По воле судьбы - Маккалоу Колин

Он знал, что даже не попытается вытащить меч. Вдруг все задвигалось. «Геркулес Непобедимый!» — закричали вокруг. Со стороны противника тоже донеслись какие-то кличи. К своему ужасу, Брут обнаружил, что сражение — это не красивое фехтование множества пар, но общая сшибка кольчуг, кренящихся то в одну сторону, то в другую. Мечи куда-то вонзались, сверкая, щиты использовались как тараны и рычаги. Как они узнают, кто друг, а кто враг? Неужели у них есть время разобрать цвета перьев на шлемах? Пораженный Брут просто сидел на коне и смотрел.

Весть о разгроме левого фланга и кавалерии вдруг пронизала весь фронт. Каким образом, он не понял, но сам уже точно все знал. Вокруг перестали кричать «Геркулес Непобедимый!», а желтые плюмажи приданных Бруту когорт заменились на голубые, чужие. Осознав это, Брут пнул свою кобылу под ребра и помчался к реке.

Весь день и почти всю ночь он прятался на болотистом берегу Энипея, ни на секунду не отпуская поводья. Наконец, когда крики, смех и костры наверху начали гаснуть, он вскарабкался на коня и поехал в Лариссу.

Там один симпатизирующий римлянам человек предложил ему кров и снабдил подходящей одеждой. Брут сел и принялся писать Цезарю.

Цезарь, это Марк Юний Брут, когда-то бывший твоим другом. Пожалуйста, прости меня за мою самонадеянность и решение связать себя с Гнеем Помпеем Магном. В течение многих месяцев я сожалел о том, что покинул Тарс и Публия Сестия, у которого был легатом. Я оставил свой пост, как глупый мальчишка, жаждущий приключений. Но такой род приключений меня сильно разочаровал. Я понял, что я до смешного робок и что война — совершенно не мое дело.

По городу ходят слухи, что ты предлагаешь простить всех помпеевцев, если они не были прощены раньше. Я также слышал, что ты простишь любого по второму разу, если один из твоих людей вступится за него. В моем случае это необязательно. Я прошу прощения как виноватый единожды. Прости же меня, если не ради меня, так ради моей матери и твоей покойной дочери Юлии.

Получив это письмо, Цезарь поехал в Лариссу.

— Найди мне Марка Юния Брута, — сказал он городскому этнарху. — Найди — и Ларисса не пострадает.

Пришел Брут, все еще в греческой одежде, жалкий, похудевший, пристыженный, боясь поднять голову и посмотреть в лицо призвавшему его к себе человеку.

— Брут, Брут, что я вижу? — услышал он низкий знакомый голос и почувствовал на своих плечах чьи-то руки.

Кто-то заключил его в крепкие, стальные объятия. Брут ощутил прикосновение губ. Он поднял голову. Цезарь. О, кто еще имеет такие глаза? Кто еще обладает силой, достаточной, чтобы подчинить себе его мать?

— Мой дорогой Брут, я так рад видеть тебя! — сказал Цезарь, отводя его в сторону от своих ухмыляющихся и еще не спешившихся легатов.

— Ты прощаешь меня? — прошептал Брут.

Вес и тепло руки, придерживающей его, были почти равны весу и теплу руки матери. Вспомнив о ней опять, он всполошился. О боги, его ведут, чтобы унизить, убить!

— Мне и в голову не могло прийти, что ты нуждаешься в прощении, мой мальчик! — сказал Цезарь. — Где твои люди? У тебя есть лошадь? Ты немедленно едешь со мной. Ты мне очень нужен. Мне очень не хватает человека, способного с твоей дотошностью разбираться в параграфах, цифрах и всяческих мелочах. И я обещаю, — продолжал теплый и дружеский голос, — что в ближайшие годы ты добьешься под моим покровительством большего, чем мог тебе дать Помпей.

— Как ты намерен поступить с беглецами? — спросил Антоний, вернувшись в Фарсал.

— Прежде всего пойду по следу Помпея. Есть какие-либо известия? Кто-нибудь видел его?

— Поговаривают о Диуме, — сказал Кален, — и об Амфиполисе.

Цезарь был удивлен.

— Амфиполис? Тогда он движется на восток, а не на запад и не на юг. А что Лабиен, Фауст Сулла, Метелл Сципион, Афраний и Петрей?

— Помимо малыша Брута, мы имеем твердые сведения только об Агенобарбе.

— Да, Антоний. Он пал, сражаясь. Ушел второй мой заклятый враг. Хотя, признаюсь, по нему я не буду скучать. Кто-нибудь позаботился о его прахе?

— Уже отправили жене, — сказал везде успевающий Поллион.

— Хорошо.

— Выходим завтра? — спросил Кальвин.

— Да, завтра.

— Думаю, что к Брундизию скоро подкатится орда беглецов, — сказал Публий Сулла.

— Я уже написал Ватинию в Салону. Квинт Корнифиций подменит его. А Ватиний займется Брундизием и беглецами. — Цезарь улыбнулся Антонию. — Не нервничай, Марк. Я слышал, что Гней Помпей-младший отпустил твоего брата с Коркиры целым и невредимым.

— Я принесу Юпитеру жертву. Благодарю за хорошую весть.

Утром Фарсал снова стал сонной долиной. Армия Цезаря снялась с места, но сам Цезарь с ней не пошел. Он пошел в провинцию Азия, прихватив с собой только два новоизбранных легиона из прощенных солдат. А его ветераны отправились на заслуженный отдых. В италийской Кампании под патронажем Антония их должны были принять более чем хорошо. Еще Цезарь взял с собой Брута и Гнея Домиция Кальвина, нравящегося ему все больше и больше. В сложных условиях тот был просто незаменим.

Марш до Амфиполиса был по обыкновению молниеносным. Правда, люди Помпея изумленно покряхтывали, но не роптали. В армии Цезаря каждый вмиг начинал понимать, на что он способен и чего от него ждут.

Расположенный восточнее Фессалоники (еще восемьдесят миль по Эгнациевой дороге), в том месте, где широкая река Стримон, вытекавшая из озера Керкинитис, впадала в море, Амфиполис занимался строительством кораблей. Пригодный лес рос далеко, но река Стримон легко несла бревна, которые внизу распиливали и отправляли на верфь.

Марк Фавоний ждал, уверенный, что его подвергнут гонениям.

— Я прошу прощения, Цезарь, — сказал он.

Еще один человек, которого Фарсал изменил до неузнаваемости. Он больше не копировал Катона, не каркал, не посматривал на весь мир свысока.

— От всей души прощаю, Фавоний. Брут со мной, он хочет видеть тебя.

— Ах, ты простил и его.

— Конечно. Я не преследую порядочных людей за ошибочные устремления. Я лишь надеюсь однажды увидеть их в Риме работающими на благо страны. Скажи мне, чего ты хочешь? Я дам тебе письмо к Ватинию, и он в Брундизии сделает для тебя все.

— Я хочу, — сказал Фавоний со слезами, повисшими на ресницах, — чтобы больше такое не повторялось.

— Я тоже хочу этого, — искренне сказал Цезарь.

— Да, это можно понять. — Фавоний вздохнул. — Что касается меня, то позволь мне удалиться в Луканию и зажить тихой жизнью. Без войны, без политики, без борьбы, без грызни. Мира, Цезарь — вот все, чего я хочу. Покоя и мира.

— Ты знаешь, куда направились остальные?

— В Митилены, но я сомневаюсь, что они задержатся там. Оба Лентула не выказывали намерения расставаться с Помпеем, а тот как раз перед отъездом получил сообщение, что Лабиен, Афраний, Петрей, Метелл Сципион, Фауст Сулла и еще кое-кто направляются в Африку. Больше я ничего не знаю.

— А Катон? Цицерон? Что с ними?

— О них я не слышал. Но, я думаю, Катон поедет в Африку, когда узнает, что очень многие едут туда. В конце концов, там все лояльны к Помпею. Я сомневаюсь, что ты заполучишь Африку без борьбы.

— Я тоже. Благодарю тебя, Марк.

Обед в тот вечер обед прошел спокойно, присутствовал только Брут. Но на рассвете Цезарь уже был на пути к Геллеспонту. Брут блаженствовал: ему выделили двуколку и расторопного заботливого слугу.

Фавоний выехал за город, чтобы в последний (как он надеялся) раз посмотреть на серебристую ленту римских легионеров. Но видел он только Цезаря, с непринужденной грацией опытного наездника восседавшего на буром, приплясывающем под ним жеребце. Фавоний знал, что, едва колонна удалится от городских стен, Цезарь спешится и пойдет вместе со всеми. Лошади были для боя, парада и разного рода спектаклей. С одной стороны — блеск, величие, мощь, с другой — аскетическая неприхотливость и подлинная, ненаигранная простота! Как эти вещи уживаются в одном человеке? Гай Юлий Цезарь. Ему дано все. Ветер играет редкими прядями золотистых волос, спина абсолютно прямая, сильные, мускулистые ноги. Эталон красоты. Нет, не слащавой, как у Меммия, и не томно-изысканной, как у Силия. Настоящей, мужской. Он — потомок Венеры и Ромула. И кто знает, может быть, и впрямь боги любят его больше всех. О, Катон, не противься тому, чему невозможно противиться! Будет он царем Рима или не будет — решать лишь ему.