Не оборачивайся - Мишель Ганьон

— Хорошо. Очевидно, сегодня мистер Мейсон обнаружил, что ты занимался тем же самым в библиотеке.

— И как, черт подери, ему удалось это узнать? — сердито спросил Питер. — Кто эти люди? И почему они за мной следят?

— Возможно, они следят за всеми нами, — поправил его Боб.

— И это тебя не беспокоит? — недоверчиво спросил Питер, переводя взгляд с матери на отца, у которых сделался смущенный вид.

— Ты должен понять, что на это есть очень серьезная причина, — тихо проговорила его мать. — Мы не стали бы так рисковать, если бы не…

Присцилла замолчала, и, когда Питер понял, что она не собирается продолжать, он спросил:

— Если бы что? Почему вы позволили каким-то головорезам следить за всеми нами?

— Главное здесь то, Питер, — вмешался Боб, — что если ты будешь продолжать рыскать… ну, ты понимаешь, в компьютере… — Он помахал в воздухе рукой, техника никогда не была его сильной стороной. — Произойдут крайне неприятные вещи. И не только с нами, но и с другими людьми.

— Вы сказали, что мы больше не будем оскорблять умственные способности друг друга, так? — спросил Питер и посмотрел сначала на мать, потом на отца. — Тогда объясните мне, что происходит. Мне почти восемнадцать. В будущем году я поступлю в колледж. Хватит обращаться со мной как с ребенком.

— Мы не можем тебе сказать, — ответила его мать, и он услышал в ее голосе умоляющие нотки. — Поверь мне, Питер, мы бы с радостью это сделали, но мы не можем.

— Почему? Если мне угрожает опасность, разве я не имею права знать, по какой причине? — Они ему не ответили, но Питер не отставал. — Что такое «Проект Персефона»?

Присцилла мгновенно стала белой как полотно, а Боб сжал челюсть, и в его голосе снова появилась властность.

— Ты больше не будешь в этом копаться, Питер. Точка. — Он помолчал секунду и добавил: — И ты наказан. Ни машины, ни компьютера, ни телефона.

— Чушь собачья, — заявил Питер, неожиданно сообразив, что подонок Мейсон забрал с собой телефон и сейчас, наверное, читает его сообщения Аманде.

— И если мы узнаем, что ты нас ослушался, — продолжал Боб, — ты отсюда вылетишь.

— Боб…

— Вылечу? — Питер был потрясен. — Из дома, что ли?

— Именно, — подтвердил Боб. — Я все сказал. Хочешь быть занозой в заднице — отлично, но не под нашей крышей. А здесь ты будешь делать то, что тебе говорят.

— Он не имел в виду… — попыталась вмешаться Присцилла.

— Очень даже имел. — Боб на пару дюймов вздернул вверх подбородок. — Твой выбор, Питер. Хочешь, чтобы с тобой обращались, как со взрослым? Прекрасно. В конце концов, это твоя жизнь.

— Но, папа…

— Знаешь что? — не унимался Боб, и его голос вдруг стал ледяным. — Твой брат никогда не сделал бы ничего подобного.

— Боб! — в ужасе вскричала его мать. — Прекрати!

Он резко к ней повернулся и заявил:

— Ты знаешь, что это правда. Мы потеряли не того сына.

Присцилла повернулась к нему, рот у нее был слегка приоткрыт, глаза выпучены.

— Питер, твой отец не… — с болью проговорила она. — На самом деле, он не…

— Ничего подобного, — рявкнул Боб и резко развернулся к Питеру, его лицо стало пунцовым. — Вот что, приятель, убирайся отсюда. Я видеть тебя не могу.

Питер почувствовал, что внутри у него все вдруг превратилось в текучую жидкость и, если он сделает хотя бы один шаг, внутренности вывалятся наружу. На глаза навернулись слезы, и теперь он видел родителей как будто сквозь слой воды. Питер не сводил взгляда с Боба, лицо которого окаменело и ничего не выражало. Они и раньше ссорились, но никогда — так ужасно. Питер почти не узнавал отца, и ему казалось, что он смотрит на совершенно чужого человека.

Мать с потрясенным видом стояла у него за спиной, сжимая и разжимая руки, повисшие вдоль тела. У Питера возникло ощущение, что она тоже изо всех сил сражается со слезами. Однако она не произнесла больше ни слова.

Питер повернулся, собираясь выйти из комнаты, и тип, стоявший у двери, даже не пошевелился, чтобы его остановить. Питер рванулся мимо него и, идя дальше по коридору, у себя за спиной услышал, как мать издала какой-то приглушенный звук. Родители снова начали ругаться. Но ему уже было все равно.

Войдя в свою комнату, Питер с грохотом захлопнул дверь, и в голове у него возник звук, похожий на громыхающий поезд, который мешал ясно мыслить. Он вернулся к двери, изо всех сил ударил по ней кулаком, и боль немного привела его в чувство.

Питер тряхнул рукой и повалился на кровать. Однако он был слишком возбужден и не мог там оставаться. Он снова вскочил и начал метаться по комнате. Больше всего его потрясло виноватое выражение глаз матери. Увидев его, он понял, что родители уже все обсудили заранее и пришли к соглашению. Питер представил, как они сидят за завтраком друг напротив друга и горюют по поводу того, что потеряли не того сына.

Он вытащил сумку из задней части шкафа и, особенно не задумываясь, начал бросать туда вещи, пока не набил ее полностью. Ему даже не удалось до конца застегнуть молнию, а потом она и вовсе разошлась, отказываясь возвращаться на место. Тогда он недолго думая вышвырнул что-то на пол, снова застегнул сумку и повесил через плечо.

Он так и оставался в куртке и ботинках, потому что его втолкнули в дом, не дав раздеться. Его рюкзак лежал внизу, но он решил, что, судя по всему, учебники ему больше не понадобятся — завтра идти в школу он не собирался. Питер похлопал по карману, проверяя, там ли бумажник, потом с трудом сглотнул и открыл окно. Несмотря на то, что его комната находилась на втором этаже, прямо под ней была решетка для вьющихся растений, по которой он мог попасть на задний двор. Когда он был поменьше и от него формально требовали, чтобы он возвращался в определенное время, пару раз он выбирался по ней из дома.

На сей раз Питер воспользовался ею, чтобы уйти навсегда. Он последний раз окинул взглядом свою комнату, залез на подоконник и закрыл за собой окно.

Глава

07

Ноа редко снились сны, но если это случалось, всегда возникали одни и те же образы. Дым и пламя. Крики. Листья, мерцающие красным и оранжевым, и жуткий запах гари.

Она спала, когда случилось несчастье. То было самое важное событие, которое произошло в ее жизни, и Ноа пришла в себя далеко не сразу. Тогда она спала очень крепко. Отец всегда весело ее за это дразнил, называя маленьким медведем, потому что каждую ночь она как будто впадала в зимнюю спячку.

Они поздно возвращались домой после праздника по темному шоссе в Вермонте, извилистому и продуваемому ветром. Последнее, что она запомнила: ее мать поет вместе с радио песенку, популярную в то время. Ноа дремала в автомобильном детском кресле, и ее голова дергалась из стороны в сторону на поворотах. Казалось, машина пританцовывала в ритме материнского пения. Отец подпевал в припеве, но слегка фальшивил. Вместе с ним мать начинала петь громче, касаясь своей рукой рукава его рубашки, и Ноа слышала в ее голосе смех.

Была зима, следующий день после Нового года. У Ноа остались смутные вспоминания о том, что она поздно легла спать. Вокруг носились старшие дети, и она смотрела на них с благоговением. Она была еще слишком маленькой, чтобы участвовать в их играх, и слишком взрослой, чтобы возиться с малышами. Ее это вполне устраивало. Ноа была единственным ребенком и много времени проводила одна.

До нее доходили непонятные обрывки взрослых разговоров, чей-то папа стал говорить слишком громко, и его аккуратно вывели из комнаты. Люди считали вслух, потом радостно кричали и целовались. Шум разговоров вокруг то усиливался, то стихал. Ноа сидела много часов с широко раскрытыми глазами, она устала, но не могла заснуть, пока кто-то не обратил на нее внимание, и тогда отец поднял Ноа своими сильными руками, чтобы отнести в постель. Она устало положила голову ему на плечо, почувствовала, как губы матери скользнули по щеке, и закрыла глаза. В ту последнюю ночь она спала на просевшем надувном матрасе в комнате, полной других детей; со всех сторон доносилось их тихое неровное дыхание, воздух был влажным, от ковра поднимался запах старого алкоголя и собачьей шерсти.

Поздний завтрак на следующий день. Голоса взрослых звучали приглушенно, бодрый вчерашний шум сменился вялым гудением. Дети зевали и капризничали, пока кто-то не делал им замечание. Они задержались, хотя мать хотела выехать пораньше. Однако отец сказал, что до дома всего несколько часов, они быстро туда доберутся, да и Ноа сможет поспать в машине.

Радио, песня. Сон. А потом огонь.

Спросонок Ноа не могла отвести глаз от деревьев, ворвавшихся внутрь сквозь разбитый прозрачный люк на крыше машины. Они трепетали и пульсировали, горячие и красные, в такт биений ее сердца. В машину забралось чудовище, которое с громким злобным воем поглощало все вокруг. Ноа слышала, как кричит ее мать, сражавшаяся с ним. Отец не сказал ни слова; он уже потерпел поражение. Ноа не видела чудовище, ее голова не хотела поворачиваться. Однако девочка слышала, что оно пожирает ее родителей и подбирается к ней. Она ощущала, как его горячие пальцы гладят ее ноги, тянутся к волосам, пытаются крепко обнять. Чудовище было подобно гигантским змеям, обвивающимся вокруг своих жертв и проглатывающим их целиком. В ту минуту, когда жар тянулся к ней, она представила его сухую чешую и огромную, широко раскрытую пасть…