Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
З. Дугин
Между тем для группы Кирюшкина события приняли дурной оборот.
Под тяжестью магнитного павильона лёд просел, вода из бывших снежниц, замёрзнув, крепко прихватила полозья, и пока их обтёсывали пешнями, вал торосов приблизился на опасное расстояние. К тому же луна скрылась за облаками, света от факелов было чуть больше, чем от церковной свечки, и полутьма с её тенями сгущала, преувеличивала опасность: хотя вал, наверное, был метрах в ста пятидесяти, казалось, что он совсем рядом, что ещё минута — и он раздавит и павильон, и трактор, и людей.
— Дядя Вася, Женя, ещё немножко!
А Груздев-то стал разговорчивый, подумал Дугин, яростно обкалывая лёд. И глаза, как у Махно, когда его витаминами дразнят, — молящие. Разговорился! Раньше, бывало, спросишь его о чём, слово будто червонец роняет — достоинство блюдёт. Кандидат наук, шишка на ровном месте! В дрейфе ещё туда-сюда, перед Северным Ледовитым океаном все равны, а вернёшься на материк, встретишь — спасибо, если узнает и бровью пошевелит в знак приветствия. Гордая штучка Груздев, только, если разобраться, гордости его цена ломаный грош. Пусть у тебя на каждой стене по диплому висит, а кто из нас людям нужнее? Насчёт меня объявления на всех витринах, а тебя то здесь сокращают, то там по конкурсу не проводят. Я-то без тебя где хочешь проживу, а попробуй-ка ты без меня! Даже смех берёт — кандидат физико-математических наук, а до позавчерашнего дня понятия не имел, что на баллоне с газом резьба обратная, против часовой стрелки: хорошо, успел молоток перехватить, не то остались бы от крупного учёного рожки да ножки. А считается — полярник! Продрейфует такой раз-другой, и на всю жизнь, как крот, в бумажки зароется — мир открытиями удивлять…
Кирюшкин, задыхаясь, бросил пешню.
— Попробуем ещё разок, — сказал и поплёлся к трактору.
Дважды уже пытался Кирюшкин сорвать с места магнитный павильон, и оба раза трос со звенящим стоном натягивался, будто предупреждая, что такая тяга ему непосильна и стальные жилы его не выдержат, лопнут.
— Посвети ему! — крикнул Дугин.
Груздев послушно выдернул торчащий в снегу факел и, спотыкаясь, пошёл к трактору. Работничек, ноги не держат… Дугина взяла обида. Шахматист! Всю пургу фигурки передвигал, а павильон оставил в снегу, времени не нашёл зачистить полозья. С любым желающим на высадку играл, одного только Дугина не замечал — как сквозь витринное стекло смотрел. Ни разу не предложил: «Давай сгоняем, Женька!», а с Филатовым — чуть не в обнимку…
Кирюшкин и Груздев вернулись, взялись за пешни.
— Ещё немножко! — молил Груздев.
— Немножко? — передразнил Дугин. — Там, может, ребята загибаются, трактор позарез нужен, а мы из-за тебя здесь застряли… шахматист!
— Не ищи виноватых, Евгений, — Кирюшкин выпрямился, приподнял факел и с беспокойством прислушался. — Близко они, торосы, капут твоему павильону, Георгий. Давай хотя бы приборы вытащим, пока время есть. А там новый павильон тебе построим.
— А медные гвозди? — Груздев распустил каэшку, рукавицей смахнул струящийся по лицу пот. — Нет у меня больше медных гвоздей, дядя Вася.
Дугин сплюнул.
— Загибаться нам из-за твоих гвоздей?
Все трое вскинули головы: с крыши кают-компании Горемыкин повернул прожектор, и мощный пучок света оживил грохочущую ледяную гору. Обламывая кромку льда и подминая его под себя, вал торосов неумолимо приближался, он был уже в ста шагах.
Груздев в отчаянии смотрел то на вал, то на Кирюшкина и Дугина.
— Здесь, в этом районе, самые интересные данные… уникальные…
— Ничего не поделаешь, паря, скушают нас торосы…
Груздев поник головой.
— Хорошо… Будем вытаскивать приборы.
— Погоди, — остановил его Дугин. — Дядя Вася, а если по саням — трактором?
— Женя! — В глазах Груздева вспыхнула надежда.
— Ну, разобьём их — бог с ними, — не обращая внимания на Груздева, продолжал Дугин. — А вдруг с места сдвинем?
Кирюшкин одобрительно хмыкнул и внимательно осмотрел полураскопанные, всё ещё скованные льдом сани.
— Попытка не пытка, — сказал он, — шанс есть.
Кирюшкин развернул трактор, дал газ и с силой ударил бампером по саням, один раз, другой. Из-под них брызнули осколки льда, павильон покачнулся.
— Ну, Женя! — От избытка чувств Груздев просто развёл руками. — Ну, Женя…
— Давай помалу! — крикнул Кирюшкину Дугин, глядя, как сани с павильоном двинулись за трактором, и с удовлетворением думая о том, что Николаичу, конечно, будет известно, кто своей удачной идеей спас павильон, и Николаич будет доволен и выразит это глазами. Благодарить словами не станет, это не в его правилах, просто посмотрит и кивнёт, а один кивок Николаича, Груздев, стоит дороже тысячи твоих «спасибо». Не ты, а Николаич мне деньги платит, и только потому, что для Николаича это важно, я и выручил тебе павильон. Дугин про себя чертыхнулся: ещё неизвестно, выручил ли, лёд вокруг трещит; от этого вала вроде уходим, а вдруг новый пойдёт с другой стороны?
Эта мысль напрочь обесценила удовлетворение, которое испытывал Дугин, и он едва ли не впервые за свою долгую полярную жизнь подумал о том, что пора кончать: всех денег не заработаешь, а годы идут, пришло время остепениться, осесть на материке и подарить старикам внуков.
Где-то в стороне лёд с треском лопнул, под ногами задрожало.
«Да, пора кончать!» — с ожесточением повторил про себя Дугин.
4. Семёнов
Стяжки, соединявшие щиты, лопнули, домик покачнулся и рухнул в разводье. Оттуда, невидимые в клубах пара, полетели брызги. Над разводьем с факелом в руке склонился Осокин.
— Ребята, у кого багор, два чемодана плавают!
— Прочь! — Семёнов отбросил Осокина от края разводья. — К локатору!
— Пропало, Витя, твоё барахло! — сочувственно прокричал Филатов и развернул трактор. — Госстрах оплатит!
Аврал продолжался уже много часов, и ему не видно было конца. То здесь, то там трещало и громыхало, льды наползали друг на друга и становились на дыбы, образуя торосы и отрывая от станции всё новые клочки её бывшей территории, и в этой обстановке всеобщего хаоса и разрушения важнее всего было сохранить самообладание, чтобы поддерживать в людях уверенность и железную дисциплину. Люди валились с ног от усталости, но передышки Семёнов никому не давал: во-первых, потому, что в минуту расслабления кое-кто мог преувеличить размеры опасности, ужаснуться и пасть духом, и, во-вторых, потому, что каждая минута отдыха означала непоправимую потерю какого-либо имущества и оборудования, без которого потом в огромной степени пострадают научные наблюдения.
Хотя туман,
