Жуков - Владимир Дайнес

Летом 1947 года из Москвы прибыла комиссия с целью проверки Одесского военного округа во главе с недавно назначенным министром Вооруженных Сил и произведенным в Маршалы Советского Союза Н.А.Булганиным. Жуков не явился встречать комиссию на вокзал, считая для себя унизительным быть в подчинении у «политического маршала». Этот инцидент увеличил неприязнь Булганина к Жукову.

Комиссия не сумела выявить каких-либо существенных недостатков в боевой подготовке войск округа, но получила большое количество жалоб офицеров о фактах грубого обращения Жукова с подчиненными. В одном полку, увидев грязные умывальники, он выставил командира за проходную и приказал больше в полк не пускать. Одного из своих заместителей, боевого генерала, выгнал с совещания за двухминутное опоздание.

Независимость Георгия Константиновича принимала демонстративный характер. Трудно сказать, шло ли это от наивной буйности русского характера, из-за неосознанного стремления всегда идти напролом, против течения, или было проявлением своеобразного протеста против унижения, пережитого на заседании Высшего Военного Совета.

А тем временем компетентные органы продолжали расследование, начатое еще в августе 1946 года. Еще тогда Сталин получил докладную записку от Булганина:

«В Ягодинской таможне (вблизи г. Ковеля) задержано 7 вагонов, в которых находилось 85 ящиков с мебелью.

При проверке документации выяснилось, что мебель принадлежит Маршалу Жукову.

Установлено, что и. о. Начальника Тыла Группы Советских Оккупационных Войск в Германии для провоза мебели была выдана такая справка: „Выдана Маршалу Советского Союза тов. Жукову Г.К. в том, что нижепоименованная мебель, им лично заказанная на мебельной фабрике в Германии ‘Альбин Май’, приобретена за личный расчет и Военным Советом Группы СОВ в Германии разрешен вывоз в Советский Союз. Указанная мебель направлена в Одесский Военный Округ с сопровождающим капитаном тов. Ягельским. Транспорт № 152/8431“.

Вагоны с мебелью 19 августа из Ягодино отправлены в Одессу.

Одесской таможне дано указание этой мебели не выдавать до получения специального указания.

Опись мебели, находящейся в осмотренных вагонах, прилагается».[498]

Дальше — больше. Абакумов представляет Сталину объемный документ о проведении негласного обыска на квартире Жукова и его подмосковной даче. Обнаружено большое количество незаконно приобретенных и вывезенных из Германии ценностей.

Следуют невнятные объяснения Жукова, что и откуда появилось. Длительное и унизительное выяснение, кто, зачем и для кого брал, где хранил, куда вывозил. Все неубедительно. Объемы выявленных золотых вещей, сервизов, гобеленов, произведений искусства превышали размеры, в пределах которых можно было бы дать хоть какие-то вразумительные оправдания.

Акт о передаче Управлению Делами Совмина находящегося у Жукова трофейного имущества, составленный 3 февраля 1948 года, не оставляет сомнений: не устоял Георгий Константинович перед возможностью поправить личное материальное благополучие.

Чеканился на медалях гордый сталинский лозунг: «Наше дело правое — мы победили!» Но многие тогда восприняли его смысл иначе и действовали совсем по другому принципу: «Победили мы». Жуков — не исключение. Оказалось подзабытым суворовское правило российской армии: почетны только те трофеи, которые берутся на поле боя. И та взбучка, которую в 1789 году учинил Суворов своим офицерам во время дележа с австрийцами боевых трофеев после победного сражения с турецкими войсками: «Нам ли, русским, мелочиться!»

«Дело Жукова» пополнялось показаниями арестованных: бывшего адъютанта Георгия Константиновича подполковника А.С.Семочкина, бывшего члена Военного совета Группы советских войск в Германии генерала К.Ф.Телегина, бывшего начальника оперативного сектора МВД в Берлине генерала А.М.Сиднева…

Сиднев на допросе признал, что он «набросился на легкую добычу и, позабыв об интересах государства, которые… надлежало охранять, стал обогащаться. Как ни стыдно теперь об этом рассказывать, но мне ничего не остается, как признать, что я занимался в Германии воровством и присвоением того, что должно было поступить в собственность государства».

Далее арестованный сказал, что над ним стоял генерал Серов, который был приближен к Жукову. «Серов очень хорошо видел все недостатки в работе и поведении Жукова, но из-за установившихся близких отношений все покрывал. Бывая в кабинете Серова, я видел у него на столе портрет Жукова с надписью на обороте: „Лучшему боевому другу и товарищу на память“. Другой портрет Жукова висел в том же кабинете Серова на стене. Серов и Жуков часто бывали друг у друга, ездили на охоту и оказывали взаимные услуги».

В свою очередь генерал И.А.Серов, чувствуя, что у него горит почва под ногами, направил 8 февраля 1948 года объяснительную записку И.В.Сталину, в которой обвинил Министерство госбезопасности во главе с В.С.Абакумовым в том, что оно стремится свести с ним личные счеты.[499]

«Сейчас для того, чтобы очернить меня, — писал Серов, — Абакумов всеми силами старается приплести меня к Жукову. Я этих стараний не боюсь, т. к. кроме Абакумова есть ЦК, который может объективно разобраться. Однако Абакумов о себе молчит, как он расхваливал Жукова и выслуживался перед ним как мальчик. Приведу факты, товарищ Сталин.

Когда немцы подошли к Ленинграду и там создалось тяжелое положение, то ведь не кто иной, как всезнающий Абакумов распространял слухи, что „Жданов в Ленинграде растерялся, боится там оставаться, что Ворошилов не сумел организовать оборону, а вот приехал Жуков и все дело повернул, теперь Ленинград не сдадут“».

Очерняя Жукова, Серов явно перестарался в доказательствах относительно тесной дружбы между министром государственной безопасности и Георгием Константиновичем. Ведь именно ведомство Абакумова по указанию И.В.Сталина продолжало активно раздувать «дело Жукова». Был арестован Герой Советского Союза генерал-лейтенант В.В.Крюков. Уже значительно позднее, в апреле 1953 года, Крюков описывал, как из него, в прямом смысле слова, выбивали показания о связях с Жуковым. «Были также составлены протоколы, что я везде и всюду восхвалял Жукова и, наконец, что я укрывал преступления Жукова, но какие преступления, я до сих пор не знаю. Вначале я категорически отказался подписать эти протоколы. Посыпались вновь различные репрессии, и я, надо прямо сказать, смалодушничал. Уж очень тяжелое состояние у меня было.

Избитый, голодный, приниженный, бессонные ночи давали тоже себя знать. Я не выдержал и подписал. До сих пор я себе простить не могу. Но у меня теплится надежда, что придет время и я смогу сказать правду, почему я подписал».[500]