Жозеф Бальзамо. Том 1 - Александр Дюма

— Да нет, не всего, — тихо проговорил кардинал, который уже полностью подчинился собеседнику и не пытался изображать из себя покровителя.

— Ах, да, верно, — отозвался Бальзамо. — Я и забыл, что ваше высокопреосвященство желает кое-чего кроме золота, кое-чего, что дороже всех богатств мира, но это — дело не науки, а магии. Одно ваше слово, и алхимик уступит место магу.

— Благодарю вас, сударь, но мне ничего не нужно, А ничего больше не желаю, — грустно ответил кардинал.

Бальзамо подошел поближе и проговорил:

— Ваше высочество, такой молодой, пылкий, красивый и богатый принц, который к тому же носит имя Роган, не должен так отвечать магу.

— Почему же?

— Потому что маг читает в сердце и видит там совсем другое.

— У меня нет больше желаний, я ничего не хочу, сударь, — чуть ли не в ужасе повторил кардинал.

— А я полагаю, что все обстоит как раз наоборот: желания у вашего высокопреосвященства таковы, что вы не осмеливаетесь сознаться в них даже самому себе, поскольку желания эти — королевские.

— Кажется, сударь, вы намекаете на те несколько слов, которыми мы обменялись у принцессы? — вздрогнув, спросил кардинал.

— Да, это так, монсеньер.

— В таком случае, сударь, вы ошиблись тогда и продолжаете ошибаться сейчас.

— Неужели вы забыли, принц, что я вижу происходящее в этот миг в вашем сердце так же ясно, как видел, что ваша карета выезжает из монастыря кармелиток в Сен-Дени, пересекает заставу, сворачивает на бульвар и останавливается под деревьями, шагах в пятнадцати от моего дома?

— Тогда объяснитесь и скажите, что меня волнует.

— Ваше высочество, принцы из вашего рода всегда были склонны к любви большой и опасной. Это закон, и вы не являетесь исключением.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — пролепетал принц.

— Напротив, прекрасно понимаете. Я мог бы коснуться многих струн, которые звучат в вас, но зачем? Я задел именно ту, которую нужно, и она зазвенела, да еще как!

Кардинал поднял голову и, все еще немного сомневаясь, вопросительно заглянул в глаза Бальзамо, смотревшие ясно и уверенно. Тот улыбнулся с выражением такого превосходства, что кардинал опустил взгляд.

— О, вы правы, монсеньер, совершенно правы, и не надо так смотреть на меня: я слишком ясно вижу, что происходит у вас в сердце — ведь там словно в зеркале отражается внешний вид предметов.

— Молчите, граф Феникс, молчите! — испуганно вскрикнул кардинал.

— Да, вы правы, нужно молчать: пока не пришло еще время выставлять напоказ такую любовь.

— Вы говорите, пока еще?

— Да.

— Значит, у этой любви есть будущее?

— А почему бы и нет?

— А вы можете уверить меня в том, что эта любовь не безрассудна? Я ведь так считал, считаю и буду считать до тех пор, покуда мне не докажут обратное.

— Вы просите слишком многого, ваше высокопреосвященство. Я не могу ничего сказать, пока не встречусь с той, что внушила вам эту любовь, или не получу какой-нибудь принадлежащий ей предмет.

— Что за предмет вы имеете в виду?

— К примеру, прядь — хоть самую маленькую — ее прекрасных золотистых волос.

— О, да вы и в самом деле человек проницательный! Вы действительно читаете в моем сердце с тою же легкостью, с какой я читаю книгу.

— Увы! То же самое сказал мне ваш бедный двоюродный прадед, шевалье Луи де Роган, когда я прощался с ним в Бастилии у подножия эшафота, на который он столь бесстрашно взошел.

— Он вам так сказал? Что вы — проницательный человек?

— Да, и к тому же что я умею читать в сердцах. Я ведь предупреждал, что шевалье де Прео его предаст. Он не хотел меня слушать, но все вышло по-моему.

— Вы видите большое сходство между мной и моим предком? — побледнев, спросил кардинал.

— Я только хочу напомнить вам, монсеньер, что вы должны быть очень осмотрительны, когда будете добывать прядь волос из-под короны.

— Куда бы мне ни пришлось за нею отправиться, вы ее получите, сударь.

— Отлично. Вот ваше золото, принц; надеюсь, вы больше не сомневаетесь в том, что это и в самом деле золото?

— Дайте мне перо и бумагу.

— Зачем, монсеньер?

— Чтобы написать расписку в получении ста тысяч экю, которые вы столь любезно дали мне в долг.

— Полно, монсеньер, зачем мне ваша расписка?

— Я часто делаю долги, мой дорогой граф, но имейте в виду: я никогда не беру деньги просто так.

— Как вам будет угодно, принц.

Кардинал взял со стола перо и необычайно крупным и неудобочитаемым почерком написал расписку, орфография которой заставила бы сегодня ужаснуться даже экономку ризничего.

— Так будет хорошо? — протягивая бумагу Бальзамо, спросил кардинал.

— Превосходно, — даже не взглянув на нее, ответил граф и положил лист в карман.

— Вы не хотите ее прочесть, сударь?

— У меня есть слово вашего высокопреосвященства, а слово Роганов стоит больше любого заклада.

— Граф, — проговорил кардинал с полупоклоном, что со стороны человека его положения значило немало, — вы весьма любезны, и, коль скоро я не могу сделать вас своим должником, прошу не лишать меня удовольствия оставаться вашим.

Поклонившись в свою очередь, Бальзамо дернул за сонетку, и на пороге появился Фриц. Граф что-то сказал ему по-немецки, Фриц наклонился и, словно ребенок, которому нужно унести восемь апельсинов, немного неловко, но без видимых усилий поднял восемь слитков, обернутых в очески.

— Этот малый — настоящий Геркулес! — воскликнул кардинал.

— Да, принц, он довольно силен, — отозвался Бальзамо. — Однако, истины ради, должен сказать, что с тех пор, как он у меня на службе, я каждое утро даю ему три капли эликсира, приготовленного моим ученым другом доктором Альтотасом. Эликсир уже начинает действовать, через год парень будет поднимать одной рукой восемьсот унций.

— Поразительно! Непостижимо! — пробормотал кардинал. — Я не смогу удержаться, чтобы не рассказать обо всем этом.

— Расскажите, ваше высочество, расскажите, но не забывайте, что тем самым вы обяжетесь собственноручно поджечь мой костер, если парламенту вдруг вздумается изжарить меня на Гревской площади, — со смехом ответил Бальзамо.

Он проводил именитого посетителя до ворот и распрощался с ним, не позабыв почтительно поклониться.

— Где же ваш слуга? Я его не вижу, — удивился кардинал.

— Он понес золото в вашу карету, монсеньер.

— Так он знает, где она?

— Под четвертым деревом направо по бульвару. Это я ему и сказал по-немецки, принц.

Кардинал воздел руки к небу и исчез во мраке. Бальзамо дождался Фрица и поднялся к себе, закрывая по пути все двери.