Отец смотрит на запад - Екатерина Манойло

Незнакомая девочка почти в таком же платье, как у Кати, вручила гардеробщице свою шубу и вдруг показалась очень красивой. Катя осмотрелась.

Многие взрослые женщины тоже были в бархате. В глубоких переливах ткани красиво выделялись жемчужные ожерелья и броши. Торжественно одетые мужчины осматривались, будто их тоже впервые привели в театр. Нарядные дети осторожно выглядывали из-за родителей, щурились от сверкающих люстр и зеркал, потом цеплялись взглядом за другого такого же детеныша и вместе принимались носиться. В этот момент приветливые продавщицы программок опускали уголки губ, всем своим видом показывая, что театр не место для игр. Катя держалась спокойно, и ей досталась сдержанная улыбка билетерши. Масляное пятно исчезало на глазах.

Сдав пальто, Катя переобулась в лаковые туфельки, почти как у взрослых, слегка покрутилась у зеркала и прыгучей походкой пошла с бабушкой. Ирочка двигалась как всегда плавно, Катя – твердо и как будто впечатывая в бордовый ковер каблучки, как бы заявляя: «Я здесь! Я существую». Она не пропускала ни одного зеркала, где можно было бы себе улыбнуться.

В начищенном паркете отражение люстры горело, как маленькое солнце. Катя отпустила бабушкину теплую руку. Входя в ложу, незаметно прикоснулась к портьерам, потрогала кресла, потерла подушечками пальцев канделябр с электрическими свечками, будто загадывая желание. Ей показалось, что немного золота осталось на руках, и это придало ей значимости. Надо все запомнить: гул разговоров, поскрипывание рядов, шелест многостраничных программок.

Сверху огромный зал театра показался Кате диковинным и в то же время странно знакомым. Ирина Рудольфовна тихо кашлянула, чтобы привлечь внимание Кати, но та уже принялась рассматривать зрителей в бельэтаже в бинокль, который бабушка захватила из дома в бордовом мешочке.

– Дорогая, это неприлично, – прошептала бабушка и уселась полубоком, потому что ее колени никак не хотели умещаться в первом ряду ложи.

Компактная Катя прилипла к обитому бархатом барьеру и направила бинокль вверх. Потолок, расписанный сусальным золотом и огромными античными фигурами, напоминал перевернутую площадь, в центре которой подобно фонтану сияла хрусталем и светом великолепная люстра. Катя настроила резкость в бинокле. Оказывается, нарисованный Аполлон в компании муз шелушился и трескался. Опустила взгляд на оркестровую яму.

Маленькие мужчины во фраках походкой и белыми брюшками напоминали пингвинов. А женщины бледными лицами и гладкими прическами были похожи на оживших балерин из музыкальных шкатулок. В длинных темных платьях они плавно обходили мужчин-пингвинов и занимали свои места. Особенно Кате нравились скрипачки. Они взмахивали смычками, и черная, переливающаяся смолой ткань приоткрывала такие же, как лицо, бледные руки. Катя пробежалась глазами по инструментам.

– Ирочка, а это что? – еле слышно спросила она у бабушки.

Ирина Рудольфовна слегка наклонилась к оркестровой яме.

– Виолончель.

– Похоже на большую скрипку. А что за закорючки на ней? Напоминают интегралы, – еще тише сказала Катя.

– Тсс. Всё, увертюра начинается. – Ирочка перевела взгляд на сцену, хотя занавес все еще оставался на месте.

Виолончелистка сидела, обняв ногами свой инструмент и как будто закрепив его сверху тяжелым подбородком. Она была похожа на большого жука с блестящим коричневым брюшком. Катя не знала названия, но помнила, что в поселке таких было полно. У Аманбеке во дворе или на территории церквушки-вагончика. Свет в зале начал гаснуть. Перед оркестром возник щуплый угловатый человечек с громадной седой шевелюрой. Он поднял руки, и все вокруг застыло. По мановению его палочки, будто она волшебная, в воздухе возникли звуки.

Когда тяжелый занавес пополз вверх, на сцену с глухим топотком выбежали тонкие девицы в воздушных платьях. Партитуры-светлячки в оркестровой яме потускнели, как бы говоря, что не стоит теперь смотреть сюда. Катя оторвалась от раздутых щек трубача и обратилась к сцене. Холодный ее отсвет лежал на первых рядах партера.

Ирина Рудольфовна как бы невзначай откинулась в кресле и покосилась на Катю. В профиль она немного походила на Наину, или Ирочке хотелось, чтобы Катя напоминала ей дочь.

– Я бы добавила здесь кое-что, – тихо сказала Катя, не поворачиваясь к бабушке.

Ирочка с любопытством склонилась к Кате, но та не ответила. Она лишь вздыхала, иногда тяжко, иногда с восторгом, и молчала. Во время антракта в буфете быстренько расправилась с пирожным, подула на горячий чай и, не дожидаясь, когда он остынет, убежала обратно в ложу.

История повторилась. Катя одними только губами комментировала происходящее, но как только Ирочка переспрашивала – умолкала. Лицо Кати светилось серебром, и казалось, она сама стала глянцевым плеером с функцией записи и фиксировала музыку. Но не всю целиком, а каждый инструмент на отдельную звуковую дорожку.

Когда сцену залило красным и артисты повели ненастоящих баранов и быков навстречу Яриле, Катя нахмурилась. Не было фырканья и мычания животных. Только музыка, хор и топот массовки. Наконец артисты замерли, глядя на восход. В этот момент занавес резко опустился, и стало непривычно тихо.

Ирина Рудольфовна прикрыла глаза и погладила затекшие колени. Катя вскочила со своего места, сморгнула крупные слезы, что мешали смотреть на красно-золотой занавес, и громко зааплодировала. Какое-то время она стояла одна, но ей не было неловко, как случалось у доски. Наоборот, ей казалось, что она издает важный звук, почти как Маратик свои мертвые песни. Она не видела, но почувствовала, как сзади встал кто-то еще и к ее жидким аплодисментам присоединились громкие уверенные хлопки, затем еще и еще, и вот весь зал купал артистов, и как будто Катю тоже, в овациях.

«Это я, это я всё!» – думала Катя.

Когда занавес окончательно замер и стало понятно, что артисты, нагруженные букетами, больше не вернутся, зрители стали покидать ложу. Катя дала себе обещание в следующий раз тоже прийти в театр с цветами.

Ирина Рудольфовна не торопила внучку. Она перехватила взгляд билетерши, которая всех выпроваживала, и покровительственной, какие часто бывают у педагогов, улыбкой дала понять, что они задерживаются совсем ненадолго.

В гардеробе Катя улыбнулась старушке, которая торопливо взяла у нее номерок, и подумала, что, возможно, та никогда не смотрела спектакль, а только слышала отдаленные аплодисменты, вздохи и комментарии одевавшихся зрителей. Почему-то вспомнилась Аманбеке, наверное, та тоже никогда не была в театре, хотя ей бы здесь, в царстве сусального золота и красного бархата, точно понравилось. Катя поймала свой взгляд в зеркале и несколько раз моргнула, словно сомневаясь в реальности происходящего.

«Это я, это я всё!» – мысленно повторила Катя и неловко обняла Ирочку.

По пути домой она попросила купить ей новую кассету со «Снегурочкой». Ирочка поцеловала внучку в макушку. Теперь она уже знала наверняка: Катя нашла свое призвание.

С тех пор Ирина Рудольфовна стала своего рода напарником Кати. Она договорилась с хозяином волкодава, и Катя смогла наконец записать идеальный лай