Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования - Г. Коган

А что мой орленок[1540]? Воротился ли и если воротился, то что делает? Почему не пишет ко мне? По гнусному эгоизму, что ли?.. И это ничего! Эгоизм — не мелочное самолюбьице.

Опамятуется ли Крестовский? Таланта лирического в нем нет: повести его пока — сочинение, т. е. вздор — но хоть хороший бы боец за честное дело из него вышел! Для этого нужно только отречься от самолюбьица и иметь веру.

Любезные друзья! "Антихрист народился" в виде материального прогресса, религии плоти и практичности, веры в человечество как в genus[1541] — поймите это вы все, ознаменованные печатью христовой, печатью веры в душу, в безграничность жизни, в красоту, в типы — поймите, что даже (о ужас!!!) к церкви мы ближе, чем к социальной утопии Чернышевского, в которой нам останется только повеситься на одной из тех груш, возделыванием которых стадами займется улучшенное человечество. Поймите, что испокон века были два знамени. На одном написано: "Личность, стремление, свобода, искусства, бесконечность". На другом: "человечество (человечина, по остроумному переводу юродствующего Аскоченского), материальное благосостояние, однообразие, централизация" и т. д.

Твой Аполлон

Адрес: А. А. Григорьеву, на Полянке, в приходе Спаса в Наливках (Якиманской части, V-го квартала) в собственном доме.

Но никакие хлопоты и содействия не помогли возрождению "Москвитянина". После месячного молчания Главное управление цензуры ответило отрицательно на запрос Московского комитета цензуры[1542]; в этом ответе Главное управление цензуры, ссылаясь на то, что раньше Ап. Григорьеву уже было разрешено редактировать другой журнал ("Драматический сборник"), "не признало возможным дозволить г. Григорьеву издавать в одно и то же время другой журнал в Москве".

Вот текст сохранившегося черновика этого ответа 16 ноября 1860 г.:

Московскому цензурному комитету

Московский ценз<урный> комитет от 15-го истекшего октября за № 766 вошел в Главное управление цензуры с представлением об испрашиваемом коллежским асессором Аполлоном Григорьевым дозволения возобновить приостановленное издание журнала "Москвитянин".

Главное управление цензуры, имея в виду, что в мае сего года разрешено уже г. Григорьеву принять на себя от г. Раппопорта редакцию выходящего в С.-Петербурге журнала "Драматический сборник" и издавать оный под названием "Драматическая библиотека", не признало возможным дозволить г. Григорьеву издавать в одно и то же время другой журнал в Москве, в особенности с политическим отделом.

(подписал)Член Главн<ого> упр<авления> ценз<уры>Н. Муханов

(Скрепил)Прав. делПр. Янкевич

Но действительные мотивы запрещения издания "Москвитянина" были совсем иными.

Об этом красноречиво свидетельствует сохранившееся в архиве Погодина письмо к нему П. А. Вяземского из Петербурга 16 ноября 1860 г., явившееся ответом на приведенное выше письмо — просьбу Погодина о содействии в получении разрешения на издание журнала:

"Я сделал все, что умел и мог, чтобы вам угодить, но, к сожалению, я ничего не мог сделать. Впрочем, сколько мне известно, и то, разумеется, останется между нами, не "Москвитянин" встретил сопротивление, а предполагаемый редактор (Григорьев). Следовательно, спустя несколько времени, дело, по моему мнению, может быть возобновлено под другою фирмою"[1543].

Так закончилась попытка Ап. Григорьева осуществить долгожданную мечту свою — иметь собственный журнал.

О том, в каких трудных житейских обстоятельствах находился тогда Ап. Григорьев, свидетельствуют его письмо к В. Ф. Одоевскому и записи в дневнике последнего об их встречах в конце того же 1860 г. (кстати сказать, все это осталось вне поля зрения исследователей Ап. Григорьева).

Вот текст письма:

Князь Владимир Федорович!

Вы — один из немногих уцелевших литераторов Пушкинской эпохи, и этого для меня, человека, по убеждениям своим и взгляду на общественное развитие и искусство гораздо более принадлежащего к Пушкинской эпохе, чем к современной, — достаточно, чтобы я обратился к вам с просьбой о приеме и покровительстве.

Смею надеяться, что имя мое не вовсе вам безызвестно. О том, что я в нескольких критических статьях моих выражал мое искреннее уважение и жаркое сочувствие к вашему глубокому и уединенно стоящему таланту, — распространяться я не считаю нужным. Ни ваша личность, ни ваш талант не нуждается в суждениях.

Если вам будет угодно принять меня и выслушать, о чем именно я буду просить вас, — я ожидаю только вашего позволения, но обязан предупредить вас, что в настоящее время не могу явиться к вам даже в приличном костюме.

Позвольте назваться, князь, усердным почитателем вашим

Аполлон Григорьев

1860 г. Дек. 14 среда[1544].

Встретившись с ним в тот же день, Одоевский записал в дневнике:

"Приходил ко мне литератор (не знаю, что он писал) Аполлон Александрович Григорьев, но в такой бедности, что жалко смотреть. На беду у меня всего до первого числа было 30 рублей; я отдал ему половину, а уж как обернусь в эти две недели — не знаю"[1545].

А на письме Ап. Григорьева Одоевский сделал такую заметку:

"Аполлон Александрович Григорьев приходил меня просить походатайствовать, у Путяты, чтобы ему выдали жалованье и прогоны для проезда в Оренбург, где он получил место учителя в кадетском корпусе. Он в крайней бедности, почти без сапогов. Он принес мне статью "Вопрос о народности и его естественные границы", написанную ужаснейшим почерком; но что я мог прочесть, то показалось мне замечательным"[1546].

15 декабря 1860 г. Одоевский внес в дневник такие строки:

"Писал Плетневу, чтобы дал мне какие-либо данные о Григорьеве и получил ответ <…> Встретил Григоровича, который сказывал мне, что Григорьев у всех занимает деньги без отдачи и переходит от журнала к другому"[1547].

Письмо Одоевского к П. А. Плетневу сохранилось, и в нем говорится следующее:

"Вы приняли участие в судьбе Аполлона Александровича Григорьева. Я его вовсе не знаю <…> Он оставил у меня рукописную статью <…> весьма замечательную; есть в человеке и мысли, и славный язык, а между тем он умирает от голода"[1548].

Дошло до наших дней и ответное письмо Плетнева, датированное тем же 15 декабря.

Сообщая, что генерал Путята известил его об имеющейся в кадетском Оренбургском корпусе вакансии учителя русской словесности и просил рекомендовать на эту должность "благонадежное лицо из кончивших курс студентов", Плетнев далее писал Одоевскому: "В это время приехал ко мне г-н Григорьев (Аполлон Александрович) и объявил, что, не имея теперь места, он желает отправиться в Оренбург. Зная, что несколько лет печатал хорошие критические статьи в журналах и судит о литературе как опытный и талантливый литератор, я немедленно написал к генералу Путяте о предпочтении моем самому лучшему студенту человека, долго на практике изучавшего дело писателя и критики. Таким я по убеждению нахожу г. Григорьева"[1549].

Весьма любопытна запись, внесенная Одоевским в дневник 18 декабря:

"Григорьев (мой откровенный разговор с ним). Я Григорьеву говорил откровенно, что удивляюсь, как он, человек даровитый, дошел до такой нищеты, намекнув о заблуждениях молодости и сказав ему как собрату по литературе, что на нем лежит тяжкая ответственность как пред собою, и так пред людьми. Он принял мою откровенность хорошо; рассказал, что из "Русского слова" он был вытеснен Хмельницким, что он случалось, пил по 9 дней сряду с горя, и на 10-й говорил — не буду пить, и не пил…, что по его направлению он ни в какой журнал идти со своими статьями не может, ибо хотя он и либеральный человек, но консерватор <…> Григорьев горько жаловался мне, что о нем дурно отозвались в "СПб. Ведомостях""[1550].

Следующая запись об Ап. Григорьеве датирована 27 декабря:

"Был у меня Григорьев — сказать, что его сажают в долговое отделение и потому нет ли ему надежды на определение на службу — и, говорит, запил с горя. Писал о нем к <М. М.> Достоевскому, чтобы как-нибудь вместе помочь"[1551].

Заключает эти записи об Ап. Григорьеве в дневнике Одоевского та, что была сделана на следующий день — 28 декабря 1860 г.:

"Был у меня Михаил Михайлович Достоевский и толковали мы, как помочь Григорьеву. [Егор] Ковалевский мне сказывал сегодня, что тому два месяца, как ему из Общества литераторов выдали 500 р. Кн. Черкасский и Самарин мне сказывали, что он пьет жестоко, в чем сам Григорьев мне признавался, ссылаясь на свое горе. Да хоть бы и пил, — да человека-то даровитого жаль, — ведь у нас людьми не мосты мостить"[1552].