Рыцарство от древней Германии до Франции XII века - Доминик Бартелеми

В отношениях со своим племянником Теодобертом, который сражается против него, Сигиберт выглядит настоящим рыцарем в общепринятом смысле слова: он берет его в плен и не причиняет ему никакого зла — более того, отпускает его, одарив, «но предварительно взяв с него клятву, что он никогда ничего против него не будет предпринимать»{137}. Далее Теодоберт нарушил эту клятву, но (по этой причине?) был покинут своими людьми; он вступил в бой, имея под началом горстку воинов, и погиб; в его гибели обвинят австразийского герцога Гунтрамна Бозона[29].

Воинов для междоусобных войн со своим братом Хильпериком Сигиберт набирал среди своих друзей-врагов за Рейном. Итак, во главе оста, лишенного всякой римской дисциплины, он двинулся к Парижу, но устал и не мог помешать своим бойцам грабить, жечь, захватывать пленных. Более того, поскольку сражения не было, «некоторые из этих племен стали роптать на него за то, что он уклонился от битвы. Но Сигиберт, будучи бесстрашным, сел на коня, прискакал к ним и усмирил их вкрадчивыми речами, а впоследствии многих из них он приказал побить камнями»{138}. На сей раз он раз за разом и в противоречивой форме показал себя «ловким и проворным». Можно было бы добавить — мстительным: в нем есть что-то от его предка, судя по истории с суассонской чашей!

На самом деле пусть Григорий Турский оплакивает эти междоусобные войны{139}, пусть они ранят его сердце, но он же показывает и их пределы. Эти рассказы не опровергают свидетельства византийца Агафия Миринейского: «Случалось, конечно, что короли угрожали друг другу и выдвигали свои армии на боевые позиции. Но, оказавшись друг против друга, франки всегда предпочитали мирно договориться»{140}.[30] И действительно, собственные лейды вынудили Теодориха объединиться с братьями против бургундов в 534 г.; просто мотив действия этих лейдов, по Григорию, — алчность, а не сознание долга. Зато после его смерти они не дали его братьям убить или оттеснить его сына Теодоберта I. В другой раз Теодоберта и Хильдеберта, преследовавших Хлотаря, заставила отступить (или дала такую возможность), помимо увещеваний престарелой Хродехильды, буря (в качестве предвестия), истолкованная как Божье знамение. В целом войны между братьями в течение двух поколений сводились к грабительским набегам на земли (паги) враждебного короля, к торгу и отдельным умеренным столкновениям (предвестникам конных поединков XII в.), когда осты встречались лицом к лицу. В 582 г., например, ост Хильперика двинулся в королевство Гунтрамна и разорил Берри. Воины Хильперика осадили город Бурж, опустошили его окрестности, убили много жителей в первом сражении. Тогда Гунтрамн, у которого брат явно хотел отобрать право владеть Буржем, пришел на помощь городу: «Но король Гунтрамн с войском выступил против своего брата, возлагая всю надежду на волю Божию. Однажды уже к вечеру он выслал войско и уничтожил большую часть войска своего брата [Хильперика]. Но утром встретились послы и заключили мир, взаимно обещая, что та сторона (то есть король], которая нарушит условия мира, заплатит другой стороне столько, сколько присудят епископы и знатные люди; затем они удалились с миром»{141}. Григорий Турский преувеличил «избиение», совершенное накануне[31]; кстати, разве в конце дня начинают решительную битву? Скорей всего, была простая стычка в ожидании большого сражения, которое не состоялось. Но надо было говорить так, как написано, чтобы спасти лицо.

Утверждать, подобно Агафию, что королей от столкновений всегда удерживали лейды, не совсем верно. Роли «голубей» и «ястребов» могли поочередно играть те и другие, причем среди лендов каждого короля часто были соперничающие группировки, одна из которых толкала к войне, а другая выступала за мир.

Как нередко бывает в обществах, которые одушевляет и организует логика файды, победа в конфликтах достигалась благодаря социальной работе, то есть переманиванию лейдов брата-врага. В самом деле, многие имели связи и интересы на обеих сторонах и пытались защитить эти интересы. Прежде всего надо иметь в виду, что в меровингском мире было три стороны конфликта, и Бургундия часто переходила от союза с Австразией к союзу с Нейстрией и обратно, рискуя восстановить против себя оба этих королевства, когда она при случае вдруг приобретала гегемонию. Как и в других файдовых обществах, все обычно выступали единым фронтом против игрока, вдруг добившегося преимущества, вынуждали его не злоупотреблять своей мощью, неявно ставя пределы его правам. Благодаря такой вязкости политическая система достаточно хорошо могла воспроизводить себя. Это была система упорядоченной анархии. И однажды здесь сможет найти себе место более четкая христианская и рыцарская теория — попутно исключив возможность некоторых слишком вызывающих поступков, таких как убийство сыновей Хлодомера его дядьями (в 524 г.) или же убийства либо покушения на убийства Сигиберта, Хильперика, а позже Хильдеберта II, совершенные нанятыми сеидами в следующем поколении.

С другой стороны, эта социальная система классов так воспроизводилась потому, что знатные воины, короли и лейды, несмотря на еще жестокий образ жизни и определенное количество убийств, старались не слишком часто убивать друг друга. Сезонные грабежи и разорения крестьян воинами, подробно изученные Жоржем Дюби за длительный период{142}, уже, похоже, стали одним из главных элементов войны.

ПОСВЯЩЕНИЕ ХИЛЬДЕБЕРТА II

Салический закон не дает определения аристократии как таковой, указывая только, что в качестве антрустиона или сотрапезника франк или римлянин пользуется королевским покровительством; убийство такого человека искупить труднее, за это берут повышенную (тройную) цену. У Григория Турского тоже нет родового названия для аристократии, но все его рассказы, подтверждающие свидетельства из «житий святых», подразумевают ее наличие. Это ее престиж и социальное могущество хотят отстоять и превознести многочисленные семейства, прибегая к кровной мести или к войне, домогаясь милости королей и, конечно, проводя некоторых из сыновей в епископы. И в рассказах Григория достаточно разрозненных намеков (всякий раз, когда это необходимо для создания интриги) на красивое оружие, на прекрасных коней: это показывает, что те и другие символизируют статус. В Северной Галлии, которая теперь называлась Франкией, приблизительно до 600 г. оружие и коней еще часто клали с умершим в могилу. И археология вполне подтверждает значение оружия как признака социальной дифференциации.

Конечно, королевская власть, аристократия — во многих отношениях наследники Рима, равно как и Германии. У королей и лейдов были казна и законы, юридические формулировки — как минимум результат вульгаризации римских или их развития. И внуки Хлодвига вполне любили внешние признаки богатства в античном духе. Но стиль взаимодействия и дух институтов, по крайней мере в отношениях королей с крупными собственниками, уже сеньорами и отныне (на севере) исключительно франками, были, надо признать, скорей, германскими (варварскими). Лейды со своими вооруженными силами прибывали в армии, фактически представлявшие собой не что иное, как осты, собирались на общие plaid'ы, которые, не наследуя напрямую германским собраниям (concilia), упомянутым Тацитом[32], все-таки немного их напоминали. У Меровингов были короли, обязанные убеждать и быть образцовыми воинами, воплощать добродетели господствующего класса, единой элиты[33], которую характеризовало ее оружие — кроме высшего духовенства[34].

В наших источниках нет сведений о таком посвящении в воины в VI в., которое бы представляло собой «чистый» ритуал вступления лейда в ряды взрослых мужчин и которое можно было бы состыковать со знаменитыми строками Тацита{143}. Конечно, нельзя не упомянуть передачу копья юному Хильдеберту II (сыну Сигиберта и Брунгильды) его дядей Гунтрамном, королем Бургундии, в 585 г., хотя это по сути было усыновление по оружию[35]. Григорий Турский, несомненно, лично присутствовал при этой церемонии. По крайней мере соглашение между двумя мужчинами он принял близко к сердцу и составил о нем рассказ или, скорее, упомянул об этом событии, представив его как обычай, и оно сильно повлияло на ход его «Истории».

В 580 г., когда в силе был Хильперик, его брат Гунтрамн пригласил своего племянника Хильдеберта II, еще ребенка, сына Сигиберта (умершего в 575 г.) и Брунгильды, встретиться на границе их королевств. Не имея детей, Гунтрамн выбрал его наследником, к большой досаде Хильперика и его сторонников. В присутствии вельмож, «посадив его на свой трон, он передал ему все королевство со словами: “Один щит нас защищает, и одно копье нас охраняет”»{144}. Пока что это только обряд заключения договора между воинами о ненападении и союзе против третьего лица, договора, примеров которых эпоха (но не тацитовская) дает немало, и относятся они не к королям{145}. Фактически дядя и племянник и, соответственно, их лейды объединились против Хильперика. Не то чтобы они сразу же внезапно атаковали его. Они устроили общий пир, обменялись дарами в атмосфере, достойной тацитовской Германии, и после этого отправили к Хильперику послов с требованием «возвратить то, что он отнял из владений их королевства» (Хильдеберта II), «если же он откажет, пусть готовится к сражению»{146}. Никаких воинских предприятий, даже в виде игр, не было, — только пир и обмен дарами, достойные скорее благодушных германцев Тацита, чем спортивных рыцарей тысяча сотого года. Лишь настоящая ритуализация конфликтов, перенесенных в правовую сферу, без малейшего «варварского неистовства». Ведь Хильперик не обратил внимания на этот ультиматум; можно было бы сказать, что он, со своей стороны, ударился в римскую Античность, так как он тем временем построил в Суассоне и Париже цирки, чтобы «предоставить их народу для зрелищ», и фактически до его смерти в 584 г. вызов остался без последствий.