Эдинбургская темница - Вальтер Скотт

Не принимая участия в мелких раздорах отдельных группировок и независимо от того, находился он в оппозиции или возглавлял партию, стоявшую у власти, герцог Аргайл всегда отстаивал те меры, которые сочетали справедливость с терпимостью…» (гл. XXXV, стр. 319-320).

Приукрашен ли в романе облик данного деятеля? На этот счет мы можем выслушать мнение одного проницательного свидетеля-современника. Этого свидетеля Вальтер Скотт не только знал, он его необычайно высоко ценил, однако на этот раз показаниями его не воспользовался, видимо, потому, что они не укладывались в его собственный замысел.

В романе герцог Аргайл с гордостью вопрошает: «… повинен ли я в каких-либо позорных сделках и проявлял ли когда-либо пристрастие к одной стороне? Покупал ли я голоса или выборные участки? Совершал ли бесчестные дела в своих личных целях или в интересах какой-либо партии?» (гл. XXXV, стр. 320-321). На подобные патетические вопросы, по логике Вальтера Скотта, должен следовать один, безусловно отрицательный, ответ. А тот самый свидетель, имя которого мы сейчас назовем, показывал иное: и повинен, и проявлял, и покупал, словом, совершал…

Так кто же этот свидетель? Даниэль Дефо, которого, как мы уже знаем, Вальтер Скотт во многих случаях брал тебе за образец в умении воскрешать события отдаленные и давние. Правда, сочинения Дефо в том объеме, в каком они известны теперь, не были еще доступны Вальтеру Скотту. В этом мы имели возможность убедиться на примере Роб Роя, о котором Дефо, в свою очередь, писал, и Вальтер Скотт даже читал его брошюру, но кому принадлежит эта анонимная книжица не догадывался. Возможно, свидетельствами Дефо об Аргайле Вальтер Скотт не пренебрег, а просто не знал их. Мы же имеем возможность этими свидетельствами воспользоваться, чтобы полнее представить себе характерные фигуры эпохи, отраженной в «Эдинбургской темнице».

«Учетчик сборов по оконному налогу» (такова была официальная должность Дефо) и герцог Аргайл состояли на одной и той же службе у английского короля, а конкретнее, являлись тайными корреспондентами главы британского правительства лорда Гарлея, они сообщали ему о ходе дел и настроениях в Шотландии. Историки пришли к выводу: по яркости, детальности, объективности и проницательности донесения герцога не идут ни в какое сравнение с депешами «учетчика» налогов. Письма Аргайла предвзяты и поверхностны, из писем же Дефо можно получить реальное представление о том, что тогда происходило в северной части Британского королевства. И дело тут не только в силе пера, в размерах литературного дарования. Поставленный служить идее союза двух важнейших частей королевства, Дефо остро наблюдал и четко докладывал, что способствует и что препятствует проведению государственной политики. Но если в большой политике Дефо был маленьким человеком, наблюдателем, то герцог Аргайл в той же политике являлся одним из главных и весьма заинтересованных действующих лиц. Отсюда и разница между их донесениями, не только литературная, но документальная и политическая, разница между желаемым и действительным.

Те и другие депеши ложились на стол к Гарлею, опытнейшему политику. Зная цену Дефо, неоднократно проверенному, первый министр британского правительства, однако, оставался глух ко многим сообщениям и аналитическим разборам «учетчика» налогов. Полагая, что его просто не расслышали или не поняли, Дефо придавал некоторые из секретных сведений гласности, за что, необходимо отметить, обычно следовало возмездие: «учетчика» судили, штрафовали, отправляли в тюрьму. Служивший правительству при пяти королях, Дефо не был, разумеется, наивен настолько, чтобы не видеть в действиях многих наивысших и государственных лиц двойной и даже тройной игры. Однако, при немалом опыте, он все-таки не допускал мысли о том, что врагами политики подчас могут становиться лидеры той же самой политики, что, вроде бы проводя определенную политику, они же и подрывают ее, хотя бы отчасти, ровно настолько, насколько им это требуется.

Получая, допустим, от Дефо правдивые сведения об обстановке в Шотландии, в том числе о герцоге Аргайле, за которым Дефо также наблюдал и о котором вполне объективно докладывал, Гарлей с разоблачением герцога не спешил. Не исключено, что он же позволял Дефо печатать кое-что из секретных сведений, может быть даже поручал ему это делать и смотрел сквозь пальцы, когда Дефо за это преследовали. Со временем Гарлей помогал выбраться из тюрьмы своему надежному корреспонденту, а в итоге давал понять все тому же Аргайлу, что о нем известно.

С предельной ясностью, своими глазами, находясь на месте, в Шотландии, Дефо видел, что не англо-шотландским, а исключительно своим личным интересам служит герцог. Гарлей же, вроде бы оставляя эти сообщения без внимания, делал из них свои выводы. Ему и нужно было, чтобы собственные интересы шотландские лэрды осуществляли через союз с английскими лордами.

Вот, вероятно, почему запечатленные пером Дефо безрассудные и неэффективные распоряжения герцога на поле битвы, его беззаконное обращение со своими избирателями, которых он запугивал, если их не удавалось подкупить, его двуличное поведение в британском парламенте не попали в тот сложившийся и устоявшийся общественный миф, которому доверился Вальтер Скотт, изображая герцога сколь безупречным шотландским патриотом, столь же и верноподданным английского короля.

Конечно, в историческое оправдание герцога Аргайла следует сказать, что он был не только не хуже, но и лучше многих как шотландских, так и английских деятелей той смутной поры, «… ему было свойственно и честолюбие, — пишет Вальтер Скотт, тут же подчеркивая: — но без „сопровождающего его недуга“ — беспринципности мыслей и целей, которые увлекают великих людей, занимающих исключительное положение (а таковым именно и было положение герцога), и побуждают их стремиться к захвату власти, даже если это может повергнуть королевство в бедствия междоусобиц» (гл. XXXV, стр. 319).

Все познается, конечно, в сравнении. Если опять прибегнуть к показаниям Дефо, печатным и приватным (не все из них были известны вплоть до нашего времени), то мы найдем в них описание такого политического цинизма, о котором, признается сам Дефо, неизвестно, что и думать. На таком фоне, по сравнительной шкале, герцог Аргайл выигрывает, например, перед своим постоянным соперником при английском дворе герцогом Мальборо.

Живописуя облик герцога Аргайла, Вальтер Скотт утверждает: «… ему были чужды и мелкие пороки как государственных деятелей, известных лживостью и развращенностью, так и отличившихся военных, страдавших неумеренной и неистовой жаждой самовозвеличивания» (гл. XXXV, стр. 319). Говоря об «отличившихся военных», Вальтер Скотт имеет в виду, вне всякого сомнения, герцога Мальборо, аристократа-выскочку, самомнению и честолюбию которого сопутствовал еще и такой «недуг», как корыстолюбие: затраты на вознаграждение герцога Мальборо из рук правительства едва не подорвали государственный бюджет. Нет, герцог Аргайл был все-таки не таков хотя бы потому, что ему уже принадлежали имения наследственные, а Мальборо, аристократу новому, недавнему, еще требовалось позаботиться о получении оных.