Невеста против - Лика Вансловович

Снова приглушенный скрип и холод, иду, глядя под ноги, перебирая между пальцами тонкие листочки и жалобно хлюпая носом.

— Алиса, что ты здесь делаешь? — испуганно вздрагиваю и поднимаю голову, растерянно уставившись на этого невыносимого мужчину, который так неожиданно появился посреди коридора.

Откуда он тут взялся, и зачем встретился на моем пути именно сейчас?!

Волнение и трепет охватили все мое существо, я жадно рассматривала любимые черты лица! Упрямый, горделивый, вспыльчивый, справедливый, внимательный… нежный — столько всего было в нем одном, что сердце едва выдерживало, отчаянно ударяясь о грудную клетку, разгоняя кровь с удвоенной силой.

— Мне не спалось, — гипнотизируя его своим взглядом, произношу я.

Эрик делает шаг навстречу и оказывается совсем близко, свет масляной лампы касается моего лица, австриец слегка поджимает губы и ранит острым пронзительным взглядом.

— Ты плакала? Тебя кто-то обидел? Ты виделась с князем Воронцовым?

— С Алексом? В такое время? О чем вы… — я запинаюсь на слове, понимая, на что намекает Эрик.

Жар обжигает щеки, руки сжимаются в кулаки.

— Да что вы себе позволяете? Для чего вы просили прощения, если снова оскорбляете меня? — еще мгновение и злосчастные бумажки летят в лицо этого самовлюбленного дурака, а я, обходя его по дуге, торопливо направляясь в комнату сестры.

— Постойте!

— И не подумаю! — нервно тряхнув кулаками, отвечаю ему, но Эрик перехватывает меня у самой двери, разворачивает, прижимает лопатками к стене.

Я смотрю на него, отчетливо понимая, что должна оттолкнуть, оскорбить, пригрозить, что пожалуюсь… но не могу сделать ничего из этого, снова и снова наталкиваясь на мысль, что, возможно, вижу его лицо в последний раз.

Мы молчим. Оба. Убивая и терзая друг друга взглядом, вот только у меня уже шея болит, держать голову так высоко, чтобы продолжать смотреть в его глаза и изображать оскорбленную гордость. А в действительности… осталась ли она у меня эта гордость?

— Что было в этом письме? — тихо-тихо спрашиваю и замираю, задерживаю дыхание.

Вместо ответа он склоняется к моему лицу и касается губ, осторожно, словно спрашивая дозволения. Я ни о чем не думаю, обвиваю руками его шею, прильнув к груди, потянувшись на носочках, чтобы быть еще ближе и ни за что не отпускать. Нежность сменяется сметающей все на своем пути страстью, яркой и ослепляющей, лишающей воли и остатков здравого смысла.

Он отстраняется первым, тяжело дышит, жмурится, упирается лбом в мой лоб и мученически вздыхает, сжимая мои плечи почти до боли.

— Не уезжай, — жалобно прошу, чувствуя себя жалкой и слабой.

— Я должен, — шепчет, ослабив хватку, убирая руки, отдаляясь и отгораживаясь глухой стеной непробиваемого спокойствия и смирения. Может быть, я просто капризный ребенок, потому что больше всего на свете мне хочется топнуть и громко и пронзительно заплакать, ударить его, чтобы прекратил расстраивать и говорить мне эти непонятные взрослые глупости.

— Меня не будет слишком долго! Ты должна все забыть, нам нельзя было позволять себе эту слабость, это безрассудно и бесчестно с моей стороны, прости! — он снова закрывает глаза, пряча от меня свои чувства, но я уже все видела, чувствовала и больше не куплюсь, поздно.

— Мне не нужны твои извинения! Я могу быть терпеливой, и однажды ты сможешь в это поверить, я знаю! — я улыбаюсь, хотя в моих глазах стоят слезы обиды и разочарования, больно отпускать того, кого любишь, но и я разжимаю пальцы и опускаю руки.

— Алиса, — произносит австриец и замолкает, всматриваясь в мои глаза.

— Я буду вам писать, господин Кауст, а вы, если вам угодно, можете рвать их, не читая! — юркнув вниз, я скрылась за дверью спальни, прижалась к ней спиной и почти сразу сползла вниз, спрятав лицо ладонями.

Успокойся, Алиса, ты больше не боишься, ты умеешь смотреть страху в глаза и ты умеешь добиваться своего! Алекс внушал тебе это день ото дня: нельзя опускать руки и ждать, что все проблемы разрешаться сами собой!

Ну и пусть ОН едет! Если это его долг и мое испытание — пусть! Мне становится спокойнее, когда я окончательно смиряюсь со своим решением, принимаю очередной вызов судьбы! Сколько лет я должна отдать, чтобы он поверил в меня? Понял, наконец, как велико это чувство в моем сердце и что его нельзя вырвать, как ненужный сорняк, и забыть? Я уже знаю, что выдержу, чувствую это всем сердцем и не боюсь!

Я поднимаюсь на ноги, избавляюсь от халата и забираюсь на кровать, прижавшись к сестре и согреваясь ее теплом, сознание меркнет, а образ австрийца растворяется в дымке ночных грез.

Глава 33

Французская мода с ее пышностью, обилием кружев, лент, бантиков пугала меня и вгоняла в уныние, я не любила броских, ярких и откровенных нарядов, мне совершенно неважно какими нитками шиты узоры и сколько стоят эти ткани, но матушка Оливера была крайне настойчива в этом вопросе.

Эта женщина не была в восторге от мой персоны. Она была возмущена тем, что сын не собирался идти у нее на поводу и лишь ставил ее перед фактом: свадьбе все равно быть! Она считала, что он снова торопится и снова об этом пожалеет, так как привез очередную молодую хорошенькую дурочку, которая наверняка разрушит ему жизнь. А уж когда ей стало известно о моем положении, старуха и вовсе решила, что я коварная искусительница, развратница, бесстыдница и прочее, да и факт отцовства герцога она открыто ставила под сомнение.

Что сделал Оливер в ответ? Закрыл дверь в мою спальню прямо перед ее носом и запретил огорчать меня своим присутствием, а также предупредил, что в случае неповиновения он не позволит бабушке видится с внуком!