Приключения сионского мудреца - Саша Саин

Мы с папой с завистью смотрели, как они ловко подсекали, подрезали, разрезали, разрывали своими резцами разную снедь, чтобы затем её оценить, попробовать и уж в последнюю очередь проглотить. Они не просто ели, правильней сказать, они не ели, а снимали пробу, потому что разбирались в кулинарии! А т. к. я и папа не были кулинарами, то в нашей помощи никто не нуждался. Уже в те моменты я стал замечать, что мама недовольно косится на эту компанию. Но пока что от мамы шёл пар, и почему-то пот градом стекал с лица! Она была ближе всех к духовке и молчала, хотя мы с папой, зная маму, ожидали, что вот-вот должен произойти взрыв, непонятный для этих гостей. Пока же мама ограничилась ворчанием в адрес папы: он плохо помогает, а на меня она смотрела глазами проигравшего человека. Брат в соседней комнате готовил себя к торжественному моменту — походу в загс. Он принимал жаропонижающее, одевался. Наконец, молодые ушли в загс, а дома стали накрывать столы. Несмотря на то, что их быстро накрыли, есть всё же ничего нельзя было. Вскоре повалили родственники с двух сторон, и нас с папой вообще оттеснили от столов! После некоторых усилий нам всё же удалось прорваться к столам и занять сносные места. Пришли молодожёны, и свадьба пошла! Пили, ели, кричали горько, затем спустя несколько часов, пыл стал стихать, стали постепенно расходиться, дарить подарки! Мама, как я увидел, уже вся пылала, глаза у неё лихорадочно блестели, она, чувствовалось, была уже недовольна тем, что «продала сына»! Но вот, она решилась: вытянула из шкафа ещё одну свою любимую вещь, кроме сына, красное атласное китайское покрывало и, тряся им, привлекая внимание гостей, торжественно вручила молодым: «Вот возьмите и это еще!». Я увидел, как брат болезненно скривился, как будто кто-то испортил атмосферу. Мама, в свою очередь, заметила его реакцию и спросила брата: «Чем ты еще недоволен?!». Мало кто придал значение этим зловещим словам, кроме меня, папы и, по-видимому, брата, и он, криво улыбнувшись, принял подарок, передав его жене, которая пощупала ткань. «Новое! — бросила ей мама. — Китайское! Положите на кровать!» — и резко отошла. Но это мелкое недоразумение не могло омрачить общего торжественного момента. Гости разошлись, а молодых положили в соседнюю комнату. Так мы с папой оказались без сына и брата, и я понял: «Всё ещё впереди! Относительно спокойная жизнь в нашей квартире кончилась!».

После свадьбы брат сразу перебрался жить к жене и тёще. Зная маму, он решил, что так будет лучше. Там он столкнулся с новыми правилами жизни: строгий режим — завтрак, обед и ужин в одно и то же время. Всё стоит в маленьком холодильничке, маленькой кастрюльке и строго распределяется тёщей. Она всю жизнь практически прожила одна с дочерью и привыкла к бережливости и строгому распределению. Через несколько недель после свадьбы маму, папу и меня взяли с собой, пригласили на обед по случаю приезда в отпуск брата Аллы. Он был одного возраста со мной и учился в одной со мной школе. Очень важный, долговязый, худой, острый кадык заполнял половину пространства от шеи до начала воротничка рубашки. Скошенный подбородок и выступающая несколько вперёд верхняя челюсть делали лицо очень важным и надутым. Этот «челюстно-подбородочный» признак был у всех родственников Аллы, кроме нее, что делало их всех похожими. После краткой дружественной беседы все сели за стол и стали есть. Тёща брата всё приговаривала: «Ешьте, не стесняйтесь, извините за скромный обед, но я не зарабатываю тысячи, я всю жизнь живу скромно!». Она суетилась, то и дело подходила к холодильнику, слегка приоткрывала дверку и извлекала из него ещё один помидорчик или огурчик. Чувствовалось, только она вхожа в него, он был как военный объект. Помидорчики подрезались по одному, когда они заканчивались, чтобы не оставить в конце ничего не съеденного. «Я, — заявил неожиданно брат Аллы, — с детства не могу терпеть помидоры, и ем исключительно огурцы, и то больше люблю их кожуру». Мы с папой вздрогнули! Каждый из нас получил в тарелочку также по небольшому кусочку курочки с «вермишелькой». В конце запили стаканом киселя, на десерт — яблочки, по полтора на человека. Брат ел нехотя, видно было, что его подташнивает. Мы с папой то и дело переглядывались, мама внешне была очень приветливой и разговорчивой. Она часто повторяла, когда тёща ей что-нибудь говорила: «Да? Ты смотри! Что ты говоришь?! Ты смотри! — при этом поглядывала на сваху, невестку, сына, а затем на меня, и глаза её говорили. — Ну, и дурак твой брат, что так женился!». Наша семья жила небогато, не всегда дотягивали от зарплаты до зарплаты. Когда отец приносил маме получку, отдавая ей меньше половины — сразу расплатившись с долгами, мать говорила: «Что ты мне даёшь, это все деньги?! Почему, так мало?!». «А сколько ты думала, Люся? — отвечал спокойно папа. — Я же 25 рублей отдал уборщице, помнишь, я у неё занял? Мы с тобой ходили на базар, 10 рублей я отдал завхозу, помнишь, у нас ничего не было? 5 рублей я отдал сторожихе, я тогда купил колбасу и яйца». — «Знаешь, что! — отвечала разгневанная мама. — Засунь эти деньги себе, куда хочешь, и сам живи на них, забери их!» — и деньги летели папе в лицо. Папа молча собирал деньги с пола, клал их на стол и тихо, бесшумно выходил из комнаты. Мама ещё долгое время не успокаивалась, но к утру деньги исчезали со стола, и после работы она накупала много разной еды. Мама никогда не выделяла норму еды, мы ели столько, сколько и когда хотели. Единственным ограничением могло быть отсутствие еды. Мама, придя после работы, ругала нас, если мы не поели, а мы ждали её. Другое дело, когда в доме была пустота, тогда она обращалась к папе с предложением взять взаймы деньги у кого-нибудь. Папа робко произносил, что ему стыдно уже занимать у уборщицы, сторожа или завхоза Дворца Пионеров, где он работал директором, но вечером всё же приносил 5, 10 или даже 25 рублей. Отдавая их маме, он обычно говорил: «Потом ты меня спросишь, где деньги, когда я тебе буду отдавать получку».

Я не понимал, почему папа, начальник, занимает у своих дворников, сторожей и имеет меньше денег, чем они! Но однажды посетил с папой на дому эту «богатую» уборщицу! Увидел её худых, оборванных детей, пустые бутылки из-под вина, водки и понял: она не тратит деньги на такие «глупости», как еда и одежда для детей, как мои мама и папа! Поэтому, несмотря на то, что мы жили как бы «в кредит», у знакомых и родственников мы числились зажиточными людьми, и самое главное — сами себя такими считали! Всегда стеснялся слова «бедный», когда в школе учительница просила поднять руку того, кто бедно живёт. С удивлением смотрел, как поднимается лес рук, многие из них, я точно знал, не нищие. Потом учительница говорила: «Смотри, Ваня бедный, а учится лучше тебя!». Я всё равно оставался довольным, что хоть и плохой, зато — не бедный! В техникуме брат редко получал стипендию из-за того же нашего «богатства». Стипендия нужна была нуждающимся, а мы, оказывалось, просто в деньгах не нуждались. Кто нуждался, ходил в учебную часть, плакал, приносил разные справки, подтверждающие бедность. Эти мысли у меня почему-то промелькнули в гостях у брата, вернее, у его тёщи. Домой возвращались рано, я и папа по дороге молчали, но всё равно было шумно, мама молчать не любила! Первая фраза, которую она произнесла, когда мы вышли, была: «Ах, какой он дурак! Ему в жизни никогда не везло, такой парень!.. Вот что значит, маму не слушать!». Чтобы восстановить справедливость, я тихо произнёс: «Почему не слушал?! Именно слушал, это ведь ты посоветовала!». — «Что я советовала?! Вы спрашиваете советы?! Как будто, если бы я сказала — нет, то он бы послушал! — и добавила. — Ты очень ехидный и несправедливый, Марик лучше тебя! Тебе всегда везло и всё легко доставалось! А он — такой парень! И так ему не везёт в жизни! Во время войны мучился со мной в эвакуации! Другие мамы выбрасывали детей из поезда и мне говорили: „Не мучайтесь!“, — когда он заболел корью, температура была 40, есть и пить нечего было! Но я его спасла! И вот, сейчас он опять должен так страдать!». — «А почему он страдает? — несмело возразил я. — Он же женился и, может, будет доволен!». У меня самого было настроение, как будто брата сдали в детский дом, а мне повезло — остался жить дома. — «А что ты, дурак, молчишь?!» — поинтересовалась мама у папы. «А я, Люся, не вижу причины переживать. Не такая уж она плохая, ты ведь сама говорила, что она чудесная хозяйка, хорошо готовит», — возразил папа и, как оказалось, напрасно. «Ах ты, негодяй! — охотно переключилась с меня на папу мама. — Теперь я понимаю — кто этого хотел! Это ты, негодяй, виноват! Другой отец сказал бы своё слово!». — «А кто меня бы послушал?!» — неосторожно возразил папа. «Аааа! — обрадовалась мама. — Ты хочешь быть хорошеньким перед другими, да?! Не портить ни с кем отношения?! Ну, и целуй, целуй их, а все вместе — меня! Я ни одного дня не имела ничего хорошего с тобой, сволочь!». Это последнее слово было уже произнесено, когда мы вернулись домой. Вскоре пришла бабушка и тётя Рая — сестра мамы.