свят, свят…
– А наш водитель, оказывается, священник… – шепчет девушка.
– Ни фига ж себе… – выдыхает парень и добавляет: – Ой, простите…
– Настоящий? – недоверчиво спрашивает дама.
– А вы, позвольте спросить, из какой конхвесии? – спрашивает мужчина.
– Ряженый! – кричит второй мужчина и продолжает душить несчастного клерка:
– Мочи его! Бей, душегуба!
Толпа снова набрасывается на клерка.
Отец Серафим достает из кармана револьвер. Поднимает руку вверх:
– Ни с места, я сказал!
Все замирают, шарахаются, стихают.
– Откуда это у вас, если вы священник? – тихо спрашивает элегантная дама.
Клерка отпускают, все внимание переключается на отца Серафима.
– Именной. Зарегистрирован, – с гордостью говорит Серафим. – Давно в руки не брал.
– Так, может, вы нас сразу в рай отправите? – говорит первый мужчина.
– А я вот ни в Бога, ни в черта не верю… – говорит второй.
Отец Серафим держит в одной руке крест, в другой – именной пистолет…
– Мы лежали на плато третью неделю… – говорит, обводя глазами застывшую толпу. – Третью! Без еды и, что хуже – без воды. Мы передавали флягу друг другу и жадно следили, чтобы никто из нас не сделал глоток – так, только губы смачивали. Кто сделал бы хоть один глоток, считался бы гнидой. Мы ждали караван. Сверху была видна ровная пустая долина и желтая дорога, которая двоилась в глазах… Пустая, как горизонт в открытом море! И знаете, чего мы ждали больше всего? Не еды. И даже не воды! Знаете, чего ждешь, когда твоя жизнь висит на волоске? Почты! Мы все знали, что вместе с караваном придет почта.
С нами был рядовой Абдуллаев. Почему он Абдуллаев – бог его знает, ведь он был из-под Чернигова. Такой себе… Петя Абдуллаев. Он ждал почту больше всех. Когда его забирали, он знал, что его девушка беременна. Теперь она должна была родить. Как раз в эти дни. А мы лежали на этом проклятом плато третью неделю без вестей. Абдуллаев все время говорил о сыне. Всем надоел. Внизу, в ущелье, валялись пустые банки из-под консервов и… мертвые – свои и чужие. Порой мы постреливали в воронов или тупо наблюдали за тем, во что они превращают человеческие тела.
Бэтээры появились в начале четвертой недели.
У нас был неписаный закон: кто увидит караван первым – тому все сбрасываются по одной сигарете. Конечно, первым увидел караван тот пацан Абдуллаев… Он словно обезумел, пришлось силой прижимать его к земле, ведь стреляли же. Мы набросали ему в пилотку кучу сигарет и стали наблюдать, как продвигается караван. Должно было пройти не меньше трех часов, пока он будет здесь. За это время Абдуллаев выкурил все сигареты и, как собака, изгрыз свой кожаный напульсник… На расстоянии в получасе езды «духи» начали прицельно обстреливать караван. Мы отвечали тем же. Мы забыли следить за Абдуллаевым. А он поднялся и как полоумный бросился вниз по тропе.
…Ему разнесли голову в один миг. Он покатился в ущелье, оставляя за собой кровавый след.
Потом все кончилось. Мы встретили караван. Я получил письмо Абдуллаева и прочитал его раньше, чем взялся за свое. Прочитал, что его девушка сделала аборт и вышла замуж… Она не просила прощения, а просто констатировала факт. Тогда я начал спускаться в ущелье. Слышал свист пуль. И своих, и чужих. И – ругательства. На своем и на чужом языке. Я спустился до самого низа. Абдуллаев лежал, глядя в небо единственным уцелевшим глазом, и… улыбался. Он знал, что у него родится сын. Тогда я поклялся: если вернусь, стану служить Господу. И… людям.
