Эпоха бронзы лесной полосы СССР - Михаил Фёдорович Косарев

реки. При переправе через них плывущие олени были практически беспомощны, и их в большом количестве добывали копьями на плаву. Поколки и другие виды коллективного промысла диких копытных имели очень большое значение в жизни тундровых аборигенов, так как позволяли запасать мясо впрок. Те сравнительно немногочисленные и небольшие по площади поселения эпохи неолита, с одним-двумя жилищами, которые исследовал Л.П. Хлобыстин в западносибирской тундре и лесотундре, были приурочены, по его мнению, к местам переправ диких оленей через реки (Хлобыстин, 1972, с. 32). Такой же принцип расположения сезонных охотничьих стоянок применялся тундровыми аборигенами во все последующие времена — до этнографической современности. Весенние и осенние стойбища нганасан до недавних пор устраивались в местах переправ диких оленей (Народы Сибири. М.; Л., 1956, с. 650).

Наиболее распространенным видом летнего промысла (кроме рыбной ловли) была охота на линную дичь. В.Н. Чернецов полагает, что она практиковалась с каменного века, «была очень эффективна и обеспечивала людей пищей в виде вяленого мяса на большой срок» (Чернецов, 1971, с. 65–66). Говоря об охоте на линную дичь в начале 20-х годов прошлого столетия у аборигенов Колымы, Ф. Врангель писал: «Сей промысел с некоторого времени весьма оскудел: лет за 20 охотники приносили домой в иные дни по нескольку тысяч гусей, а иные при устье Колымы почитают за счастье, если удастся за все лето убить до 1000 гусей, до 5000 уток и сотни две лебедей» (Врангель, 1841, ч. 1, с. 251). В низовьях Лены, где, судя по этнографическим данным, этот вид летнего промысла был большим подспорьем в питании местного населения вплоть до конца прошлого столетия, Н.Д. Юргенс был очевидцем случая, когда в 1883 г. двое мужчин, вооруженных палками, за полчаса убили во время линной охоты 1500 гусей (Юргенс, 1885, с. 265).

Несмотря на определенную роль в хозяйстве охоты на линную дичь, рыболовства и собирательства, основным средством существования древнего тундрового населения была охота на северного оленя. Она, как полагает Л.П. Хлобыстин, удовлетворяла потребности древних тундровых аборигенов в пище и одежде, а остальные промыслы имели подсобное значение (Хлобыстин, 1972, с. 32).

Основываясь на археологических данных, Л.П. Хлобыстин предположил, что в полосе тундры начиная с неолита жили «рассеянные на больших пространствах маленькие, но экономически самостоятельные семейно-хозяйственные коллективы. Забота о добыче пропитания падала на одного-двух мужчин, а обработка добычи, забота о детях лежала на женской части коллектива. Эти коллективы, судя по наличию жилищ, устраиваемых на местах переправ диких оленей через реки… вели полуоседлый, сезонный образ жизни… Возможно, что охота на переправляющихся оленей имела массовый характер и для участия в ней объединялось несколько семейно-хозяйственных коллективов, образующих на время производственную общину» (Хлобыстин, 1972, с. 32).

Мы, вслед за Б.О. Долгих, Л.П. Хлобыстиным и Ю.Б. Симченко, считаем, что численность и структура социальной организации сибирских тундровых аборигенов издревле определялись условиями и нуждами коллективной охоты — прежде всего характером сезонных промыслов дикого оленя на переправах через реки (Долгих, 1960, с. 169; Хлобыстни, 1972, с. 32; Симченко, 1976, с. 185–189). По Б.О. Долгих, охотничий коллектив у тундровых народов соответствовал родовому коллективу, не случайно у нганасан одним словом «фонка» обозначались и род, и копье, употреблявшееся на поколке (Долгих, 1960, с. 619).

У древнего населения тундры вряд ли существовала когда-либо четкая и стабильная племенная организация. Разбросанность мелких производственных коллективов по бескрайним тундровым просторам не способствовала крепости и устойчивости социальных уз. В XVII в. плотность населения в западносибирской тундре составляла примерно один человек на 50–60 кв. км. Однако во времена крупных социальных потрясений — вторжений иноэтничных групп, при необходимости отомстить за нападение, вернуть захваченные врагом земли и т. д. — семьи и роды больших территорий могли объединяться воедино, в некое подобие временного военно-политического союза. Один из документов Сибирского приказа рассказывает о нападении в 1678–1679 гг. на ясачных остяков «воровских самоедов больше 400 человек» (Бахрушин, 1935, с. 14). Общество, способное выставить такое войско, должно было объединять не менее 1600 человек, что во много раз превышает обычную численность рода на Крайнем Севере.

Коллективная охота на лесных копытных (таежное Зауралье). Восточный и западный склоны Урала входили в область наиболее активных сезонных миграций лесных копытных, что создавало здесь в прошлом благоприятные возможности для охоты. Дело в том, что количество зимних осадков на западной стороне Урала намного выше, чем на восточной. Так, в Прикамье мощность снежного покрова почти в два раза больше, чем в смежном Свердловско-Тагильском регионе. Известно, что лось способен добывать подножный корм из-под слоя снега не более 20 см, а сибирская косуля — не более 15 см. Поэтому осенью начинались массовые перекочевки лесных копытных через Урал на восток, с глубоких снегов — на мелкие, а весной в обратную сторону.

Стационарные заградительные приспособления, предназначенные для добычи мигрирующих через Урал копытных, устраивались в местах наиболее массового хода животных. Особенно много сил тратилось, судя по этнографическим данным, на строительство так называемых «огородов» — грандиозных сооружений, тянувшихся местами на многие десятки верст. Охота на лося и косулю при помощи «огородов» является основным сюжетом древних наскальных рисунков в восточной части Уральского хребта (Чернецов, 1971). Немалое значение имела и индивидуальная охота, о чем свидетельствует большое число наконечников стрел, каменных и костяных, на аятских поселениях эпохи ранней бронзы, а также на торфяниковых стоянках Свердловско-Тагильского региона (рис. 85) (Косарев, 1981, рис. 6). Индивидуальные способы охоты на крупного мясного зверя доставляли, видимо, текущую пищу, тогда как добыча лесных копытных при помощи «огородов» позволяла запасать мясо впрок.

Путешественники XVII–XVIII вв. единодушно подчеркивают, что основным занятием зауральских вогулов, в отличие от приобских остяков, было не рыболовство, а охота, которая определяла весь их хозяйственно-бытовой уклад (Паллас, 1786, с. 293, 326; Любарских, 1792, с. 69). Видимо, эта черта, обусловленная экологическими особенностями лесного Зауралья, была в общем присуща хозяйству местного населения и в более древние времена, хотя при существенных климатических колебаниях роль рыболовства в зависимости от степени увлажненности могла то повышаться, то понижаться. Тем не менее, во все исторические периоды охота на лесных копытных без поддержки ее другими видами промыслов не могла гарантировать зауральским лесным аборигенам достаточно устойчивых пищевых запасов. П.С. Паллас, говоря о голодовках у вогулов по причине неудачной охоты, добавляет: «Но таковая нужда случается им очень редко: ибо кроме ловли зверей, стреляют они разных птиц, а буде близко есть рыболовные реки, то сетьми и городьбою ловят рыбу» (Паллас, 1786, с. 328).