Призрак Мими - Тим Паркс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Моррис-патриарх (даром что пока бездетный) сходил к «мерседесу», вынул из элегантного портфеля от Гуччи записную книжку, отыскал телефон – человека, у которого они сняли виллу, и вскоре уже получил координаты местного мастера на все руки, который, похоже, как раз менял здесь трубы лет пятнадцать назад.
Приемное потомство с Форбсом в двусмысленной роли доброго дядюшки сбилось в кучу вокруг машины, прислушиваясь к телефонным разговорам.
– Si, subito, – настаивал Моррис, – срочно.
Очень славно все это выглядело.
Потом они отправились перекусить. На плите в огромной кастрюле кипела вода для макарон, на столе громоздился пластиковый мешок с хлебом. Моррис добавил в общий котел свой вклад – килограмм пармезана и пару литровых бутылок заурядной – «вальполичеллы», пошутив: мол, «Тревизан Супериоре» не про нашу с вами честь.
Окно запотело. Форбс повязал фартуки хихикающему юному Рамизу, более сдержанному Фаруку, и стал объяснять насчет приправ. Низкорослый сенегалец с проволочной шевелюрой, лукаво вздернутым носом и в очках с треснувшими стеклами протер тряпкой дубовую столешницу. Из соседней комнаты доносились стенания марокканских дудок – хаотично извивающаяся мелодия не имела ни начала ни конца, выражая одну лишь беспредметную, сиюминутную радость жизни. Как приятно, подумалось Моррису, совсем не то что западная мания – всенепременно прибывать из пункта А в пункт Б, потом еще куда-нибудь подальше. А когда Кваме принес для него самый большой стул и поставил во главе стола, он с улыбкой заглянул парню прямо в огромные, нежные африканские глаза. Он мог бы даже вымыть ему здоровенные черные ноги – это было бы так по-библейски и опять же в стиле дивного нового мира без империалистов. Будь Моррис новым Спасителем, он бы именно эту дюжину избрал своими апостолами. Соль земли. Даже когда Азедин задымил с порога чудовищным косяком, Моррис промолчал. Напротив, это ему почти нравилось.
– Красота! – воскликнул он, когда Анте разложил варево по тарелкам.
Моррис обменялся теплым взглядом с Форбсом. Несмотря на чопорные манеры старика, скованные движения и надменность, порой прорывавшуюся из-под обычного добродушия, Моррису казалось, что он еще никогда не видел Форбса таким счастливым. Словно присмотр за молодой порослью стал для него волнующим переживанием. Даже пыльные морщины будто озарились сиянием в дымной сутолоке кухни. Может, Моррису удастся отговорить его возиться с избалованными английскими сопляками. От богачей никогда не дождешься такой непринужденной благодарности и умения радоваться простым вещам, как от этих ребят. Он собирался попросить Форбса произнести благодарственную молитву, лучше – по-латыни, но передумал.
– У меня экстренное сообщение! – провозгласил Моррис, обрывая гвалт. Половина его команды уже склонилась над тарелками, принявшись за макароны. Воздев руки, он повторил: – Я должен сделать важное заявление. – Парни подняли головы, небритые челюсти ходили ходуном, пережевывая пищу, глаза блестели из-под спутанных волос, у одних похожих на проволоку, у других на верблюжью шерсть. – Хочу выразить вам всем, – памятуя о языковых проблемах, Моррис произносил слова медленно и четко, – свою искреннюю благодарность. Да, я очень вам признателен. Весь наш проект, вашу жизнь в этом доме и работу на винном заводе я расцениваю как небывалую удачу. – Он выдержал многозначительную паузу. – Короче говоря, сегодня подписан контракт, согласно которому я обязуюсь содержать вас здесь, кормить и выплачивать зарплату еще как минимум три месяца. Думаю, это стоит отметить.
Один из сенегальцев перевел слова приятелю. Кваме сверкнул белыми зубами, испачканными в томатном соусе.
– Ну того, это мы должны вас благодарить, босс, – сказал он. – Вы для нас столько сделали.
Форбс наклонился к Рамизу, шепча что-то на ухо, и мальчик просиял.
– Теперь, что касается туалета, – продолжал Моррис, прервав благодарственный хор, – мастер приедет в три и все починит. До тех пор предлагаю вырыть яму в кустах за шоссе. А если кто не может обойтись без нормального туалета, тому придется терпеть до смены.
И поразился недоброму молчанию, вдруг повисшему после его шутливых слов.
– Это как? – мрачно осведомился Анте.
– На заводе, как же еще.
Кваме покачал головой:
– Тот туалет для нас закрыт, босс. Мистер Бобо сказал, мы свинячим. И прячемся там, чтоб не работать. А монтеры отказываются – прочищать черное говно.
И вновь тишина; только Азедин противно пощелкивал ногтем по зубам. Моррис испытал настоящий шок, затем похолодел от мысли, что его могут считать причастным к этому решению. Раз никто раньше не пожаловался…
– Так вам что, приходится бегать на мороз?!
– Нет, там il chien, – взволнованно объяснил второй сенегалец, путая итальянские и французские слова. – Кусит сильно, on ne peut pas.
– Собака, – поправил товарища Анте. – Мы не можем идти ко двору. Не успеть снимай штаны, сразу отгрызал задницу.
– Сук проклятый, – вздохнул один из ганцев, – переехал мне ногу. Злой дух. – И как же вы обходитесь?
– Да в бутылки ссым, босс, – ответил Кваме. – Срать совсем не дает.
– Но это же варварство! – Моррис обернулся к Форбсу. – Господи, и вы об этом знали?
– Я полагал… – неопределенно буркнул старик. Со следами томата на лиловом шелковом галстуке он выглядел неожиданно фривольно. – Volenti non fit iniuria,[11] если вы понимаете, что я имею в виду.
Моррис не понял, но не стал уточнять. Он был вне себя от ярости. Жар кипел в теле. Так этот недоносок опозорил его перед людьми, а он и не догадывался! Сердце бешено колотилось где-то у самого горла, словно собираясь выскочить наружу. Встав из-за стола, он сбежал к машине и сломя голову помчался сквозь туман – заявить Бобо, что он, Моррис, будет собственноручно чистить сортиры, если понадобится, но расистским выходкам нужно положить конец. Это вопрос элементарного чувства товарищества, азы современной цивилизованности. Когда же Бобо объяснил, что несколько дневных рабочих приходили к нему жаловаться, отказываясь делить клозет с шайкой грязных эмигрантов, Моррис отправился в разливочный цех и по очереди побеседовал по душам с каждым прямо на его месте, под грохот машин. Расисты в полном составе оказались четырьмя женщинами в возрасте, хромым мужичком-наладчиком, – монголоидом дебильного вида, подростком в кресле-каталке и пятеркой девиц не старше шестнадцати, хихикающих в унисон.
В отупляющих винных испарениях бутылки одна за другой прыгали на конвейер, дешевые пластмассовые пробки ритмично прихлопывались к горлышкам. Моррису пришлось кричать, чтобы его расслышали и устыдились. Разве они не помнят, что один из трех волхвов был чернокожим? Тем не менее Христос принял его дары. И не учил ли Он преломлять Павла хлеб с язычниками? Все войдут в Царство Небесное – и белые, и черные, и красные, и желтые. В ушах его звучал голос матери. – Она разучивала с ним псалмы для воскресной школы, а папаша был поганым расистом. Возмущенный разум клокотал. Не сомневайтесь, африканцы не хуже вас умеют ходить в унитаз и заботиться о чистоте сиденья. Они не животные, а люди.
– И не забывайте, ваша собственная работа, – обиженно выкрикнул он, решив наказать недостойных, – во многом зависит от средств, которые зарабатывает для нас с вами своим трудом ночная смена. Времена пошли тяжелые, фирмы разоряются одна за другой, так что не стоит расслабляться!
Затем, спеша заручиться одобрением Мими, Моррис кинулся к машине – поговорить по телефону. Она, конечно, будет согласна. Пускай он иногда вел себя чудовищно, возможно, нарушал приличия и грешил дурным вкусом, порой бывал даже груб и уж точно – неотесан… но никогда, никогда не опускался до подобного свинства!
Он излил в трубку всю душу. Массимина, как всегда, отмалчивалась, но это его не обескуражило. Моррис чувствовал: придет время, и она выскажет все. Он не из тех, кто забывает о чувствах, если сразу не получит ответа.
Вернувшись на Вилла-Каритас («Домом Милосердия» окрестил Форбс их резиденцию), Моррис застал там пузатого типа лет шестидесяти в потрепанной охотничьей куртке и гетрах. Каменщик, он же плотник и водопроводчик, вскрывал киркой плиты на террасе. Скребя седую щетину на угловатой макушке, он заявил, что припоминает с точностью до метра-двух, где помещался отстойник, но отчего тот мог засориться, понятия не имеет. Дом большой, и система канализации рассчитана на семью из десяти-двенадцати человек.
Став в круг, все наблюдали, как мастер, сопя и ворча, взламывает пол. Тараканы разбегались по сторонам, словно мирное население под обстрелом – на фотографии, сделанной с воздуха. Наконец выглянула верхушка бетонного резервуара. Кваме с одним из земляков помог итальянцу поддеть и сдвинуть в сторону массивную деревянную крышку. Вместе с девятым валом умопомрачительного смрада в круглом отверстии показалось нечто загадочное. На бурой поверхности нечистот, поблескивая как жевательная резинка, бугрились десятки раздутых розоватых пузырей. Все разом уставились на странную пену. Азедин и Фарук обменялись многозначительными взглядами, юный Рамиз дико расхохотался. Но каменщик сердито замотал головой: