Собрание сочинений в 9 тт. Том 1 - Уильям Фолкнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здорово, ребята, — сказал Баярд, обращаясь к каждому негру по имени, и они подняли к нему головы, застенчиво поблескивая зубами и вежливо бормоча что-то в ответ.
— Посади-ка ты этих щенят на место, Ричард, — приказала Мэнди.
Негры собрали щенков и друг за другом побросали их в маленький ящик возле печки, где они продолжали возиться, царапаться и толкаться, глухо протестуя против столь бесцеремонного обращения. Во время ужина над краем ящика то и дело появлялась какая-нибудь голова; серьезно поморгав любопытными глазенками, щепок недовольно исчезал, и в ящике снова поднималась возня, сопение и слабый писк.
— Потише вы там! Спать пора! — говорил тогда Ричард, стуча костяшками пальцев по ящику. Шум постепенно утих.
Старик уселся на единственный стул, сыновья и гость заняли места вокруг стола; кое-кто без пиджаков, все без галстуков, и все темные сумрачные лица были как монеты одного чекана. На ужин подали сосиски и свиные ребра, мамалыгу, жареные бататы, кукурузные лепешки, патоку из сорго и, наконец, кофе, который Мэнди наливала из огромного эмалированного кофейника. Во время ужина появилось еще двое братьев — Джексон, самый старший, мужчина пятидесяти двух лет с широким высоким лбом, густыми бровями и выражением одновременно мечтательным и хмурым — своего рода застенчивый и непрактичный Цинциннат[102], и сорокачетырехлетний Стюарт, близнец Реифа. Хотя они и были близнецами, между ними нельзя было заметить большего сходства, чем между любыми двумя из остальных братьев, словно чекан был слишком уверенным и давал отпечаток настолько четкий, что его не могла поторопить или переделать даже сама природа. Стюарт был начисто лишен непринужденности Рейфа (Рейф был единственным из всех, кого при некотором избытке воображения можно было назвать разговорчивым), но зато обладал почти таким же невозмутимым спокойствием. Он был хорошим фермером и ловким коммерсантом и имел солидный собственный счет в банке. Пятидесятилетний Генри был по возрасту вторым.
Все ели степенно и молча, дружелюбно перебрасываясь только самыми необходимыми словами. Мэнди двигалась от стола к печке и обратно.
Незадолго до конца ужина в комнату сквозь толстые стены проник внезапно раздавшийся в ночи громкий, как набат, собачий лай. Негр Ричард поднял голову и сказал: «Вот они». Бадди застыл с поднесенной ко рту чашкой кофе в руке.
— Где они, Дик?
— Сразу за ручьем. Не иначе как они его загнали.
Бадди встал и выскользнул из своего угла.
— Я пойду с вами, — сказал Баярд и тоже встал.
Остальные спокойно продолжали есть. Ричард снял со шкафа фонарь, засветил его, и все трое вышли из комнаты в холодную тьму, которую рассекал лай собак, звеневший словно стекло на морозе. Было темно и зябко. Сплошная непроницаемая масса дома и окружавшей его низкой стены прерывалась лишь красноватым отблеском в окне.
— Земля уже почти затвердела, — заметил Баярд.
— Сегодня ночью мороза не будет, — отозвался Бадди, — верно, Дик?
— Да, сэр. Будет дождь.
— Ну да, ни за что не поверю, — сказал Баярд.
— Отец тоже так сказал. Сейчас теплее, чем было при заходе солнца, — отвечал Бадди.
— Что-то я не замечаю, — упорно не соглашался Баярд.
Они миновали фургон, — он неподвижно стоял под светом звезд, и только ободья колес блестели, как атласные ленты, — прошли мимо длинной конюшни, из которой доносилось сопение и фырканье. Потом фонарь замелькал среди деревьев, и тропа начала спускаться вниз. Прямо под ними раздался оглушительный лай собак, в слабом мерцании фонаря заметались их призрачные тени, и на молодом деревце у самого ручья они увидели опоссума — неподвижно сжавшись в комочек и крепко зажмурив глаза, он висел между двумя сучьями футах в шести от земли. Бадди поднял за хвост обмякшего зверька.
— Фу-ты, черт, — сказал Баярд.
Бадди отогнал собак, и они снова вернулись на тропу. Войдя в заброшенный сарай позади кухни, Бадди направил фонарь па ящик, забранный редкой проволочной сеткой; оттуда пахнуло острым теплым запахом, красными точками блеснуло с полсотни глаз, и, лениво поворачивая к свету острые, похожие на человеческий череп мордочки, закопошились седые мохнатые тельца. Бадди открыл дверцу, бросил нового пленника к остальным и отдал фонарь Ричарду. Все трое вышли из сарая. Небо, понемногу утрачивая свой яркий морозный блеск, начало уже затягиваться дымкой.
Все остальные сидели полукругом перед пылающим очагом; у ног старика дремала пятнистая голубая гончая. Сидящие подвинулись, освобождая место для Баярда, а Бадди снова уселся на корточки в углу за очагом.
— Поймали? — спросил мистер Маккалем.
— Да, сэр, — отвечал Баярд. — Вроде как сняли шляпу с гвоздя па стене.
Старик попыхивал трубкой.
— Не бойся, ты без настоящей охоты от нас не уедешь, — сказал он Баярду.
— Сколько их у тебя, Бадди? — спросил Рейф.
— Всего четырнадцать.
— Четырнадцать? — повторил Генри. — Да нам в жизни столько опоссумов не съесть.
— Ну, тогда выпускай их и лови снова, — отвечал Бадди.
Старик неторопливо попыхивал трубкой. Остальные тоже курили или жевали табак; Баярд вытащил свои папиросы и предложил их Бадди. Тот покачал головой.
— Бадди так и не начал курить, — заметил Рейф. — Да ну? Почему, Бадди? — спросил Баярд.
— Не знаю, — отозвался Бадди из своего темного угла. — Наверно, просто некогда было учиться.
Пламя трещало и металось; время от времени Стюарт, сидевший ближе всех к ящику с дровами, подбрасывал в огонь полено. Собака, лежавшая у ног старика, поводила носом, словно принюхиваясь к чему-то во сне; пепел из очага посыпался ей на нос, она чихнула, проснулась, подняла голову, моргая, поглядела в лицо старику и вновь задремала. Маккалемы сидели безмолвно, почти не двигаясь; казалось, будто эти суровые мужественные лица с орлиным профилем высек из сумрачной тьмы огонь очага, будто замысел их родился в одной голове и будто все они были обтесаны и покрашены одной и той же рукой. Старик аккуратно вытряс себе на ладонь трубку и взглянул на массивные серебряные часы. Восемь.
— Мы встаем в четыре, Баярд, — сказал он. — Ну, а тебе можно поспать до рассвета. Принеси кувшин, Генри.
— В четыре часа, — сказал Баярд, когда они с Бадди раздевались в освещенной лампой холодной пристройке, где на огромной деревянной
