Юдифь и олигофрен - Ярослав Ратушный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мифологическое сознание не видит разницы между духовным и материальным, поскольку душа может быть телом, а тело — душой. Герой алтайского эпоса, угощаясь на пиру у владыки преисподней, узнал, что мясо принадлежит его собственным животным, которых в этот момент приносили в жертву в верхнем мире, — объяснил Омар. — По тувинскому поверью животные и поныне получают души из подземного царства. Душа убитого скота воспринимается в загробном мире как плоть, которую можно использовать в пищу, ибо там душой является то, что мы полагаем телом. Смысл жертвоприношений состоит в перегоне стада из одной системы в другую. Не побрезгуйте, попробуйте кусочек души.
— Довольно занятно, — произнес я, с опаской пережевывая маленький кусочек мяса. — Однако где он, этот потусторонний мир?
— Здесь, перед нами, — торжественно сказал Омар, разводя руки, — только он невидим, неощутим, ибо не имеет относительно нашей реальности ни массы, ни скорости, ни других физических характеристик.
— Вы хотите сказать, что потусторонний мир невидим, как душа? — поинтересовался я.
— Не только невидим, но и связан с нашим миром, как душа с телом, — объяснил шумер. — Относительно противоположного космоса наш свет — это мрак, наша материальность — духовность, а мы сами — тени для тех, кого полагаем умершими. Смерть антагонист не жизни, а рождения — это переходные состояния. Когда тени жаловались Одиссею на жизнь в аиде, то подразумевали землю, ибо полагали, что он пришел из страны мертвых. Орфей обернулся потому, что уводил Эвридику от света. Он слишком долго пробыл в царстве мертвых, поэтому начал ощущать мрак как свет.
— Мне кажется, что вы слишком вольно трактуете классические сюжеты, — заметил я.
— Вот вам доказательство из шумерской мифологии, — сказал Омар, мечтательно закатывая глаза и цокая языком. — Бог луны Син, осужденный за изнасилование юной Нинлиль, вернулся на небеса, но одновременно, в лице своего двойника, остался подземным солнцем. Он путешествует в своей ладье ночью по небу, а днем по подземному царству. Вы хоть понимаете, что ночь неба — это день преисподней?
— Тогда получается, что день неба — это ночь преисподней?
— Это утверждение относительно, как и любое другое, ибо невозможно достоверно определить верх и низ, день и ночь, небо и преисподнюю. Солнечный бог Уту, в отличие от своего отца Сина, который, с другой точки зрения, приходится сыном Уту, путешествует на той же ладье днем по небу, а ночью по подземному царству.
— Из ваших рассуждений следует, что нет разницы между адом и раем.
— Это не мои рассуждения. Дуализм является единственно различимой для современного человека концепцией древнего знания. Симметричное изображение мирового дерева с лунной и солнечной сторонами, или китайская идея о взаимодействии инь и ян, или мифы о соперничестве близнецов, или битва на Курукшетре между пандавами и кауравами содержат идентичную информацию о двойственном творении. В мифологическом сознании явления существуют в неразрывной связи, ибо противодействие антагонистов возможно только при условии их единения. Поэтому инь признается равновеликим ян, а противоборствующих богов Гора и Сета изображают как единую статую с двумя головами. В Бхагавадгите написано, что Праджапати создал наверху из дня белых дэвов, а внизу из ночи черных асур. В древнеиранской традиции принято считать асур — богами, а дэвов — демонами, ибо в Авесте отражена другая, но совершенно равноценная точка зрения. Мифологическое сознание интересует лишь то, что они совместно создали землю, а затем в результате конфликта разошлись: одни на небо, другие в преисподнюю.
— Но ведь, черт подери, рай отличается от ада, а ангелы от демонов!
— Для мифологического сознания важен только момент соединения-разъединения, остальное малосущественно, поскольку нет никакой разницы между низом и верхом, богами и демонами, белым и черным, небом и преисподней. Абсолютно безразлично убьет ли Ахилл Гектора или Гектор убьет Ахилла, ибо каждый из них является тем и другим одновременно. На ход мирового развития влияет только факт поединка, но не его результат, поскольку, если в одной реальности Ахилл убьет Гектора, то в иной непременно погибнет от его руки.
— Они бы оторвали вам голову за такие слова, — сказал я и машинально отметил, что образ отделенной от туловища головы становится моей навязчивой идеей.
— Надеюсь, теперь вы понимаете, что мифы повествуют о непрерывном творении мира, который развивается, погибает и возрождается вновь? — терпеливо спросил хозяин, не обратив внимания на мою иронию. — Южноамериканские индейцы понимали создание земли как переход явлений в свою противоположность, Появлению нынешнего мира предшествовала космическая катастрофа, уничтожившая более древний мир, в результате которой небо и земля поменялись местами. Идентичная мысль выражена в многочисленных мифах о двуполых и бесполых существах. Космос способен принять вид человека, если человек готов осознать себя космосом.
— Что вы все время на какую-то тайную космогонию намекаете? — довольно запальчиво спросил я, забыв, что человек, совершивший с удивительной легкостью метаморфозу из мафиозного авторитета в шумерского жреца, должен быть крайне опасен. — Может быть, вы знаете, что было раньше: курица или яйцо?
— Древние люди признавали только одну форму существования мира, поэтому не отличали космос от хаоса и не задумывались о приоритете курицы над яйцом, — ответил Омар. — Космос упорядочен изначально. Море может штормить, а может и покоиться. Только глупцы станут утверждать, что море — это штиль, а шторм — нечто противоположное не только штилю, но и всему морю. Относительно космоса могу сказать, что он возникает из хаоса и противостоит ему только в человеческом сознании, которое воспринимает как хаос все неосознанное. Сознание нужно, дорогой мой, гармонизировать, а космос упорядочен изначально.
— В вас много ложного «я», — сказал я и заметил, что хозяин сильно побледнел, услышав эту многозначительную, но малозначащую для меня фразу. Повисла долгая пауза. Затем Омар поднялся и молча направился в дом. Возле двери он обернулся и едва заметно кивнул Иде, которая быстро пошла за ним.
— Зачем ты обидел такого хорошего человека? — укоризненно спросил Камаз.
— Что теперь делать? — спросил я по-русски просто. Действительно, нехорошо получилось. Мне оказали гостеприимство, а я отплатил черной неблагодарностью, уязвленный столь явной демонстрацией интеллектуального превосходства.
— Тебе скажут что делать, — ответил Белаз таким зловещим голосом, что я невольно содрогнулся, вспомнив, что нахожусь в мафиозном логове, где человеческую жизнь может прервать одна неправильно сказанная фраза. Омару достаточно кивнуть головой, чтобы хищные птицы обгладывали мои кости на дне недоступного ущелья. Я вообразил эту безрадостную верещагинскую картину и сразу почувствовал недостаток воздуха и стеснение в груди. Какой идиот! Так бездарно и глупо погибнуть из-за инфантильной привычки возражать людям, имеющим власть.
Я покосился на потенциальных палачей, они сидели спокойно и неподвижно, ожидая команды. Это была расслабленность хищников перед прыжком. Надеюсь, моя смерть будет без муки. Профессионалы должны не больно зарезать. Возможно, Ида уговорит своего зловещего дядю сохранить мою жизнь. Впрочем, вопросы жизни и смерти решаются на небесах и не должны зависеть от череды нелепых случайностей. С другой стороны, все происшедшее со мной в последнее время могло быть не случайным, а закономерным, имеющим только одну цель — заманить меня в логово Омара, чтобы исполнить вынесенный на небесах приговор. Зачем такие сложности? Достаточно закупорить один сосудик. Однако не мне судить о деятельности небесной канцелярии. Должно же быть какое-то разнообразие.
Ожидание становилось мучительным. Вспомнился лес, где я превратился в волка. Но тогда метаморфоза произошла непроизвольно, независимо от моего желания, словно во сне. А разве это не был сон? Неужели я хоть на миг допускаю, что действительно превратился в вурдалака? Хорошенькое дело. А в принципе было бы здорово обернуться волком, загрызть ассирийцев, загнать Омара под кровать, затем, не меняя облика, изнасиловать Иду и убежать в горы.
— Много в наших горах развелось нечисти в последнее время, — грустно сказал Камаз, словно прочитав мои мысли. — Вчера, например, я убил лесного человека.
— А шкура где? — недоверчиво спросил Белаз.
— Как можно с человека снять шкуру?
— Так он же лесной! Ты же сам говорил, что его тело покрыто густой щетиной, а на груди острый топорообразный выступ.
— Это верно, — вздохнул Камаз, — зато у него глаза и нос, как у людей. А хитрый какой! Я его три дня выслеживал. Он, наверное, думал, что на меня охотился, а на самом деле — я на него.