Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс! Тысяча благодарностей, Дживс! (сборник) - Пелам Вудхаус

– Так у вас в запасе есть еще и третий?

– Есть, и совершенно гениальный. Самое лучшее в нем то, что Гарольд не подвергается никакому риску. Ни один викарий в мире не сможет его ни в чем упрекнуть. Единственная загвоздка в том, что кто-то должен ему помочь, и я не представляла, кого можно попросить об этой услуге, но тут стало известно, что приезжаете вы. И вот вы, слава Богу, здесь, все наконец устроилось.

– Вы так думаете? Я уже говорил вам и могу повторить: никакими силами вы не втянете меня в свои гнусные интриги.

– Ах, Берти, ну зачем вы так. Мы на вас рассчитываем. Это такой пустяк, и говорить не о чем. Вы должны украсть серебряную корову дяди Уоткина, только и всего.

Интересно, что бы вы стали делать, если бы на вас дважды, не дав передыху, обрушилась такая фантасмагория – утром, за завтраком, и перед самым ужином? У вас бы, наверное, ум за разум зашел. Думаю, почти у всех бы ум за разум зашел. Лично меня это бредовое требование не ужаснуло, а наоборот – позабавило. Если мне не изменяет память, я даже расхохотался. И правильно сделал, потому что потом мне было долго не до смеха.

– Только и всего? Расскажите подробнее, – попросил я, желая развлечься выдумкой этой гнусной интриганки. – Значит, я краду его серебряную корову, да?

– Именно! Он привез ее вчера из Лондона для своей коллекции. Морда у коровы такая, будто она в стельку пьяная. Дядя от нее в диком восторге. Поставил перед своим прибором за ужином и без умолку расхваливал. Тут мне и пришла в голову эта мысль. Гарольд ее украдет, а потом принесет обратно, дядя Уоткин обрадуется и в благодарность начнет раздавать приходы направо и налево. Но потом я сообразила, что мой план не вполне совершенен.

– Не вполне совершенен? Быть того не может.

– Увы. Неужели вы сами не видите? Ну скажите, каким образом вещица оказалась у Гарольда? Если в чьей-то коллекции имеется серебряный сливочник в форме коровы и вдруг он исчезает, а назавтра местный священник приносит вещь владельцу, он должен толково и вразумительно объяснить, как она к нему попала. Ведь очевидно же, что все должны поверить, будто корову украл кто-то посторонний.

– Ясно. И вы хотите, чтобы я надел черную маску, проник в гостиную через окно, похитил этот objet d’art[13] и передал в руки Линкеру? Ну, ну. Потрясающе.

Произнес я свою реплику ехидно и с издевкой, казалось бы, даже глухой это услышит, но девица была непрошибаема: на ее лице расцвела счастливая улыбка.

– Ах, Берти, какой у вас проницательный ум. Вы словно прочли мои мысли. Только маску надевать не обязательно.

– Ну почему же, она поможет мне войти в роль, вам не кажется? – спросил я все так же ядовито.

– Может быть. Если хотите в маске – пожалуйста. Главное – влезть в окно. Обязательно наденьте перчатки, а то останутся отпечатки пальцев.

– Как же-с, всенепременно надену.

– А Гарольд будет ждать рядом, вы ему и передадите корову.

– И сразу же сяду в Дартмурскую тюрьму отбывать срок за совершенное преступление.

– Нет, нет! Вы вступите с ним в схватку и, конечно, убежите.

– В схватку?

– А Гарольд вбежит в дом, весь покрытый кровью…

– Позвольте полюбопытствовать, чьей кровью?

– Ну, я считаю, что кровь должна быть ваша, а Гарольд настаивает, что его. Для пущего эффекта все должны увидеть следы борьбы, и я придумала, что он разобьет вам нос. Но он считает, что впечатление усилится, если кровь будет литься буквально ручьями. Поэтому мы решили, что вы оба разобьете друг другу носы, Гарольд с криком вбегает в дом, протягивает корову дяде Уоткину, рассказывает, как он ее отнял у грабителя, и все устраивается наилучшим образом. Не может же дядя Уоткин просто сказать «спасибо» и этим ограничиться. Если у него есть хоть капля совести, он должен будет расщедриться на приход. Правда, гениально?

Я встал. Лицо у меня было каменное.

– Гениально – это даже слабо сказано. Но, к сожалению…

– Как, неужели вы отказываетесь? Ведь ясно как день, что вам участие в этом плане не причинит решительно никаких неудобств. Ну, пожертвуете десятью минутами…

– Поймите наконец: я в ваших интригах не участвую.

– В таком случае вы просто свинья.

– Свинья так свинья, но по крайней мере не безмозглая. Мне о ваших кознях думать тошно. Слишком хорошо я знаю Растяпу Линкера. Как именно он все испортит и упечет нас обоих в каталажку – не берусь предсказывать, но уж он этот шанс не упустит. А теперь будьте любезны отдать мне блокнот.

– Какой блокнот? Ах, вы о блокноте Гасси.

– О нем.

– А зачем он вам?

– Нужен, – сурово ответил я, – потому что Гасси его нельзя доверять. Вдруг он его опять потеряет, а найдет ваш дядюшка, и тогда прости-прощай свадьба, никогда не быть Мадлен и Гасси супругами, а для меня это равнозначно самоубийству.

– Для вас?

– Вот именно.

– Да вы-то тут при чем?

– Могу рассказать.

И я кратко обрисовал ей события в Бринкли-Корте, осложнения, которые возникли после них, и грозную опасность, которая нависнет надо мной, если Гасси сгонят со двора.

– Вы, конечно, понимаете, я не могу сказать ни единого дурного слова о вашей кузине Мадлен, хотя боюсь как чумы священных уз брака с нею. Поймите, она ни сном ни духом не виновата. Я испытывал бы тот же ужас при мысли о женитьбе на самой достойной женщине мира. Просто есть такой тип женщин – их уважаешь, ими восхищаешься, перед ними благоговеешь, но издали. Если они делают попытку приблизиться, от них надо отбиваться дубинкой. Ваша кузина Мадлен принадлежит именно к таким женщинам. Красавица, само обаяние, идеальная подруга для Огастуса Финк-Ноттла, но Бертрам Вустер не выдержит ее общества и дня.

Стиффи даже дыхание затаила.

– Понимаю. Да, наверное, из Мадлен получится такая жена, от которой мужчине хочется сбежать на край света.

– Лично я никогда бы не решился употребить столь сильное выражение, есть грань, за которую благородный человек не должен заходить. Но раз уж вы сами произнесли эти слова, не могу не согласиться, что вы на редкость точно определили суть.

– Ну кто бы мог подумать! Теперь я понимаю, почему вы так стараетесь заполучить этот блокнот.

– Ну разумеется.

– А знаете, в связи с этим открытием мне пришла в голову интересная мысль.

На ее лице опять появилось отрешенное, мечтательное выражение. Она рассеянно гладила Бартоломью ногой по спине.

– Что же вы, давайте блокнот. – Я начал терять терпение.

– Погодите, сейчас я додумаю все до конца… Знаете, Берти, я должна отдать этот блокнот дяде Уоткину.

– Что?!

– Так повелевает мне совесть. Он столько для меня сделал. Много лет заменял отца. Согласитесь, он должен знать, как относится к нему Гасси. Конечно, старику будет тяжело, он-то считает, что его будущий зять – безобидный любитель тритонов, а на самом деле пригрел на груди змею, и эта змея издевается над тем, как он ест суп. Но поскольку вы так любезно согласились помочь нам с Гарольдом и украсть корову, я, так и быть, постараюсь заглушить угрызения совести.

У нас, Бустеров, необыкновенно острый ум. Не прошло и трех минут, как меня осенило, куда она клонит. Это же надо измыслить такое! Меня дрожь пробрала.

Она назначила цену блокнота. Как вам это нравится: утром меня шантажировала собственная любимая тетка, сейчас шантажирует добрая приятельница. Нет, это уж слишком даже для нашего послевоенного времени, когда чуть ли не все считается дозволенным.

– Стиффи! – вырвалось у меня.

– Можете сколько угодно повторять мое имя. Или вы соглашаетесь выполнить мою просьбу, или завтра за кофе и яичницей дядя будет читать весьма пикантный опус. Так что думайте, Берти, думайте.

Она притянула эту шавку Бартоломью к ноге и заструилась к дому. Перед тем как скрыться за дверью, метнула в меня через плечо многозначительный взгляд, который пронзил меня будто ножом.

Я бессильно опустился на ограду. Не знаю, сколько я так просидел в тупом оцепенении, уткнувшись головой в колени, но, надо полагать, долго. Крылатые ночные твари то и дело ударялись об меня, но я их даже не замечал. Вдруг рядом раздался голос, и только тут я вынырнул из небытия.

– Добрый вечер, Вустер, – произнес голос.

Я поднял голову. Нависшая надо мной громада была Родерик Спод.

Наверное, даже диктаторы в редкие минуты проявляют дружелюбие – например, в обществе своих прихлебателей, когда выпивают с ними, задрав ноги на стол, но с Родериком Сподом было изначально ясно, что, если в его душе и есть что-то доброе, проявлять эти качества он не намерен. Тон резкий, грубый, ни намека на добродушие.

– На пару слов, Вустер.

– Да?

– Я беседовал с сэром Уоткином Бассетом, и он рассказал мне историю с коровой от начала и до конца.

– Да?

– Так что нам известно, зачем вы здесь.

– Да?

– Перестаньте «дакать», жалкая вы козявка, и слушайте, что буду говорить я.

Знаю, многих возмутил бы его тон. Я и сам возмутился. Но всем известно: кто-то мгновенно дает отпор, когда его назовут жалкой козявкой, у другого реакция не такая быстрая.