Крушение империи - Михаил Козаков

Не задумываясь пока над всем остальным, что было в письме, она пошла разыскивать Теплухина, надеясь у него получить дополнительные сведения о Пантелеймоне Кандуше.

В зеленой, «мифологической» гостиной за двумя ломберными столами царствовали карты. В центре одного стола сидел дядя Жоржа, в центре другого — посасывающий только что обрезанную пахучую сигару Арий Савельевич. (Терещенко уже уехал.)

Обычно малоразговорчивый, апатичный, Бронн, раздавая небрежно скользкие атласные карты, цедил теперь сквозь зубы больше слов, чем Ириша слышала из его уст за весь этот день.

— Это то сражение, которое я, к сожалению, всегда выигрываю. И всегда банк, всегда банк..

«Где он?» — искала глазами Ириша Теплухина.

— Девять… вот видите? Не точек, а очков! — слабо усмехнулся Бронн, заметив Иришу и покосившись в ее сторону. — Когда я был в Германии, один немец — такой, знаете ли, король среди крупье — рассказывал мне. Кант, знаете, и Гегель, несмотря, что философы, — а? — любили, оказывается, играть в карты… Но виноват, мадам: девять опять!.. Да, так что я говорил? Ага. Моцарт был страстный охотник до биллиардной игры, — все-таки игра, господа! Лессинг любил лото и фараон, а знаменитый Шиллер — так тот прямо говорил, что, по его мнению, человек только тогда вполне человек, когда играет. Это мне все рассказывал мюнхенский крупье. Господа, я не шулер, но у меня опять девятка!..

За столом Карабаева помощник присяжного поверенного с вытянутыми, как для свиста, губами говорил соседу, известному в городе доктору-общественнику:

— Вот пошла — замечаете? — молодежь… Максималисты, а не молодежь! Взять хотя бы сегодняшний случай. (Ириша поняла, что идет речь, очевидно, о ней, и потому прислушалась.) Судят о том, о чем не имеют права. Я помню, мы в свое время занимались театром и литературными процессами, — это так развивало наш ум! Нет, нет, Георгий Павлович, я пропущу на сей раз: предчувствие — не повезет! Да… судили, говорю, по всем правилам устава уголовного судопроизводства. Алеко — из «Цыган», Карла и Франца Моора — из «Разбойников», графа Старшенского, помню, из гауптмановской «Эльги», Хлестакова, Раскольникова, конечно… А теперь?

Ириша вышла из гостиной и обошла всю квартиру, но Теплухина нигде не было. Не искать же его в кухне?

Но оказалось, как сообщила повстречавшаяся горничная, что именно там; верней — в людской, рядом расположенной, он и находится сейчас.

Минут пять назад пришел по черному ходу какой-то скромно одетый человек, по виду — схожий с мастеровым, и спросил Ивана Митрофановича. Он был так настойчив в своей просьбе, что пришлось вызвать Ивана Митрофановича, и вот они сейчас беседуют о чем-то в людской. А сама она, горничная, идет к вешалке за теплухинской шубой и шапкой, потому что послал Теплухин, намеревающийся, невидимому, уходить.

Можно было, конечно, отложить разговор с Теплухиным, но Ирина рассудила иначе.

Иван Митрофанович мог ждать кого угодно, но не Кандушу.

Пантелейка стоял, чуть согнувшись, у неостывшей плиты и попеременно грел руки, прикладывая их к теплому белому кафелю. Повар Михей и его дородная помощница, сидя за столом у окна, заканчивали в безмолвии свой поздний обед. Шипела в судках на плите вода для мытья посуды.

Кандуша сразу и не заметил перешагнувшего порог Ивана Митрофановича.

— Ох, ты… а я и не слышал, гос-споди боже мой!

— Гм, не слышал? У прогневанных богов шерсть на ногах! — враждебно усмехнулся Иван Митрофанович. (Час назад, за обедом, он слышал это изречение в устах впалолобого адвоката и теперь повторил его — как будто кстати.)

Но Кандуша его не уразумел. Ему даже показалось, что Теплухин «под мухой» и потому говорит так непонятно.

— Здравствуйте, Иван Митрофанович.

— Ну, здравствуй. Откуда ты?

— Из провинции, как вам известно. Сегодня только, Проездом, конечно.

— А зачем пожаловал?

— По делу-с!!

— Мне сейчас некогда.

— И мне тоже, осмелюсь заметить! — с обеспокоившей дерзостью сказал Пантелейка.

— По какому это опять делу?

Кандуша, скосил глаза в сторону невольно прислушивавшихся повара и его помощницы. Увидев Теплухина, она, оробев почему-то, встала и так — стоя — продолжала еду.

Иван Митрофанович оглянулся и жестом пригласил Пантел ейку в людскую.

— Говори.

— Сюртук хорош больно… — с, искренним любопытством рассматривал его Кандуша. — Опять же галстук — шелк! Богаты стали, вижу… Денежки — что голуби, пипль-попль! Где обживутся, там и ведутся, позволю заметить.

— А ты к делу переходи, — уже мягче прежнего сказал Иван Митрофанович. — Ты-то сам… деньги в банке уже получил? Или как распорядился?

— Об этом и речь, Иван Митрофанович.

— А что такое?

— Сегодня, по прибытии, сразу в банк зашел.

— Ну, и что же?

— Обидели вы меня! — выпалил вдруг Кандуша, метнув исподлобья колючий взгляд.

— Чем? — удивился Теплухин.

— Сами знаете, Иван Митрофанович… Не можете не знать. Совесть надо — вот что! Вот гляжу я на вас — крупная, позволю сказать, птица стали. Со средствами, видно. А разве большие птицы зернышками пробавляются? На махонькое зернышко клюв открывают, — как скажете?

— Ну, ты… птичник нашелся! Чем я тебя обидел?

— А как же? В банк захожу, там поглядели-поглядели чек ваш и — пожалуйста! Все, говорят, будет правильно, и деньги вы, господин хороший, получить сможете, только тот, кто выдал вам чек, формальность одну не выполнил. Сам же, говорят, ее назначил нам, а не выполнил. Какую такую формальность? — спрашиваю. А это, говорят, мы сказать не вправе: а может, вы, прощения просим, жулик и все такое подделать можете?

— Ха-ха-ха! — расхохотался Иван Митрофанович.

— Чего вы? — оторопел Кандуша.

— Понимаю, все понимаю! Ты прости меня: я, наверно, забыл особый гриф… секретная такая отметка моя… забыл я её поставить. А ты думал, что я тебя надул? Расписку взял — и надул? Ай-ай-ай, сударь мой!

Он кликнул из кухни горничную и велел ей принести шубу.

— Спустимся во двор, я зайду в свою квартиру и мигом все тебе сделаю.

Он был рад, что все оказалось такими пустяками, а он было уже начал волноваться из-за неожиданного появления Пантелейки. Кандуша, — видел он, — тоже не скрывал своей радости.

— А теперь второе дело, — ухмыльнулся тот. — Думал: не расскажу, пипль-попль, если взаправду обидеть хотели. Но вот, благодарить позволю себе, по-иному вышло… Людмила Петровна-то на другой день после вашего отъезда заявилась-то ко мне в Ольшанку! — неожиданно сказал он.

— Да что ты?! — проткнул его своим рысьим взглядом Теплухин. — Наболтал, гляди?

— Гос-споди боже мой, за кого принимаете? Не увидала-с она меня. Как услыхал ее голос — скрылся у батькиного соседа.

— Пойдем, расскажешь все по дороге. Выходи, выходи, я — сейчас.

Он пропустил вперед себя Кандушу, направившегося к черной двери, а сам сделал несколько шагов навстречу поджидаемой горничной, посланной к вешалке. И — столкнулся на пороге кухни лицом к лицу с Иришей.

— Кандуша!.. — невольно воскликнула она, увидев на мгновение его лицо в тот момент, когда он закрывал за собой дверь на площадку.

Но он не слышал ее возгласа и спокойно исчез.

— Почему этот человек здесь? — схватила она за руку Теплухина. — Зачем он к вам приходил?

— Это сын нашего рабочего-кожевника из Ольшанки. Почему он вас так интересует? Вы что, — знаете его, Ирина Львовна?

— Знаю. Зачем он сюда приходил? — упрямо повторила свой вопрос Ириша.

Иван Митрофанович внутренне насторожился:

— Он просил за своего отца: обычное житейское дело.

— Вы с ним сейчас уходите?

— Да, на одну минуту. Оформить кое-что. А в чем дело, Ирина Львовна? — старался говорить он как можно веселей и непринужденней, влезая в шубу, принесенную подоспевшей горничной.

— Можно вас на одну минуту сюда? — увела его Ириша в коридор, где никто не мог их слышать. — Вы знаете этого человека, Иван Митрофанович?.. Давно? С таких пор?

— Да как сказать собственно?.. Знаю и не знаю. Ну, так же, как сотню других, которых видел в своей жизни случайно раз-другой, — уклончиво ответил Иван Митрофанович.

— Он шпик из охранки! — горячо, так, что выступила непрошенная слеза в глазу, сказала Ириша. — Остерегайтесь его.

— Вот так штука!

Она увидела побагровевшее во всю ширь теплухинское лицо, на котором, как нашлепка, смешно выделялся теперь уцелевший от краски смущения шафранный коротенький нос.

Иван Митрофанович втянул на секунду к зубам свои мясистые губы и тотчас же разжал их наигранной улыбкой искренно недоумевающего человека.

— Боже мой, а вы откуда знаете?

— Знаю, Иван Митрофанович!

— Удивительно, право! Во-первых, этот парень мне никак не страшен: я даже не помню, когда я его до сегодняшнего дня видел…