Проект Деметра - Райдо Витич

Знаешь, я рад, что нам можно поговорить с глазу на глаз, и буду откровенен – я не хотел бы подобного развития событий. Но как член совета не могу вмешиваться, а вот ты…

– Что нужно? – поддался к нему Вейнер.

– Нужно убедить Эйорику отказаться от своих слов.

– Или доказать, что она не является дочерью Эберхайма, – тем же тоном парировал светлый.

Эхинох выдавил улыбку и откинулся к спинке стула.

– Н-да, – огладил столешницу. – Я вижу нужно начинать сначала.

И снова сел ближе к мужчине, вперед поддавшись:

– Эйорика сделала заявление и потребовала расторжения уз с Лой. Теперь ее отказ от требований не имеет значения. Спасти положение может лишь отказ признать Эберхайма отцом. На эту тему могу сказать одно – я уверен, что она сказала правду, и почти уверен, что не откажется от отца. Не знаю, понимала ли она, какую боль причинила Лой, но, то, что ударила сперва по себе и осознанно – это точно.

– Она не мазохистка.

– Нет. Поэтому и вывод прост – она знает больше, чем говорит, она сознательно отдает себя в руки правосудия по закону изначальных. Не факт что понимает, чем это грозит, но факт что хотела отодвинуть всех. Что и случилось.

– Всех или Эрлана?

Эхинох отвернулся, не зная стоит ли Вейнеру столь глубоко вникать.

– Не столь важно.

– Почему? Если дело в нем…

– Даже если так – что это меняет? В случае если факт ее родства с изгоем и преступником подтвердится, если она не откажется от него Лой будет вынужден выдвинуть встречный иск и узы будут расторгнуты. Эйорику лишат права, поставят вне закона и выдворят из города.

– Мы уйдем с ней.

– И станете изгоями.

– Ну и что?

– Ты не понимаешь? Вы станете низшими – обычными людьми, но при этом, останетесь по факту рождения светлыми. Ваше право будет ликвидировано и вы ничего не сможете.

– Жили так двадцать лет и не умерли.

Эхинох отмахнулся от его слов, прекрасно понимая, что тот мало понимает о чем рассуждает.

– Вам никто не даст приюта, не подаст ни хлеба, ни воды, ни руки. Вы будете болеть как все местные, а лечить вас может только жрец. А он не станет – вы вне закона, вы никто. У вас не будет детей, потому что эттарны для вас закрыты. Вы не сможете заключить союз. Вас может любой убить и не понесет наказания. Ваши имена будут вымараны из летописей рода, линия пресечена. Вас не встретят предки, если вы войдете в их мир. С вами даже разговаривать никто не станет. Вам нельзя будет сидеть за столом, к вам нельзя будет приближаться. На вас будут все плевать.

– Что-то не заметил, что заплевали Эберхайма.

– Это другой вопрос – вопрос его окружения. И к нам он не имеет отношения. Ты за себя скажи – серьезно хочешь встать вне закона, лишиться будущего и настоящего, лишиться рода и права, поддержки собратьев и помощи ради той, чей отец убил твоего отца и мать, залил кровью всю Деметру и уничтожил самые великие и сильные рода?

Вейнер скривился. Потер лицо, матерясь про себя.

– Но она-то в этом не виновна!

– Вот и пусть откажется от отца. Это вряд ли спасет ее союз с Эрланом, но хотя бы не сделает ее изгоем.

Шах головой замотал: какой-то дурдом и кошмар!

Как ему увидеть Эру, если перед глазами стоит мама и родной дом, отец и Эрлан, младший братишка, что льнет к нему, заглядывает в глаза, как к Богу. И их всех нет, убиты. Нет никого из тех, кого он помнил. И, к сожалению, отчетливо. И Эрлан прав – переступить через гибель стольких людей, было сложно. И возникало ощущение, что Эрика действительно сошла с ума, если признает этого упыря Эберхайма отцом. Ведь знает, кто и что делает! Харн, Огник, Ло, Шоэ, уверен и Самхат – лишь толика из тех погибших, что получили смерть благодаря ее папаше и часть – на ее глазах. Как она сама-то может через это переступить?

Нет, не то здесь что-то. Она, конечно, женщина, а с ними бывают непредсказуемые сюрпризы, но не сволочь точно, чтоб спокойно принять убийцу невинных, те более оправдывать, что оправдать нельзя. И неужели перед ее глазами не встает тот же Огник? Мальчишка ведь совсем. За что он лег?

Надо бы собраться и сделать шаг через порог. В глаза ей посмотреть и пусть вновь скажет, ему – да, Эберхайм – мой папочка, целую в десна!

Уж больно не похоже все это на Эру.

– Мне кажется, еще недавно ты ее любил. Во всяком случае, творил безумства из-за нее не в меру. Сейчас же вижу тень сомненья на лице. Презрительность и жажду откровенья, как от преступницы, – заметил Эхинох. – Что ж, твое право. Она знала, на что шла. Ее оставили. Все. И не приходят, и не хотят идти, и видеть ее, знать. Кейлиф сложил с себя обязанности под предлогом невыполнения своего долга. Предпочел год наказанья, чем возвращенье и служенье дочери Эберхайма. Эрлан даже не заходит, хотя прекрасно знает, что она слаба и больна. Жрец отказался вести ее, – и добавил тише. – Все не хотят с ней знаться, хотя совет еще решения не принял – хватило вести о ее заявлении. Всем хватило… кроме Лалы Самхарт. Она знает, что и остальные, но отчего-то не спешит прочь от подруги. Наоборот. И почему -то, ей ровно на отказ Амарики в жилье, на то что с ней уже не желают здороваться.

Вейнер отвернулся. Подумал и двинулся к выходу:

– Это дело Лалы. Я пока не готов сказать, что-то определенно. Но Эрлану скажу.

– Скажи, – кивнул, не оборачиваясь, чтоб не показывать лица, что стало жестким и неприязненным. – И передай что его, пока еще жене, стало хуже. У нее жар.

И все же обернулся, напустив на себя равнодушия:

– Кстати, самый простой и лучший выход – не проявлять внимания и дальше. Оставленная помучается и умрет. Теперь совсем. Проблема испарится вместе с ней. Опять же – уже переживали, вновь переживать не станете.

Шах сжал зубы, глядя на спокойного даже немного обрадованного предложить удобный всем выход советника и, с трудом сдерживал желание отправить его мордой в стену.

Тот смолк и глаз прищурил выжидая.

Вейнер молча вышел из библиотеки.

Эхинох отвернулся, хлопнул по столу ладонями и уставился в потолок, чтобы сдержать себя: уроды. Вот ведь уроды! Что женщина, что мужчина, что больной, что здоровый, что светлый, что простой – все едино. Закон же, как же! А человека в человеке, в каком пункте отменили?

И задумался, потирая губы пальцем – неужели и Эрлан все оставит так, выдвинет требование? Понять его можно – трудно ему сейчас и выбор слишком сложен и неоднозначен.

Н-да, потеря ребенка действительна была знаковой. Вот было бы мученье, если бы остался.

И вздохнул, представив себя на месте Лой – ужасно. Сказать же точно, чтобы сделал – не мог. Но точно знал, что сделает все, чтоб оттянуть решение совета. Он чуял некое подводное теченье, как воду под толстым слоем льда, и ждал, когда он вскроется.