Час новолуния - Валентин Сергеевич Маслюков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тёмный, полный пыли ветер внезапным толчком рванул по двору, Федя, прикрывая горстью естество, скрючился. В три погибели свернулась, пряча голову, Зинка. По небу полетели рваные космы мглы и тучи пепла, вращаясь и разбрасывая искры, высоко в поднебесье промчалась огненная галка.
«Ветер переменился на противоположный, ходит из стороны в сторону», — отметил про себя Федя.
Крысы бежали, не обращая внимания на людей. Сквозь рёв и свист бури доносились с улицы вопли. Но пусто было во дворе, ни одного человека, кроме игроков, да Зинка припала к земле, песок, вздымаясь, заметал её вихрем. Оглушительно хлопала незапертая дверь.
— Не скрою, — сказал Подрез, следуя своим мыслям, — не скрою... это было бы очень занятно. — И спохватился: — Что возьмёшь за Феденьку?
— Вот это, — показал Федя на рухлядь, — и... и сто рублей денег сверх того.
— По рукам! — без колебаний согласился Подрез.
Лёгкость, с которой Подрез, не торгуясь, согласился на огромную, неправдоподобную, названную только в издёвку сумму, пятилетний свой оклад, поразила Федю. Посетила его неладная мысль, что продешевил.
Или поторопился. Вообще игру противника перестал понимать.
— Да у тебя и денег небось таких нету, — проговорил Федя в бессильном побуждении остановиться. — Где ты возьмёшь?
— Не твоя забота. Продам что-нибудь. Ограблю. Убью!
И убьёт — видел Федя. Так он это сказал с силой и жесточью, что Федя поверил... в сто рублей поверил. Мелькнувшая было тенью догадка, что Подрез его просто дурит, что сто рублей — это такие деньги, которые никогда не обращаются явью, оставаясь бесплодным упражнением языку, — эта трезвая догадка, почти уверенность, отступила перед действительностью Подрезовой страсти. Странный это был человек, дикий. Страшный. «Да он, небось, и в бога не верит», — мелькнула ни к селу ни к городу злобная мысль.
Подрез глянул в небо, где летели роем тусклые искры, и поторопил:
— Кидай! Да живее! Сейчас припечёт.
— Ты кидай, я буду угадывать! — возразил Федя. Подрез подавлял его, и Федя испытывал потребность пререкаться по мелочам, если уж в главном ничего не мог изменить: нечего было и думать, чтобы, ощущая такой напор, отступить от собственного слова.
Начали спорить, кому кидать, и Подрез зачерпнул гороху.
— Чет! — хрипло объявил Федя.
Порыв ветра взметнул платок, дёрнулись ловить, горох разлетелся без толку, Подрез ругался.
— Ты кидай! — кричал он со злостью, словно бы Федя был во всём виноват. Ферязь за плечами Подреза вздымалась и хлопала тяжёлым хищным крылом. — Ну же, скорее!
Теперь Подрез держал платок за края, чтобы не смело, Федя раскрыл кулак, но ветер валил с ног, горох несло, будто пыль, — всё насмарку!
— Ещё раз! Прикрой телом! — орал Подрез.
Снова Федя собрал на ладонь малую толику горошин и торопливо стиснул.
— Четырнадцать! — без промедления гаркнул Подрез.
— Что четырнадцать? — вытаращился Федя. Не настолько всё же пьяный, чтобы забыть, во что они играют.
А Подрез только замысловато выругался. Грохот, будто пороховая граната взорвалась, покрыл его последние слова: скатилась с крыши и бухнулась в щепу пустая пожарная бочка.
— Я что говорю! — кричал Подрез, перекрывая свист ветра. — Хватит судьбу испытывать. Играть не будем. Я Феденьку покупаю! За сто рублей! Забирай всё! — он махнул, показывая разлетевшуюся по двору рухлядь. — И Зинку бери, если хочешь. А мне приведи Феденьку. Приведёшь — твои сто рублей! Вот тебе крест! Заплачу! — осатанело перекрестился. — Обманешь — убью! Феденьку ты продал, всё, она моя. Рухлядь и Зинка — это задаток. Обманешь — найду и собакам скормлю!
— Да как же я её тебе приведу? Силой? — спросил вдруг, гадко ухмыльнувшись, Федя. — Ты это как себе представляешь?
Сузившимися от бешенства глазами глянул на него Подрез, так что улыбка сама собой потерялась на потускневшем Федином лице.
— В мешке, — прошипел сквозь зубы Подрез и вдруг швырнул Федю наземь, навалился и так встряхнул, что ударил его оземь затылком: — В мешке! В мешке принесёшь!
— Пусти! — хрипел Федя, не чая отбиться.
Подрез опомнился.
— Приведи её на поле к Преображенским воротам! — сказал он почти спокойно и разжал руки, хотя Федю из-под себя не выпустил. — Народ сейчас весь ринется из города вон. Я своих соберу, кого найду, и буду ждать за Преображенскими воротами. Слышишь? Придумай, что хочешь, наври с три короба. Приведёшь её под любым предлогом, а дальше моё дело. Понял? И не бзди — никто твоей девки не хватится. В целом свете никто не хватится. Девкой больше, девкой меньше — кому какое дело. И то ещё за счастье почитать можешь, что отдаёшь Феденьку в хорошие руки. А не сразу палачу. Палач-то тебе ста рублей не даст. А я дам.
Подрез поднялся и, сдёрнув через голову ферязь, швырнул её Феде в лицо.
Глава пятьдесят третья
Федот, да не тот
еременившийся ветер бросил огонь на весь город, пересохшее дерево занялось по многим местам, дым проносился тучами. Нигде ещё пламя не схватилось по-настоящему, нигде не горело в развал, с гудением и смерчем, однако недолго было и до этого, сыпались искры и пепел. Близился роковой миг повального бегства, когда испуганно-беспокойная толпа потеряет враз голову и ринется бежать, бросая пожитки, затаптывая, сбивая с ног слабых. Подмывающий страх, ужас перед стихией уже обнимал людей. Метались бледные, с искажёнными лицами женщины, хватали и роняли всё подряд, крошечный мальчик пыжился взвалить на спину неподъёмной величины узел, народ сшибался на запруженных улицах, кидались под ноги крысы и мыши — невиданные их полчища, пугая скотину, оголтело мчались вдоль заборов. На перекрёстке сцепились осями телеги, возчики лупили друг друга кнутами в кровь — бестолочь и воющий крик.
Прорываясь через затор, Федя получил под ребро, задохнулся, кого-то повалил сам, разронял меха, не оглянувшись, и бросил таз, чтобы вырваться. Здесь можно было и навсегда остаться, чуть оплошаешь.
До Прохорова двора кругом города лежал по пожарному времени немалый путь, но если не застрять где ненароком, не подвернуть — страшно подумать — ногу, то опасности настоящей ещё не было, тем более, что Федя бежал по ветру, то есть уходил от огня. Навряд ли за четверть часа
