Небо и земля - Виссарион Саянов

Здесь живет его воля, воля погибших сыновей, дочери, ее мужа и ее приемного сына, — родное, сильное мощью дерзания и поиска…

Вечером Победоносцев долго рылся в ящиках письменного стола. Он нашел альбом с фотографическими карточками и дагерротипами давней поры. Была там и карточка, снятая в самом конце девяностых годов, — вся победоносцевская семья, сам Иван Петрович, гимназист Сережа, Глеб в коротких штанишках, Лена с большим бантом в белокурых вьющихся волосах. Долго сидел старик, задумавшись над фотографией, выцветшей и потускневшей за столько десятилетий…

Завыла сирена воздушной тревоги, и в комнату вошла Софья Гавриловна.

— Слышали? — спросила она.

— Слышал…

— И какие выводы сделали?

— Никаких.

— Тогда уж позвольте мне, как было обещано Аленушке, самой отвести вас в бомбоубежище…

— Никуда я не пойду, — сердито сказал Победоносцев. — Дайте мне книгу дочитать спокойно…

— Вы вот что, милый человек, — властно сказала Софья Гавриловна, сдвинув седые брови. — С дочерью вы могли капризничать, мучить ее, а со мной разговор короток. Не люблю упрямых людей и на самодурство смолоду круто отвечать привыкла. Дочь, конечно, вас умоляла, упрашивала, а я, знаете ли, просто скажу: немедленно пожалуйте со мной вниз, в бомбоубежище, и никаких споров…

Старик съежился весь, даже меньше ростом стал как-то, будто голову в плечи втянул, но спорить не решился и, вздыхая, стал собирать вещи, которые обычно брал с собой в убежище: чемодан с рукописями и бумаги, несколько книг, электрический фонарик, плед, теплые меховые туфли…

— Что ж, пойдем, — тихо сказал он.

Вместе спустились по лестнице, и он занял давно облюбованное им место в самой середине убежища, под лампочкой.

В ту ночь тревога была короткая, и часа через два Софья Гавриловна уже пришла за Победоносцевым.

— Вот и отвоевались, — громко сказала она. — Прожектора по небу шарили, шарили, да и поймали одного фашиста. А уж зенитки после с ним расправились…

Вдвоем вернулись домой, пили чай, долго беседовали за столом, и, странно, Победоносцев почувствовал, что за вечер привык к своенравной старухе.

— Спать почему-то не хочется, — сказала Софья Гавриловна. — Карты у вас есть? Пасьянс разложить, что ли?

Она раскладывала пасьянс, а Победоносцев наблюдал за быстрыми и ловкими движениями ее рук и думал о том, как, в сущности, сложно устроена жизнь: несколько десятилетий прожили в одном доме, по соседству, и не знали друг друга, а вот теперь сидят вместе, переживают сообща самые тяжелые испытания, и скажи им, что надо расстаться, пожалуй, загрустят оба…

Глава двенадцатая

Всю ночь и весь следующий день Елена Ивановна провела на вокзале, — так и простоял на запасных путях железнодорожный состав, в котором должны были везти строителей на одну из пригородных станций.

В часы тревог люди разбегались по вокзалу, уходили в убежище, а после отбоя снова собирались у вагонов и начинали бесконечные расспросы о том, когда же наконец отправят эшелон.

Начальник эшелона спорил, шумел, размахивал руками, но ничего определенного не говорил и к дежурному по вокзалу идти не собирался. Мало того, когда одна женщина пригрозила, что сама пойдет за справками, он вдруг рассердился и строгим начальническим тоном приказал никакой паники не создавать и ждать на месте, пока не будет велено ехать. «Придется, — сказал он, — и неделю тут простоите, а чтоб споров и суеты не было…»

Пока он спорил и убеждал, ему возражали, а стоило ему только заговорить спокойно и сказать, что никто не должен с места сдвинуться без его приказания, как сразу женщины успокоились.

— Дела!.. — обратился начальник эшелона к стоявшей рядом Елене Ивановне. — Я ведь человек сугубо штатский, учитель ботаники, и начальнического голоса нет у меня…

Он усмехнулся и медленно пошел вдоль состава. Был он уже немолод, сутулился, носил старомодное пенсне в черепаховой оправе на черной тесьме. Он знал то, о чем не догадывался еще никто из находившихся в его отряде людей: поезда по Варшавской дороге больше уже не ходили, и ждать нужно было до утра. А утром подадут грузовики…

Так ночью и не пошел эшелон, а на рассвете к вокзалу прибыли грузовики и повезли отряд за город.

Не проехали и двух километров, как кто-то из стоящих впереди, возле кабины, закричал: «Воздух!» Шофер остановил машину, все повыскакали на дорогу и залегли в канаве. Фашистский самолет покружил над дорогой, сбросил бомбу, разорвавшуюся на перекрестке, и полетел к лесу. Минут через двадцать грузовики тронулись дальше.

Елена Ивановна молча наблюдала за своими спутниками, и ее радовали эти веселые молодые лица, эти улыбки, этот порой безудержный смех в такой близости от линии фронта, на дороге, контролируемой немецкими самолетами. Да, они были такие же, как она, обстрелянные люди, уже смотревшие в глаза смерти и за короткое время привыкшие и к разрывам снарядов и ко всему укладу сурового военного быта…

Быстро привыкает человек к самой большой опасности, и просто, без рисовки, умеет он переносить тяготы войны! У Елены Ивановны легко вдруг стало на сердце, когда она почувствовала, что с людьми, сидящими в кузове грузовика, и с той вот беззаботной хохотушкой в свитере, и с нарядной барышней в берете, и с начальником в старомодном черепаховом пенсне — она теперь смело мчится навстречу опасности, к переднему краю обороны.

Елена Ивановна была молчалива и в пути, и потом, когда отряд выгрузился у противотанкового рва, и во время работы.

За пять дней непрерывной работы ров стал глубже, шире, длинней. Руководивший работами майор хвалил строителей и начальника отряда. Тот краснел, смущался, растирал натруженную с непривычки поясницу и тихо говорил:

— Спасибо, товарищ майор…

Однажды, во время короткого ночного отдыха, Елену Ивановну разбудили разрывы снарядов. Потом снова стало тихо, но она не могла заснуть и, высунувшись изо рва, долго смотрела туда, где застыли строения затемненного Ленинграда.

Там теперь не было ни одного огонька. Сквозь дымку ночного тумана угадывала Елена Ивановна знакомые очертания каменных громад.

Не отрываясь она глядела туда, где чудились ей этажи родного дома. В большой комнате за письменным столом сидит, должно быть, отец и читает, и пишет, и думает свою неотвязную стариковскую думу. Только бы хоть сегодня их миновала тревога, хоть бы сегодня не было бомбежки…

Она задремала, но сон был недолог и беспокоен. Послышался где-то вдалеке рев сирены… Тревога… Осторожно, стараясь не разбудить соседку, она приподнялась на локтях…

Из тыла прискакал конный связист с пакетом для начальника отряда. Начальник при свете «летучей мыши» распечатал конверт, внимательно прочел прибывший из штаба приказ и передал его руководившему работами майору. Они посовещались недолго, и сразу майор приказал будить рабочих.

Предстояло пойти на время в тыл. Сборы были недолгие.

— Быкова! — крикнул начальник.

Елена Ивановна подошла к нему, отряхивая песок с платья.

— Я здесь, — сказала она.

— Останьтесь тут. Если будет все благополучно, за вами, за оставшимся шанцевым инструментом пришлю грузовик. Если же через час грузовик не прибудет — идите в том направлении, в котором пойдем мы. В километре отсюда деревушка, там о нас наведете справки. Понятно?

— Понятно.

— Ни пуха вам, ни пера, как говорят охотники.

Через десять минут никого, кроме Елены Ивановны, не было в противотанковом рву.

Близился рассвет, а никто не приходил за нею. Елена Ивановна растерянно ходила вдоль стенок противотанкового рва и никак не могла решить: что же следует теперь предпринять? Так прошел час, и второй, и третий. Она поднесла к лицу руку, поглядела на светящийся циферблат часов. Пятый час в начале… Не случилось ли чего-нибудь с группой? Может, во время обстрела убили начальника и теперь о ней попросту забыли? Но ведь нельзя же уходить с поста! И потом — куда она пойдет? В этой тьме кромешной никак не разобраться одной. Хоть пистолет… самый плохонький… Елена Ивановна никак не могла решить, что же следует предпринять.

Совсем близко от нее блеснул синеватый огонек, раскат выстрела прогремел неподалеку, послышался чей-то крик, и застрекотала торопливая дробь автоматных очередей… Как разноцветные нитки, прошивали холстину ночного неба следы трассирующих пуль… Бой подходил к месту, где находилась она. Может быть, начнется перестрелка и в противотанковом рву? Что делать тогда, куда идти? Она всегда плохо ориентировалась в малознакомых местах, а теперь, в ненастную тревожную ночь, и вовсе растерялась.

В томительном ожидании прошло несколько часов. Бой затих. Больше тут оставаться было невозможно. Безоружная, одинокая, она должна была теперь подумать о самой себе. И, выбравшись изо рва, она пошла по простреливаемой дороге в том направлении, которое могло вывести ее к Ленинграду.