Избранное - Борис Сергеевич Гусев

им делаем. Разумеется, если бы Хрусталев перестроился и стал во всем поддакивать другу-шефу, возможно, их отношения сложились бы по-иному. Но Хрусталев и с прежним начальником, Глебовым, спорил по принципиальным вопросам, — как мог он поддакивать во всем Феде, тому Феде, с которым столько связано?!

— Между прочим, Паша Коридов, к которому ты относишься свысока, — скромный парень, — однажды наставительно заметил Федя Игорю.

— Ну, хорошо, а если б тебе поручили создать что-нибудь вроде Белой машины, ты бы взял в помощники Пашу? — парировал Игорь.

Атаринова рассердило это, он прочел подтекст: «Я сделал БМ, а тебе не сделать».

— По-моему, ты слишком носишься со своей машиной… Это уже становится навязчивым, — кольнул друга Атаринов.

— Потому что это многолетний труд! И что? Рузин пришел, развел руками, буду докладывать — и замолкли.

— Чего ж ты ждешь?

Хрусталева покоробила столь прямая постановка вопроса.

— Видишь ли, я пришел к тебе с вопросом… Я — начальник, ладно, меня можно обойти, но группу надо как-то отметить за создание Белой машины?

— Конкретнее…

— Приближается двойной юбилей Тишкина, — шестидесятилетие со дня рождения и сорок лет трудовой деятельности, все на одном месте, заметь!

Такую игру Федя видел на два-три хода вперед.

— Полагаю, что в кадрах это известно. Они следят. Что положено, то получит. Есть пожелания? Предложения? Давай. Рассмотрим. Только помни — мы не Кировский, не «Голубое», не «Большевик». Мысли реально.

— При чем здесь Кировский, при чем «Большевик»?! Не его бы руки — вы б не закрыли месячную программу! — вскричал Хрусталев.

— Да. Мне говорили, что эти чудаки что-то напортачили при сборке автомата, а он заметил. Ну и что?

Снова в кабинете неслышно появилась тень маленького человека с острым лицом. Он уже не спросил хозяина кабинета, не помешает ли, а тихо сел в уголке.

— Эти чудаки не что-то напортачили, а Тишкин сделал то, что может сделать лишь он один; они до него сидели неделю — и не могли добиться соосности. И, может, еще просидели б неделю, если бы не Тишкин. — Хрусталеву было неприятно, что Рузин снова стал свидетелем их спора.

«Каждый наш разговор по работе переходит в ругань… Надо кончать», — подумал Атаринов, когда Игорь вышел.

— Да вы не реагируйте, Федор Аниканович. Ваш приятель — неуправляемая личность, известный спорщик, мы уже с этим свыклись, — вздохнув, заметил Рузин.

— Я уже не реагирую, — ответил Атаринов.

22

Утром Атаринова вызвал генеральный. Вернувшись, Федя попросил к себе Рузина.

— Мы должны в самый короткий срок представить ученому совету свои предложения на предмет выдвижения кандидатов на Государственную премию. Союзную! Давайте думать. Николай Афанасьевич сказал: «Нужна серьезная кандидатура, чтоб прошла все инстанции. Обсудить всесторонне, с учетом всех факторов».

— На ученом совете будет рассматриваться несколько кандидатур?

— Да, но, между нами, генеральный дал понять, что ученым уже присуждали, а от опытного производства никто не получал, и, если мы выставим серьезную кандидатуру, серьезную со всех точек зрения, поддержка обеспечена! — победно и вместе с тем озабоченно сказал Атаринов, стараясь не встречаться взглядом со своим собеседником.

Уже идя от генерального, Федя мысленно взвешивал кандидатуру, и в голову ему пришел Хрусталев с его группой. Хотя о Белой машине и не было особенных разговоров, но мнения Острова и Мацулевича, ведущих специалистов, стали известны: они высоко оценили достигнутые результаты. Возможная неотвратимость ситуации, когда представление Хрусталева на премию будет неизбежно, озадачила Федю. «Пусть получает», — говорил он себе. Он, Федя, всегда приносил себя в жертву товариществу — так примерно шло подкорковое мышление, хотя почему, собственно говоря, заслуженное выдвижение на Госпремию хотя бы и друга есть жертва? Десятки авторских свидетельств! Пять капиталистических стран купили патенты на его изобретения! Кому же еще давать?!

Придя к такому выводу, Федя стал прикидывать, как воспримут в коллективе выдвижение Хрусталева и как это отразится на его, Федином, авторитете. Если ученый совет утвердит кандидатуру Игоря голосованием, то какой-либо мотив выдвижения по дружбе отпадает. Ученый совет достаточно авторитетен. С другой стороны, как-никак и на Федю придутся лавры: не побоялся, открыто поддержал самого близкого друга, а? Сейчас уже для его личного престижа важно, чтоб выставленная им кандидатура была лошадкой, на которую можно ставить. Так, кажется? Странно сошлись их интересы!..

— А что, — как бы с вызовом начал Рузин, — а что, давайте толкнем Хрусталева и К°? Парень он, конечно, ершистый маленько… Станет лауреатом — успокоится, — с допускаемой Федей вольностью этак простецки сказал Рузин.

— Хрусталев? Давайте взвесим все за и против. Есть другие кандидатуры?

— Ну вот — Лучанов! В общем, как ни странно, тоже котируется, — заметил Рузин, как бы возмущаясь такой несправедливостью, когда кто-то может котироваться, кроме Хрусталева.

И Федя вдруг почувствовал облегчение.

— Вот и обсудим! — воскликнул Федя и шало повел глазами. — Там — автомат! Тоже перспективная вещь. А если у него еще шанс есть быть запущенным в серию?!

— Это точно. Сверла — массовый вид продукции, серия обеспечена. Возможно, потребуется доработка, — подстраховался Рузин.

«Отведет, — веселился он. — Чудаки — одно можно сказать». Лично ему, Рузину, были безразличны оба кандидата. Как специалист объективно он скорее склонялся к Хрусталеву. Но боялся усиления влияния Хрусталева на шефа: если они споются по всем пунктам, он, Рузин, может стать лишним: Атаринов сделает дружка своим заместителем и Рузина куда-нибудь передвинут. Логично?

— Федор Аниканович, вам как близкому другу, возможно, и неудобно… Хотите, я выступлю с инициативой? — бросил он пробный шар. «Даю ему карт-бланш, пусть», — подумал Рузин.

— А что? В принципе это наш актив! — сказал Федя. — Премию получат не верхние этажи, как всегда, а мы, опытники, а?

— Само