Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов - Коллектив авторов

Люди, декларирующие приверженность «русской идее», в России, конечно, есть и сейчас. Но они почему-то все время тяготеют к власти. К славянофильской традиции, о которой пишет Вадим Михайлович, они, на мой взгляд, не имеют никакого отношения. К тому же «русскую идею» они, в отличие от Вадима Михайловича, понимают в антизападническом смысле. Это, скорее всего, связано сегодня с неприятием той реальной роли, которую Россия может играть в глобализирующемся мире, с пониманием ее неконкурентоспособности в нем, о чем я в своих предыдущих выступлениях на семинаре уже говорила. Таков реальный контекст, который необходимо иметь в виду, обсуждая намеченную в докладе перспективу движения России и Запада в направлении некоей универсальной культуры.

Игорь Клямкин: Вадим Михайлович написал о движении к универсальной цивилизации…

Наталья Тихонова:

Насколько я поняла, речь идет у него и о взаимовлиянии в этом движении различных культур. И тут надо учитывать две вещи: во-первых, возможности утверждения в России свободы и демократии, а во-вторых, ее, России, возможности для ведения диалога с Западом.

Для утверждения демократии нужно отсутствующее у нас гражданское общество. Вместе с тем ценность свободы в России исключительно велика, но наполнение ее тем содержанием, которое характерно для западной культуры, происходит, как я уже говорила, очень медленно. В этой культуре, и здесь я согласна с Марксом, свобода понимается, прежде всего, как свобода выбора в заданных внешними ограничениями рамках. Если есть свобода выбора в значимых для нас вопросах, то мы воспринимаем себя живущими в свободном обществе. Если же у нас ее нет, то нам тогда не важно, какая в стране модель государственного устройства — с конкурентными выборами или с их имитацией. Если ты, не дай бог, родился в нищем селе, то в условиях существующих в обществе жестких структурных ограничений ты никуда из него не выберешься. И о какой свободе можно в таком случае говорить, если понимать ее как свободу от внешних ограничений, которые вместо тебя предопределяют твою жизнь и твою судьбу?

Мы выросли в советское время, и нам кажется, что главное поле борьбы — это идеологическая борьба за идеалы демократии. Но для будущего России и ее сближения с Европой куда большее значение имеет сейчас то, что происходит, например, в дискуссии о Трудовом кодексе. Потому что если Михаил Прохоров и РСПП вносят законодательную инициативу о введении 60-часовой рабочей недели с перезаключением трудовых контрактов каждые полгода, то они тем самым действительно предлагают нам идти в Европу. Но — в Европу двухсотлетней давности, в которой, кстати, не было еще ни всеобщего избирательного права, ни, соответственно, современной демократии.

Однако это предложение не встречает у наших интеллектуалов сопротивления. Против него выступают только профсоюзники и, довольно робко и застенчиво, журналисты. В интеллектуальных же элитах не прозвучало ни одного голоса, который квалифицировал бы такие предложения, возвращающие нас на 200 лет назад, как находящиеся за гранью приличий. Но должны же и у интеллектуалов существовать какие-то нормы приличий! И об этих нормах должны напоминать обществу и властям, прежде всего, именно они.

Что касается диалога с Западом, то, как я уже сказала, мы ведем его сами с собой, т. е. с Западом в себе. Европа же, по-моему, диалог о культуре вести с нами вообще не стремится — у нее своих проблем с культурой полно, связанных в том числе с размыванием основ этой культуры из-за массовой миграции. Я согласна с докладчиком в том, что в самой Европе развивается, переходя уже в фазу кризиса, противоречие между цивилизацией и культурой. И это, безусловно, может сказаться на перспективах нашего диалога с Западом. Здесь вполне может сработать пресловутая диалектика. В конечном счете мы сблизимся в культурном отношении с Европой, но при этом будем идти своим путем к идеальной, уже исчезающей Европе, а она будет своим путем от себя прежней уходить. Но свидетелями такого сближения станут уже следующие поколения.

Игорь Клямкин:

Спасибо, Наталья Евгеньевна. Ваше выступление убедительно, по-моему, свидетельствует о том, что содержательный междисциплинарный диалог вполне возможен. То, что философ Вадим Межуев написал об элитарном сознании позапрошлого века, вы обнаружили в современном сознании массовом. Правда, хотелось бы побольше узнать о том, каким конкретным смыслом наполняется в этом сознании потребность в «общей цели», учитывая в том числе и отмеченное вами культурное размежевание по линии «наши — не наши». Равно как и о том, каким образом такая потребность соотносится с той атомизацией российского социума, о которой в ходе наших дискуссий говорил Эмиль Паин. Да и относительно соотнесенности морали и права с идеологией мне лично тоже не все понятно. Надо бы все это обсудить, но такой возможности у нас нет.

Теперь — Эмиль Абрамович.

Эмиль Паин:

«Распространенное мнение о бездуховности Запада ничем не подтверждается»

Я внимательно прочитал доклад и даже написал текст своего выступления. Поэтому я прошу вас, Вадим Михайлович, меня выслушать, а потом уж, если захотите, поспорить.

На мой взгляд, ваш доклад состоит из трех частей. Первая среди них, для вас главная, это история философских дискуссий по поводу «русской идеи». В данном отношении я, в отличие от Алексея Кара-Мурзы, полемизировать с вами не могу, а могу, как ученик, лишь благодарить просвещенного и опытного преподавателя, который написал текст, представляющий для меня большой интерес. Особенно мне запомнилась фраза о том, что вопрос о будущем обсуждался в России на уровне не понимания, а веры. Если использовать эти слова для характеристики дискуссий на нашем семинаре, то можно сказать, что они ведутся между пониманием и верой.

Но в докладе есть и две другие части. Одна из них посвящена гипотезе об иерархии культурных общностей — цивилизаций и наций. Другая — оценкам западной культуры. И я хочу сказать, что ваши выводы по этим двум аспектам отчасти мне не понятны, а отчасти вызывают возражения.

Вот, скажем, вы пишете: «Можно спорить о том, в чем состоит эта (национальная. — Э. П.) идея, но она, несомненно, присутствует любой нации, коль скоро она вместе с другими нациями входит в общую для них цивилизацию». Прежде всего мне не понятно, в каком смысле вы употребляете понятие «нация». Это этническая нация или политическая? Далее, возможна ли нация в имперском государстве? И, наконец, возможна ли единая национальная идея в империи?

Могу предположить, что, поскольку вы говорите о стране в целом, то, скорее всего, подразумеваете под нацией политическую нацию. Но если так, то возникает вопрос: а когда это Россия была политической нацией? Она всегда была империей, а в империи маловероятна единая национальная идея. У финнов, поляков, кавказцев, русских были разные национальные идеи.

Не все ясно мне и с вашим толкованием понятия «цивилизация». В докладе оно используется в трех разных смыслах: то в стадиальном («дикость-варварство-цивилизация»), то как локальное сообщество (совокупность наций-кубиков составляет некую локальную цивилизацию), то в том смысле, что «цивилизация — это „тело“ культуры, тогда как культура — „душа“ цивилизации». Фраза красивая, но опять-таки непонятная. Из какого материала соткано «тело», если не из культуры?

Следующий мой вопрос: всегда ли нации причисляют себя к какой-то наднациональной общности? Известно ведь, что у многих народов наднациональная идентификация очень слаба. Скажем, у евреев долгое время преобладала исключительно этническая идентификация, а все остальные жители планеты, будь-то европейцы или жители Азии либо Африки, были для них просто «гои» («чужие»). У религиозных евреев эта замкнутая религиозно-этническая идентичность сохраняется и ныне.

Не можем мы игнорировать и то, что наднациональная идентификация у многих народов менялась. К какой цивилизации принадлежали немцы в период, когда они не считали себя частью Европы, с которой сейчас себя идентифицируют? То же самое могу спросить и об испанцах, еще в начале ХХ века к европейцам себя не причислявших («за Перинеями Европа кончается»). Некоторые народы многократно меняли свою идентичность по мере смены религий, подданства, языка и даже самоназвания. А к какой наднациональной цивилизации причисляют себя китайцы?

Вадим Межуев: Они не нация?

Эмиль Паин:

В этническом отношении они безусловно нация, и многочисленные исследования показывают, что большинство китайцев считает свою этническую нацию конечной и самодостаточной цивилизацией. А принадлежность к континенту «Азия» для них несущественна, да и их конфуцианство тоже национальное. Я это все к тому, что вопрос о сущности и происхождении такого феномена, как локальная цивилизация, требует прояснений. Каким образом формируется цивилизация, из чего вырастает? На мой взгляд, то, что ныне называют локальными цивилизациями, — это совокупность разных явлений с разным же происхождением.