На берегу великой реки - Павел Лосев

Насмешливый голос принадлежал Кланьке Няньке, быстроглазой дотошной девчонке. Рядом с ней стояла черная, как смоль, Лушка Цыганка. Обе они, как и мальчуганы, в рваных отцовских армяках, подпоясанных веревками из мочалы, на ногах – полосатые онучи и стоптанные лапти. Только старые материны платки и выдавали девочек. Впрочем, Алеха Муха тоже в платке, перетянутом на груди крест-накрест. Это не мешало ему, однако, считать себя настоящим мальчишкой и даже изредка колотить Кланьку за то, что она девчонка. Но чаще всего Алехе самому попадало от Кланьки.

Запыхавшиеся, оживленные, подошли Коля и Андрюша к своим друзьям-приятелям. Здорово накатали гору! Блестит, как стекло. Вот сел на свою ледянку – разломанную старую корзину – Савоська. Он сильно оттолкнулся ногами, успевая на ходу вытереть рукавицей нос:

– Но, поехали!

Коля поставил голубые санки у самого обрыва и удобно устроился на них. Сзади – Андрюша, обхвативший брата руками. Резкий толчок – и только ветер засвистел в ушах.

А сверху уже спускались крохотные санки Алехи Мухи. С форсом пролетел на салазках с железными полозьями Митька Обжора. Он всегда что-нибудь жует, даже теперь, когда летит с горы.

Последним свалился сверху, как тяжелый куль, Кузяха. Он сбил Митьку с ног, и тот, подавившись недожеванным куском, разразился кашлем. Из глаз его бежали слезы. Не успев откашляться, он начал браниться:

– Ух ты, урод беспалый! Погодь, ужо я тебя взбутетеню![7]

Кузяха петухом налетел на Митьку:

– А ну, взбутетень! Попробуй! – выставил он вперед кулаки. На левой руке у Кузяхи всего четыре пальца. Мизинец он успел отстрелить на охоте.

– Да рази Митька будет драться, – поддразнивала Кланька. – Куда ему, боится!..

– Это я-то боюсь? – хорохорился Митька. – Захочу, одной левой рукой из него кислую капусту сделаю.

Но Кланька продолжала дразнить:

– Так уж и капусту! Смотри, как бы из самого тебя тюрьку не сделали. Верно, Кузяха?

Чего там спрашивать! Кузяха не даст себя в обиду. Он развернулся и двинул Митьку по лицу. Удар был не очень сильным, пустяковым, но Митька упал на снег и завыл:

– У-у-у. беспалый! Вот я тятьке пожалуюсь. Пошлет тебя на «девятую половину». Всыплют горячих, будешь знать, как драться. И батьке твоему, ворюге Орловскому, всыплют.

Ну как тут удержаться! Не позволит Кузяха оскорблять отца. Батька его в жизни ничего чужого не брал. И Митьке еще попало. Он надсадно, как аббакумцевский дьячок, гнусил.

– Орловский вор украл топор!

Нет, это уж совсем нестерпимо. Новый удар, на этот раз основательный, – и Митька полетел с ног. Теперь он ревел, как недорезанный телок.

– Гм-ы! Ма-а-мка!

Глупая Кланька от восторга упала в снег, и, захлебываясь смехом, припевала:

Староста, староста,Попляши, пожаласта!

В другое время Митька задал бы ей перцу за такую песенку. Но сейчас не до нее. Он сморкается, плюется, поглаживает щеку и воет, воет, воет.

– Перестал бы ты, наконец! Что ты, как собака голодная! Надоело! – не выдержал Коля, пробегая с санками мимо Митьки.

– Да-а, а чего он дерется, беспалый, вот ему будет ужотко. Тятьке пожалуюсь.

– Сам виноват, – заступился за друга Коля. – Зачем напраслину возводишь? Не стыдно?

Шмыгая мокрым носом, Митька затих. Но Кланька не давала ему покоя. Прихлопывая рукавицами, она задорно напевала:

Староста, староста,Попляши, пожаласта!

И никто не вступался за Обжору. Ничего ему больше не оставалось, как убраться отсюда подобру-поздорову. О нем сразу же забыли. Катание продолжалось вовсю.

Раньше всех устали девочки. Они сели около прибрежной ракиты на перевернутое корыто и стали потихоньку разговаривать. Коля слышал, как Лушка вздыхала:

– Ой, поесть охота! Хоть бы корочку какую завалящую. Мамка третий день хлеба не печет – мука кончилась.

– А мы лепешки из мякины жуем, – жаловалась Кланька, – весь язык исколола.

Помолчав, словно обдумывая свое положение, девочки затянули, как взрослые женщины по вечерам на завалинке, тоскливую песню про горькое житье-бытье.

Неподалеку от поющих сел отдохнуть запыхавшийся Андрюша. Он вытирал рукавичкой липкий пот на лбу. Андрюше надоело слушать скучную песню, и он робко упрашивал девочек:

– Спойте что-нибудь повеселее! Ну, пожалуйста!

Озорновато переглянувшись, девочки хихикнули и запели:

Андрей-воробей,Не гоняй голубей,Гоняй галочекИз-под лавочек…

– Вы что к нему пристаете? – услышал обидную песенку Коля.

– А мы не пристаем, мы поем!

И, верно, пришлось бы проучить девчонок, если бы в эту минуту не крикнули:

– Митька вертается!

Коля повернул голову в сторону деревни. Оттуда двигалась какая-то черная точка.

– Жучка! Мишкина Жучка! – узнал Алеха.

И вот собачонка уже перед ребятами. Она радостно взвизгивала, валялась в мягком снегу. А за ней плелся в больших дырявых валенках ее хозяин – Мишка Гогуля, плотный, как свинчатка, паренек с постоянно удивленными разными глазами: один голубой, другой серый.

– Что так поздно? – спросил Савоська, почесывая Жучку за ушами.

– Так ведь как раньше-то уйдешь? Матка то одно, то другое заставляет. Дров наколол целый воз, а ей все мало, – деловито ответил Мишка.

– А салазки твои где? Потерял?

– Да нет. Матка запрятала. Не дам, говорит, пока навоз из хлева не выкинешь. А его гора целая – на неделю работы. Я и убег. Будет мне теперича, накостыляет матка по шее. Ну и пущай! Покататься страсть как хочется.

Савоська успокоил его:

– Авось не накостыляет. Всех дел не переделаешь. А ну, давай, садись ко мне.

Но тут вмешался Кузяха:

– Он со мной. Верно, Мишутка, со мной?

Остановившись возле Мишки, Коля ласково предложил:

– Бери наши, жалеть не станешь!

Мишутка растерялся. Он смущенно глядел то на одни, то на другие санки. Забота друзей и осчастливила, и обескуражила его. Конечно, голубые лучше. Но уж очень они красивые. На них и садиться-то страшно. Куда проще с Савоськой устроиться. И он опустился на корзинку.

А Коля обиделся… Ну, почему Мишутка отказался? Разве плохи голубые санки? Подходящие! Далеко катятся.

– Давай с тобой меняться, Кузяха, – сказал он приятелю.

Кузяха не решался:

– У меня старые!

– Ну и что? Они мне нравятся!

– Ладно, пожалуй, сменяемся на немножко.

А девчонки совсем притихли. Они слепили круглые шарики из оттаявшего в кулаке снега и стали играть в «камушки». Подбрасывая шарики вверх, Кланька легко схватывала их на лету. Потом это же проделывала Лушка. Но у нее получалось хуже. Один шарик отлетел в сторону. Лушка потянулась за ним и заметила позади кустов, шагах в ста от ребят, большую серую собаку.