Дело о полку Игореве - Хольм Ван Зайчик

Алимагомедов лишь снова облегченно вздохнул. Пристально вгляделся в лицо Богдана.

— А ведь у вас есть еще какие-то соображения, — проговорил он. — Признайтесь.

— Признаюсь, — ответил Богдан, — есть. Но они еще очень… смутны и бездоказательны.

— Ни слова? — спросил Алимагомедов.

— Ну почему же… Между нами. Я вот думаю: политическая борьба — дело обычное и повседневное, совершенно естественное для общества. Люди не могут иметь одно на всех мнение о том, что для общества хорошо, а что плохо. Конечно, для дана кормильцев выгодно, что вожди народовольцев выходят из строя. Такое соображение естественным образом приходит в голову. Но при всем том не настолько уж выгодно, чтобы… чтобы идти на преступление, — Богдан повернулся к Багу, который, наговорившись, неслышно подошел к ним. — А посмотрим с другой стороны. Кому выгодно, чтобы челобитная прошла? А? Да в первую голову — самим высокотехнологичным предприятиям улуса, хотя они и вне дискуссии, вне политики… То есть? Ракетно-космическому делу — раз. Но оно почти целиком казенное, так что ракетчикам не очень важны эти налоговые дрязги… Биологическому делу — два. Один только центр имени Крякутного в Подмосковье, бывший институт генетики, чего стоит… И три.

— Три? — спросил Баг.

— «Керулен», — ответил Богдан. — Твой старый знакомый Джимба.

Повисла пауза. Потом Бага будто обожгло — он вспомнил.

— Первое загадочное самоубийство — начальник стражи «Керулена»! Еще полгода назад!

— Именно, — подтвердил Богдан.

— Это значит… — лихорадочно соображая, протянул Баг. — Это значит, что…

Шилан Алимагомедов сообразил быстрее. Его глаза сузились, словно он прицеливался.

— Это значит, кто-то очень не хочет, чтобы объединение прера Джимбы получило дополнительные возможности развития и роста, — проговорил он бесстрастно. — Очень не хочет.

— Похоже на то, — согласился Богдан.

Апартаменты соборного боярина Галицкого,

21-й день восьмого месяца, первица,

утро

Утро первицы началось для Бага на полчаса ранее обычного — с посещения утренней медитации в Храме Света Будды. Чрезвычайные обстоятельства выбили Бага из привычной жизненной колеи: обычно отчий день он заканчивал в обществе своего духовного наставника Баоши-цзы, и на его памяти случаев, когда этому что-либо мешало, было столь немного, что счесть их хватило бы пальцев на одной руке.

Вчера не успел, так уж сегодня — обязательно… Тем более, что ночь не принесла успокоения. Напротив.

Баоши-цзы отнесся к неурочному появлению Бага со всегдашним благостным пониманием, слегка шевельнул в приветствии рыжей бородой и коротким, но величественным жестом предложил занять циновку, возникшую справа незаметными стараниями послушника Да-бяня.

Когда медитация закончилась, Баг, дабы испросить совета, начал было рассказывать великому наставнику об удивительных происшествиях последних двух дней, которые ввели его дух в смущение, но Баоши-цзы, перебирая четки, легким движением руки прервал его и, оборотившись к послушнику Сяо-бяню, повелел принести кисть, тушь и лист бумаги. Когда все требуемое было доставлено, Баоши-цзы на минуту прикрыл добрые глаза, а потом напитал кисть тушью и единым движением начертал гатху, каковую и даровал Багу, а сам величественно удалился во внутренние покои. Гатха гласила:

С безначальных времен из жизни в жизнь существа переходят.Неразумный считает: себя я убью и тем от страданий избавлю.Но мудрец понимает: плоды деяний, будто тень, за телом следуют.И не обманешь причин и следствий цепь, себя убивая.[32]

Баг сложил лист и спрятал в рукав. От прозорливости великого наставника на душе, как обычно, стало лучше, однако же полного спокойствия достичь так и не удалось. Слишком много всего навалилось.

…Баг заехал за Богданом, как и договаривались, ровно в девять. Жанна, посвежевшая и успокоившаяся после долгого сна, проводила мужа до дверей апартаментов, полная готовности наконец-то, после асланівськой встряски и вызванного ею долгого недомогания, вновь впрягаться в работу. Сегодня она собиралась посетить Главную научную библиотеку на Острове Басилевса Константина Великого — александрийцы, как правило, называли его просто Басилеевым. Впрочем, супруга клятвенно заверила Богдана, что отправится туда не раньше, чем сготовит обед. Молодица постепенно привыкала к вкусам Богдана и давно уж не варила лукового супу; да и самой ей больше оказались по нраву щи. Со сметаной.

Когда Богдан открыл дверь, она сказала тихо:

— Я люблю тебя… — И медленно провела ладонью по его щеке. Он благодарно, ободряюще улыбнулся — и поспешил по лестнице вниз, на улицу Савуши, где нетерпеливо фырчал мотором Багов цзипучэ[33].

Лицо Бага было по обыкновению бесстрастным, но по тому, как он хмуро смотрел на залитую утренним солнцем улицу и как резко тронул повозку с места, Богдан понял, что друг не в духе.

— Что-нибудь случилось?

Баг ответил не сразу. Стремительно вывернув на скоростную полосу, он, хмурясь, докатил до развязки, за которой Савуши превращалась уже в загородный Прибрежный тракт, развернулся и погнал мимо уютных мостов, ведших на Парковые острова, обратно к центру Александрии.

— Да чушь какая-то… — пробормотал он тогда.

— Какая? — терпеливо спросил Богдан.

— Кот пропал…

— Судья Ди? — поднял брови Богдан.

— Ну да. Пришел неизвестно откуда… и ушел неизвестно куда.

— А что же сюцай твой за ним недоглядел?

Баг помолчал. Свирепо обошел тяжелый продуктовоз, тащившийся с явным опозданием к какому-то из центральных магазинов, и процедил:

— В том-то и штука, что он тоже пропал. По-моему, не ночевал дома.

Богдан покачал головой. Эти события казались такой мелочью в сравнении со смертью Ртищева, сумасшествием ад-Дина и всем прочим…

— Если ты не против, сразу после беседы с Галицким заглянем ко мне на минутку, — просительно сказал Баг, не отрывая взгляда от летящей навстречу, переполненной в этот час дороги. — Сердце не на месте.

— Какой разговор, — ответил Богдан и достал из кармана ветровки телефонную трубку. К телефону долго не подходили, и сердце Богдана несколько раз успело сжаться: а вдруг они напрасно не побеспокоили боярина вчера и с Галицким за ночь тоже что-то случилось? Он не выходил из дома ни ночью, ни утром, это подтвердили все наблюдатели — но коль началась эта бесовская пляска, нельзя было пребывать в уверенности…

Однако в конце концов раздался отчетливый щелчок соединения, и негромкий голос сказал:

— Да, слушаю…

— Я имею честь беседовать с преждерожденным боярином Галицким? — спросил Богдан.

— Да.

— Я срединный помощник Управления этического надзора Оуянцев-Сю. Простите, ради Бога, за столь ранний звонок, но обстоятельства складываются таким образом, что мне и моему напарнику было бы очень желательно теперь же с вами побеседовать.

Пауза.

— В связи с… Гийасом?

— Вы уже знаете?

— Конечно. Видел в утренних новостях. Безобразная передача, какой-то цирк устроили из трагедии…

— Насколько нам известно, — осторожно спросил Богдан, — вы поддерживали довольно близкие отношения с прером ад-Дином?

— Мы семнадцать лет друзья, — просто ответил Галицкий.

— И оказались по разные стороны засеки…

— Уже в третий раз за то время, что мы оба боярствуем в Соборе. Нам это не помешало в прошлом, не помешает и теперь… если Гийас поправится. Вы знаете, что с ним?

Богдан запнулся, не зная, как ответить, но Галицкий сам пришел ему на помощь.

— Впрочем, что мы по телефону… — сказал он. — Хорошо, я вас жду. Когда вы сможете приехать?

— Мы уже едем, — ответил Богдан.

Соборный боярин Даниил Казимирович Галицкий жил в скромных двухэтажных апартаментах о девяти комнатах в высотном доме на самом берегу Охотницкой речки; из широких окон его гостиной, в которой он принял ечей, открывался прекрасный вид на слияние Охотки и Нева-хэ. Человекоохранители представились; боярин отвесил им короткий, исполненный внутреннего достоинства поклон. Бывший осназовец и после многих лет соборной деятельности сохранил поджарую, крепкую фигуру, смуглую кожу и острый, цепкий взгляд. Он тактично дал друзьям оглядеться (Богдан отметил аскетичность обстановки, да еще — католическое распятие, осенявшее необозримый рабочий стол), указал им на кресла и, каким-то невероятным чутьем угадав в Баге курильщика, немедленно извлек из недр стола прекрасную серебряную пепельницу и придвинул к нему. Затем уселся в свое кресло первым.

Правила ведения сообразной беседы требовали хоть минуту поговорить с хозяином о погоде и семье, но соблюдать их в данном положении и Богдану, и Багу было невмочь. Оба напряженно перебирали варианты начала разговора, но боярин снова пришел им на помощь.