Особый случай - Юрий Яровой

– Ну? – спросила ее Людмила. – В порядке?

– Все привязались. Но кто спал – я не будила. Правильно?

– Правильно, – ответила Людмила. – Иди помой вилку и нож, покормим нашего помощника.

– А! – рассмеялась Таня. – почему, думаю, вы его не отправите в кресло? На него приказ командира не распространяется?

– Распространяется! – сообразил Петр Панфилович. – Мое место – шесть «д»!

Людмила резко поднялась и загородила ему выход в салон.

– Куда же вы? Собирались вместе со мной в читинском ресторане…

– Ага, – расплылся в улыбке Петр Панфилович, однако и сам почувствовал, что улыбка вышла жалкой; всюду, куда он ни смотрел, перед ним были черные и стеклянные, как иллюминаторы, глаза девушки. «Что она такое увидела? Наверняка что-то увидела…»

Петр Панфилович, когда надо, мог проявить дьявольскую изобретательность.

– Ой! – вскрикнул Петр Панфилович, «на глазах» бледнея и даже зеленея. – Увидел курицу и… Ой! – зажал он рот рукой, и Людмила тотчас поняла:

– Потерпите, достану!

Она кинулась к буфету, выдвинула один ящик, второй… Когда она повернулась к Веселому с гигиеническим пакетом, того уже и след простыл.

Людмила раздвинула шторы: Веселый был «вне досягаемости» – открывал дверь в хвостовом туалете.

– Чтоб тебя! – швырнула Людмила пакет на столик буфета. – Лови теперь этого «зайца»!

В туалете Петр Панфилович не пробыл и минуты. А когда возвращался, осторожно, стараясь не разбудить пассажиров, выглянул в иллюминатор. Он увидел серебристое, освещенное луной левое крыло самолета, размытый, но тем не менее хорошо различимый круг от винта крайнего двигателя… «Что же там ее ошарашило?..» Петр Панфилович подался к иллюминатору еще немного, его беспокойный и нетерпеливый взгляд скользнул ко второму мотору, ближнему, и Петр Панфилович на мгновение оцепенел: на фоне белых, ярко подсвеченных луной облаков чернели лопасти неподвижного пропеллера… «Вот оно что!»

Чувствуя слабость во всем теле и не помня, как добрался, он рухнул в свое кресло и закрыл глаза: перед его мысленным взором тотчас возникли лопасти, похожие на рога. Два черных рога…

«Вот что было у нее в глазах», – понял Петр Панфилович и тотчас услышал ее крик – теперь он знал, что она кричала: «Падаем!»

Но тут он встряхнулся: «Что ты лазаря запел. Веселый? У него же четыре мотора! Ну, подумаешь, отказал один… Позвольте, граждане, но ведь эта истеричка си дела не у левого, а у правого борта! У нее ведь тоже место „д“!»

Он прикрыл глаза и боялся поверить в свою догадку, но еще больше боялся ее проверить. Потом осторожно повернулся к иллюминатору, уткнулся лбом в холодное стекло, так же осторожно, словно боясь спугнуть что-то, открыл глаза и… отшатнулся: над правым крылом торчали точно такие же черные рога.

– Что с вами? – услышал он над собой голос.

– Там, – шепотом сказал он Людмиле, указывая пальцем на иллюминатор. – И там, – на этот раз левой рукой указал он на левый борт.

Что? – не поняла Людмила.

– Не притворяйтесь, – быстрым шепотом сказал Петр Панфилович. – Вы все знаете. Не будите людей. Во сне… Так легче.

– Что вы там шепчете? – рассердилась Людмила, догадываясь, – Вам плохо?

– Ага… Ик! – против воли икнул Петр Панфилович. – Я знаете… Выпить бы.

– Сейчас принесу, – сказала Людмила. – Только не будите пассажиров.

– Нет, нет! – остановил ее Веселый. – У меня там чемоданчик… Сзади в багажнике. Серенький такой, импортный… Там у меня все есть, ехал вот на крестины, а попал на…

– Но в самолете пить запрещено.

– Да? А летать… с рогами… как?

01 час 22 мин.

Пилотская самолета № 75410

В час двадцать две Геннадий Осипович доложил тюменскому диспетчеру о прохождении траверса – это был последний момент, когда самолет еще можно было повернуть на Тюмень. До тюменского аэродрома отсюда было около шестидесяти километров, до Свердловска – больше трехсот.

Геннадий Осипович не знал, слышал ли командир его доклад тюменскому диспетчеру, поэтому переключился на переговорное устройство и повторил: – Командир, проходим траверс Тюмени. Он нарочно сказал – «проходим», а не «прошли», подчеркнув этим, что есть еще возможность развернуться на Тюмень.

– Понял, – ответил командир. – Веди на Свердловск.

– Есть, – лаконично ответил Геннадий Осипович. – Мне нужен локатор и радиокомпас.

– Потерпи! – отрезал командир.

Таким тоном Селезнев с ним не разговаривал никогда.

Но Витковский не обиделся на Селезнева: обстановка была такой, что в самый раз волком выть. Самолет медленно и неуклонно терял высоту, и это было самым верным признаком, что машина обледеневает. Фюзеляж покрывался корочкой льда. Лишние полтонны полетного веса не на четыре, а на два двигателя.

Но самым страшным была даже не потеря высоты. Страшное было в другом: обледеневали рули высоты и элероны – самолет в управлении стал заметно тяжелее. А они с Сударевым не выпускали штурвалы уже около трех часов. Три часа изматывающего, напряженного труда.

– Никита! – крикнул командир. – Штурману нужны компаса!

Никита чуть повернул голову, посмотрел на командира долгим взглядом… «Какие, к черту, компаса, когда на винтах лед? – казалось, говорил его взгляд. – Пусть ведут диспетчеры…»

– Выключи! – приказал командир. – Пусть сориентируется…

И еще одно обстоятельство осложняло и без того тяжелый полет: лед на стеклах пилотской кабины. Мощность у противообледенителей стекол была чепуховой, однако так уж была разведена электросхема на этой модели «Б», что работали они только «в паре» с противообледенителями винтов и коков… И Селезнев поторапливал штурмана:

– Давай, давай, Осипыч, стекла мерзнут. Дави на диспетчеров – пусть тебе дают все данные по курсу!

И Геннадий Осипович в этих условиях делал почти невозможное; прогрев локатор и компасы, он с предельной быстротой и с фотографической точностью фиксировал в памяти их показания, отключал и затем, молниеносно прибросив, корректировал курс: «Сносит! Еще добавить три градуса!»

Конечно, диспетчеры (а их самолет по трассе вели сейчас сразу трое – тобольский, тюменский и, возможно, уже свердловский) сбиться им с трассы не дадут, но отклонение от трассы диспетчер, даже очень опытный, может заметить только тогда, когда самолет уйдет в сторону на несколько километров, а что такое ошибка в два – три километра при «слепом» заходе на полосу? Пробьет самолет облака у самой земли, а у него по курсу вместо посадочной полосы – горы. Или город. Вот почему Геннадий Осипович, отлично понимая, как опасно заморозить стекла кабины, все же вновь и вновь, хоть на пять минут, но просил дать питание на локатор и радиокомпасы…

А Свердловск и Москва сразу по двум рациям требовали одно а то же; «Сообщите, как протекает полет». Командир, сопровождая ответ труднопередаваемыми «антиэфирными» комментариями, рычал: «Нормально!», Невьянцев деликатно корректировал ответы. Но кого на земле могли ввести в заблуждение бодрые доклады экипажа, когда «соседи», имевшие специальную аппаратуру для определения высоты полета, бесстрастно сообщали на КДП Тюменского порта, что самолет идет со снижением.

Да, самолет снижался. И теперь весь вопрос состоял в том, что случится раньше: доберутся ли они до аэродрома или у перегруженных сверх меры двигателей удержать машину в воздухе не хватит мощности? Третьего не дано.

– Командир, – опять переключился на внутреннюю связь Геннадий Осипович. – Я сделал расчеты; сядем в два двадцать пять. Скорость упала. Это значит, что снижаться мы можем не более полутора метров в секунду. Полгоря метра, командир! Не больше!

– Понял, Осипыч, полтора метра. На каком приборе ты уловить эти полтора метра?

– Я пускаю секундомер, буду следить по своим приборам.

На самолете самые точные навигационные приборы – у штурмана.

– Давай действуй!

Разумеется, уловить снижение в полтора метра в секунду не под силу было даже ему, штурману. Поэтому Геннадий Осипович пустил самолетные часы и рассчитал время снижения за минуту; девяносто метров. А девяносто метров он по приборам засечь уже мог.

01 час 25 мин.

Салон самолета № 75410

Приказ приготовить к выбросу аварийные трапы Людмила от командира получила за час до посадки. «Подготовь, мать, тихо, без паники. Ясно?»

Аварийных трапов на Ия –18 два – у каждой двери, и представляют они собой огромные надувные мешки, наподобие туристских матрацев. Оба трапа в брезентовых зашнурованных чехлах хранятся на этом самолете модели «Б» в гардеробах – возле кухни и в хвостовом отделении, напротив того самого дивана, где сейчас сидел паренек из Иркутска.

«Но зачем нужны аварийные трапы?» – Людмила, поколебавшись – отругает ведь! – все же вынула телефонную трубку из гнезда и нажала кнопку: