Всей землей володеть - Олег Игоревич Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впервые в жизни познал Всеволод настоящее глубокое чувство к женщине. Вот ведь минуло уже двадцать пять лет, а стоит он здесь на коленях, краснеет, словно шестнадцатилетний юнец, и сердце колотится в груди в сладостном предвкушении грядущих лобзаний, объятий, близости.
— Пришлю грамоту. Ты поедешь на охоту, возьмёшь всего нескольких гридней, — шептала Гертруда. — И моего человека. Зимой, по снегу. А сейчас иди.
Всеволод молча поднялся с колен и попятился к двери.
— Подожди, князь Хольти! — остановила она его. — Ещё раз. Только не в нос — в губы.
В жарком медовом поцелуе слились их пылающие уста.
Глава 9
ТАЙНА РОЖДЕНИЯ
Хрустя снегом под ногами, подбежал к Всеволоду юный боярин Ратибор. Шапка кунья лихо заломлена набекрень, мятелия суконная развевается за плечами, слегка припорошенная снегом, на начищенных до блеска чёрных сапожках сверкают металлом бодни.
— Княже! — заговорил Ратибор бодрым голосом, светясь белозубой улыбкой. — Там... Матушки твоей покойной челядинка старая... Хильда, кажись... Бают, зреть тя хощет... Проживает здесь, в Киеве, возле Лядских врат, у ропаты[139] латинской.
— Хильда! — Всеволод сощурил глаза, вспоминая. — Да, так её зовут... Зачем я ей понадобился? Ничего не говорила?
— Да я её и не видал вовсе. Шимон, варяг[140], дружинник, просил передать. — Ратибор, сразу смутившийся, с виноватым видом пожал плечами.
— Что же. Съездить к ней надо. Где её дом, я понял. Поедем вдвоём, Ратибор. Никому более ни слова не говори. Смею надеяться, ненадолго это. Ох уж эти мне матушкины свейки!
Князь неспешно взобрался в седло, тронул поводьями статного вороного скакуна с серебряной обрудью[141]. Плавной, важной поступью поскакал молодой, ретивый жеребец по заснеженным киевским улицам. Следом за Всеволодом держался Ратибор на своём гнедом коне. Они проехали мимо Десятинной церкви, миновали Софийские ворота, затем круто свернули влево и вскоре, поднявшись на бугор, оказались невдалеке от Лядских ворот.
Из трубы добротно сложенной избы, украшенной киноварной росписью, струился белый дым. Двор огорожен был частоколом из плотно пригнанных друг к другу толстых дубовых брёвен с заострёнными наверху концами.
«Будто за стеной крепостной эта самая Хильда живёт, — подумал Всеволод. — Что ж, покойная мать её любила, ей одной все тайны свои доверяла. Шесть лет минуло, как матушка преставилась».
Ратибору он велел остаться в сенях, сам же, переобувшись в домашние лапотки с загнутыми носками, поспешил во внутренний покой. Служанка, миловидная варяжка, поклонившись, зажгла свечу на столе и скрылась, тихонько затворив за собой дверь.
Старая Хильда тяжело дышала. Она покоилась на просторном ложе, накрытая беличьим одеялом.
« Подарок матери», — вспомнил Всеволод, опустившись по взмаху жилистой старушечьей руки на скамью рядом с постелью.
Седые волосы Хильды разметались по белой подушке. Она заговорила по-свейски, с присвистом, отрывисто, часто останавливаясь.
— Князь Хольти! Хочу открыть тебе тайну твоего рождения... Твоя мать, княгиня Ингигерд, хранила её долгие годы... Хотела сказать тебе перед кончиной... Не успела... Ты был тогда далеко, в Суздале...
— Какую ещё тайну?! Говори скорей! — прошептал Всеволод, внутренне содрогнувшись.
— Твой отец — не князь Ярослав... За год до твоего рожденья в Новый Город приехал король Норвегии Олав Харальдссон. Он потерял власть в своей стране... Раньше... Олав и твоя мать были женихом и невестой... За десять лет до этого... Должны были пожениться... Оба молодые, красивые... Но князь Ярослав... он предложил отцу Ингигерды, королю Швеции Шётконунгу, более выгодные условия...
— Эту историю я знаю! недовольно перебил старуху Всеволод. — В вено[142] мой отец передал матери Ладогу, которой стали управлять ярл Рёгнвальд и его сыновья. Защищали они Новгород от нападений других варяжских и нурманских находников. Отец потому и прозван был Мудрым. Умел чужими силами оборонять свою землю. То же самое сделал он и на юге Руси. В Поросье, на пограничье со степью поселил служивых торков и берендеев[143].
— Вот... ты называешь князя Ярослава отцом... А между тем твой настоящий отец — Олав! От греха его с матерью твоей, княгиней Ингигерд — Ириной, ты родился, — провещала, неприятно шамкая беззубым ртом, старуха.
— Ты врёшь, обманываешь меня! — Всеволод внезапно вскипел. — Лежишь тут, клевещешь на мою покойную мать!
— Это правда, князь Хольти! Клянусь тебе!.. Мне ли не ведать! Я тайно устраивала встречи Олава с Ингигерд. Князь Ярослав, наверное, догадался об этом, но позднее. В тот год он ходил в поход на ясов[144], на Кавказ, и прибыл в Новый город только поздней осенью... Олав после Рождества... уехал, вернулся в Норвегию. Он попытался вернуть себе престол, но погиб в бою с датским конунгом[145]... Это случилось летом... Вести о его гибели пришли в Новый город уже в августе... Княгиня Ингигерд скорбела... А ты, князь Хольти! Ты родился в день памяти Феодора Стратилата, восьмого июня... Считается, что княгиня родила тебя раньше положенного времени... Но это не так... Помню, я принимала роды... Я держала тебя младенцем на руках... Тогда конунг Олав был ещё жив... Но он погиб два месяца спустя, так и не узнав никогда о тебе, князь Хольти... Он был смел, и в честь его твоя мать и дала тебе это имя — Хольти...
Хильда умолкла, переводя дыхание. Всеволод, вскочив, выглянул за дверь. Не подслушал ли кто его разговор? Пойдут слухи, и тогда... Бог весть. Такая молва может здорово навредить ему, владетелю Переяславля и Ростово-Суздальской земли.
Но в горницах было пусто. Ратибор в сенях негромко беседовал о чём-то с конюхом, служанка Хильды, по всей видимости, спустилась на нижнее жило[146].
«Ратибор не разумеет по-свейски, а больше некому тут слушать», — подумал Всеволод.
Немного успокоившись, он плотно притворил дверь и снова сел на скамью у изголовья Хильдиного ложа.
— Ты никому об этом не рассказывала? — спросил Всеволод, подозрительно глядя на морщинистое лицо старухи.
— Нет, я поклялась княгине Ингигерд, что никто, кроме тебя... ничего не узнает...
— А отец мой, князь Ярослав?
— Они часто ссорились...
