Крысиная башня - Павел Дартс

Но, как- то быстро, подсознательно прогнав в голове варианты ответа, и дальнейшее развитие «разговора», ответил проще и короче:

— Да.

И налил себе еще рюмку.

— Бать, не сопьешься? — подмигнул Крыс. Толик встал, потянулся, и со словами «Пойду-ка я… Эльку проведаю… Заверю ее в моем обещании еще раз…», подмигнул Олегу с Крысом и вышел.

Крыс нахально остался, сделав вид, что пьет чай. Он прекрасно по опыту уже знал, что будет в результате, — разборка, ничего хорошего, но… Как бы чего не вышло. Батя потихоньку, рюмка за рюмкой, уже ополовинил бутылку коньяка; и хотя, как обычно, опьянение у него выражалось только в конкретном покраснении лица и чуть дрожащих руках, а также — обычно — в желании поговорить, но… День сегодня был того… как сказать? Нетривиальный. — Во!

Васильченки о чем-то шептались, прихлебывая горячий сладкий чай; в углу, где почти не доставал свет свечей и светильника.

— А если бы?… А если бы они отдали тебе то, что ты просил? Ну, сменялись бы? Честно?

— Такого по определению не могло быть.

— Ну а если? Вы бы… Ты бы их все равно ведь ограбил?

— Я-ни-кого-не-грабил! — сказал Олег с расстановкой, — Да, я подставился. И подставил ребят — как наживку. А ограбить пытались нас. А мы лишь защищались. Да! — он остановил отстраняющим жестом Лену, изо рта которой уже готовы были вылететь обличения и обвинения, — Да! Если ты настаиваешь, пытаешься все привести к той морали, которая больше не существует, к тому, черт побери, уголовному кодексу, который приказал долго жить, — то да. Мы ограбили их. И это… Как там?… Насильственно лишили свободы. И, что интересно, ни грамма в этом не раскаиваемся — ни я, ни ребята…

— Ты еще про брата своего вспомни, — он-то уж точно не раскаивается!

— Да… Это точно. Так вот. Если на мгновение допустить такую вероятность, что этот… Иванов. Иванов бы решил у нас честно купить обрез, — за мешок картошки, как я предлагал! — он бы нас никуда не повел. Принес бы мешок и сменял. Или договорился бы, чтобы мы подошли на следующий день. Но он хотел с нас поиметь — и не только обрез. Вообще…

Олег потер лоб. День был трудный, нервный, да еще выпил. Мысли путались. Подкатывало раздражение на идиотские вопросы.

— Если бы вдруг он захотел честно сменяться, я бы его грабить не стал. Зачем? Вокруг масса сволочей… С которых можно поиметь… Зачем грабить честного человека?… Тем более — убивать? Это нехорошо…

Он вдруг пьяненько захихикал:

— Иванов — честный… Этот плешивый пройдоха, со своим племянничком, который с папашей двух стариков из их машины выкинул, а с этим дохлым жиртрестом — честный?… Хи-хи-хи… Да он вообще забыл, что такое вообще делать «честно»! Он посрать-то честно не сходит!..

— Постой, вы и убили там кого-то?? — воскликнула Лена.

— Да… Не без того… В порядке самообороны, так сказать. Этих коммерсов ведь трое было, вот один и успел за ружьем кинуться. На окрики не реагировал. Ну и… По законам военного времени — в расход. Застрелили.

Олег говорил, и чувствовал, что звучит это как-то неубедительно. Неубедительно для всех, кто там не был. Наверное, это всегда так: невозможно объяснить человеку, мыслящему не в тех пропитанных опасностью, страхом и адреналином, категориях, почему ты поступил так, а не иначе. Отсюда и получаются все эти «контртеррористическая операция» и «как вы могли так поступить» — про военное-то, по сути, время; и при военных взаимоотношениях: вот он враг — убей его, или он убьет тебя! Но тем, кто этого не нюхал, этого не объяснить, — слова получаются какие-то фальшивые, неубедительные. Как сейчас.

Он вновь ощутил всю напряженность той ситуации; болезненный, тянущий в животе страх за сына и Белку, — в то время, как надо было играть разиню-интеллигента; и выдернуть люгер не раньше и не позже, потому что секунды ошибки могли все сломать, испортить… Он вновь, как в реале, ощутил сивушно-луковый запах, исходивший от толстого Жоры, его лапа, похотливо тянущаяся к лицу Белки; напряженно сжавшийся рядом силуэт Сергея. Жора, ломанувшийся к своему «Моссбергу», как бегемот сквозь камыши. И Колька, жмущий на спусковой крючок не снятого с предохранителя автомата. А ведь… Если б… Пришлось бы… Если бы успел! Но как это все объяснить тем, кто там не был; обяснить ей — недавно еще, да и до сих пор, не мыслящей своей жизни без регулярных визитов к косметичке?

— И кто…убил?…

Олег вновь отчетливо увидел рвущегося к ружью толстяка, и пули, бъющие в его жирное тело. «Сказать — я?» — мелькнула мысль; но вместо этого вырвалось зло-залихватски:

— Да, собственно все. И я, и Толян, и сын твой, и даже Белка постаралась. Коллективно, так сказать. И при этом, заметь, никто из них в содеянном ни грамма не раскаивается!

Помолчали.

— Ты хоть понимаешь, что ты нашего сына сделал убийцей??

— Он защищался… — разговор стал давить на Олега своей вопиющей бессмысленностью.

— Ты все врешь! — раскрасневшись, обличающее продолжила Лена, — Если бы… Да ты по-любому хотел его ограбить! И тебе было все равно, кого — честный, нечестный, — что ты тут врешь?? Ты хотел ограбить — и ты ограбил! И убил! Потому что такова твоя натура! Как и твоего братца!

Увидев встающего Олега, быстро добавила:

— И сына этому учишь! Этого я тебе никогда не прощу!!..

— Мам… — вмешался Сергей, — Мам, ты не права. Ты совершенно напрасно на батю катишь! Тебя там не было…

— А ты заткнись! — сорвалась она, — Иди вон, — бей рабов палкой! Ты ведь это любишь, я знаю! Убей еще кого-нибудь! Весь в своего папочку!!

Сергей покраснел, у него затряслись руки. В наступившем молчании слышно было как потрескивают свечи и где-то за окном, далеко, кто-то дико орет пьяную песню. Володя с Людой, опустив головы, молчали. Встал:

— Бать, я мыться и спать. Пошли? Горячая вода есть…

— Да, Я сейчас. Ты иди.

— Нормально сегодня день получился.

— Да. Нормально. — Олег встал, и слегка покачиваясь, стоял, нависая над столом. Как-то отчетливо он почувствовал всю окружающую мерзость происходящего, пропотевшую рубашку и свернувшийся в спираль глупый засаленный галстук, надетый «для образа», и все еще не снятый. Так и не вымылся… Чужой дом. Чужая мебель. Чужие слова. Чужие люди. И только надежная тяжесть пистолета за поясом сзади давала якорь, уверенность, привязывала к действительности. И сын.

Он взглянул на Лену. Эта женщина… Из-за нее он в свое время не спал ночами, из-за нее мчался за тысячи километров, чтобы увидать, в робкой надежде, что может быть?… Может быть у них получится? Из-за нее был готов драться на дискотеках. Вспомнил, как это было — как, когда уже поженились. Дикий, какой-то совершенно нереальный, ни на чем не основанный страх, что она — вот-вот умрет! Почему, зачем, отчего?? Ничего этого не предвещало. Но он сбегал с работы пораньше, чтобы увидеть ее, прижать к себе, защитить от чего-то… Почему ТОГДА он боялся, что она умрет? Значительно позже он понял для себя это, — потому что счастье было настолько полным и всеобъемлющим, что он был уверен — такое не может длиться долго! Нет. Это был просто водопад, оазис счастья — она, его радость, его Лена была рядом с ним, она любила его — он верил в это! Это было настолько всепоглощающе хорошо, что… что это не могло длиться долго. А за себя он никогда и ни в чем не боялся.