Добыча - Дэниел Ергин

Во время Второй мировой войны и американцы, и британцы смотрели на Иран главным образом, как на «британское шоу». Однако усиление «холодной войны» и растущее беспокойство по поводу безопасности нефти Персидского залива выдвинули Иран на первый план американской внешней политики. В 1946 году советские войска были выведены из Северного Ирана, но к 1949 году американцы осознали, что страна находится в таком политическом и экономическом упадке, что может стать легкой добычей Советского Союза.

Перспективы развития Ирана становились все более неопределенны, а политическая жизнь скатывалась в хаос в связи со свойственными этой стране убийствами и покушениями. В феврале 1949 года мусульманский фанатик, выдававший себя за фотографа, попытался убить шаха, когда тот прибыл в Тегеранский университет. Расстреляв в упор полдюжины патронов, незадачливый убийца только ранил шаха, который продемонстрировал мужество и хладнокровие.

Впоследствии он скажет: «Чудесный провал покушения еще раз доказал мне, что я нахожусь под покровительством Всевышнего». Это стало поворотным пунктом в отношении шаха к самому себе и в его видении страны. Используя в качестве предлога это происшествие, он объявил военное положение и начал энергичную кампанию по утверждению своей личной власти. Он отдал приказ, чтобы тело его отца, которому он посмертно присвоил титул «Великий», эксгумировали и привезли из Южной Африки в Иран, чтобы с почестями похоронить. Вскоре огромные конные статуи, изображающие шаха Реза, появились во всех частях владений его сына.

Попытки шаха расширить политический контроль сопровождались усилиями приспособить финансовые отношения между Ираном и «Англо-иранской нефтяной компанией» к новым условиям, изменить их на тех же принципах, которые использовались другими странами-экспортерами нефти. Вашингтон, обеспокоенный советскими устремлениями, подталкивал британское правительство и «Англо-иранскую нефтяную компанию» к увеличению арендной платы Ирану, тем более, что Вашингтону в отличие от Лондона нечего было терять. Главным в американском деле был Джордж Мак-Ги, помощник государственного секретаря по ближневосточным и африканским делам, который в то же самое время активно способствовал заключению сделки между «Арамко» и правительством Саудовской Аравии по принципу пятьдесят на пятьдесят. Он считал, что существующее распределение прибылей между «Англо-иранской нефтяной компанией» и Ираном неразумно. Британские государственные деятели, конечно, очень противились вмешательству и навязчивым советам Мак-Ги и других американцев. Они называли Мак-Ги, которому в 1949 году минуло только тридцать семь, «вундеркиндом» и считали его источником своих проблем. Они полагали, что он настроен антибритански и «антиангло-ирански». В этом они ошибались. Будучи стипендиатом Родса в Оксфорде, Мак-Ги познакомился с дочерьми сэра Джона Кэдмана из «Англо-иранской нефтяной компании» и даже бывал у него в гостях в поместье. В ходе написания в Оксфорде докторе кой диссертации по геофизике, он вел сейсмические исследования вместе с «Англо-иранской нефтяной компанией» в Хэмпшире, где компания занималась бурением. Затем, по иронии судьбы, ему предложили работу геофизика в Иране. После серьезного рассмотрения предложения Мак-Ги отверг его, но только потому, что соскучился по дому и хотел вернуться в Америку. «Однако тогда у меня было доброе чувство к АИНК», — говорил он впоследствии.

Дальнейшие события показали, что он сделал правильный выбор. Вскоре после возвращения из Англии, в начале Второй мировой войны, Макги открыл довольно крупное месторождение нефти в Луизиане. Оно принесло ему богатство, независимость и возможность посвятить себя общественной деятельности. Он женился на дочери знаменитого Эверета Де Гольера и был партнером в его консалтинговой фирме, пока не поступил на военную службу. Мак-Ги был стойким англофилом, позднее он стал председателем союза любителей английского языка. Он просто считал, что англичан нужно спасти от них самих, особенно когда дело касалось их отношения к нефти, типичного для девятнадцатого века. Мак-Ги выражал точку зрения своих коллег, обобщенную в критических замечаниях государственного секретаря Дина Ачесона о «необыкновенном и глупом упрямстве компании и британского правительства» в иранском вопросе.

С другой стороны, хотя американцы, казалось, этому не верили, британское правительство не ладило с «Англо-иранской компанией». Британское правительство владело 51 процентом акций компании, но это не означало, что они питали симпатию друг к другу. Напротив, между ними царили подозрения и затаенная злоба, а самые жестокие схватки между партиями были классическим образцом того, что называется «борьбой министра и управляющего». Министр иностранных дел Эрнест Бевин еще в 1946 году жаловался, что «Англо-иранская компания» — «по сути, частная компания с государственным капиталом, и все, что она делает, отражается на отношениях британского правительства с Персией. Как министр иностранных дел я не обладаю ни властью, ни влиянием, несмотря на контрольный пакет акций. Насколько я знаю, такой власти нет ни у кого».

Самой компании ситуация, конечно, виделась по-другому. Она была третьим по величине производителем нефтяного сырья, большая часть которого добывалась в Иране, и ей казалось, что иранцы заключили выгодную сделку. Согласно соглашению 1933 года, Иран получал не только арендную плату за разработку недр, но и 20 процентов прибыли компании. Условия сделки были лучшими, чем у других стран. Помимо этого, «Англо-иранская нефтяная компания» стала одной из крупных транснациональных компаний. Она пыталась вести глобальный бизнес. Она действовала как частная фирма, так было установлено еще в 1914 году Черчиллем при приобретении доли компании, и ее руководители не терпели вмешательства или советов со стороны политиков или гражданских чиновников. Они просто считали бюрократов, которых председатель компании сэр Уильям Фрейзер неизменно называл «уэстэндскими джентльменами» — неспособными понять нефтяной бизнес или, по крайней мере, как его ведут в Иране. Но давление было так велико, что летом 1949 года «Англо-иранская компания» была вынуждена начать переговоры с Ираном о дополнениях к переработанному варианту концессии 1933 года. Новое предложение обеспечивало увеличение роялти и единовременно выплачиваемой суммы. Хотя «Англо-иранская нефтяная компания» и иранское правительство пришли к соглашению, правительство, боясь парламентской оппозиции, воздерживалось от представления документа в Меджлис почти в течение года до июня 1950 года. Парламентский комитет по нефти ответил резким осуждением нового соглашения, призывая к отмене концессии и требуя национализации «Англоиранской нефтяной компании». Лидер блока проанглийски настроенных политиков был убит, и напуганный премьер-министр, решив, что осторожность — лучшая политика, подал в отставку.

Новым премьер-министром шах назначил генерала Али Размару, начальника штаба армии. Худощавый, молодой — «солдатская косточка», выпускник французской военной академии Сент-Сир, честолюбивый и хладнокровный, Размара однажды совершил неслыханное — отказался от взятки. Он искал дистанциирования от шаха и установления своей собственной власти. Американцы и англичане видели в нем свой последний шанс. Иран, казалось, был крайне уязвим перед опасностью коммунистического переворота и советской экспансии.

В том же месяце, июне 1950 года, Северная Корея напала на Южную, превратив «холодную войну» в горячую. На советско-иранской границе происходили столкновения, и Мак-Ги в срочном порядке занимался в государственном департаменте подготовкой экстренных планов на случай советского вторжения в Иран. Более того, на фоне корейской войны иранская нефть получила новое значение, она составляла 40 процентов производимой на Ближнем Востоке нефти, и нефтеперерабатывающий завод «Англо-иранской компании» в Абадане был главным источником авиационного топлива в восточном полушарии3.

При таком росте ставок правительство США усилило давление на британское правительство, чтобы оно в свою очередь повлияло на «Англо-иранскую компанию». Нужно было сделать такое предложение, на которое иранское правительство быстро бы согласилось. Но сэра Уильяма Фрейзера нелегко было расшевелить. За его спиной был долгий опыт общения с иранцами, он питал мало уважения к их государственной системе и ни на что не рассчитывал, кроме неблагодарности, обмана, клеветы за спиной и новых требований. Едва ли он относился к американцам лучше. Вину за проблемы компании он возлагал на американское политическое вмешательство в дела Тегерана и на деятельность американских нефтяных компаний, в частности «Арамко», на Ближнем Востоке. Фрейзер, несомненно, был человеком, определявшим позицию компании. В любых обстоятельствах он был грозным противником. У него не было дипломатического опыта Джона Кэдмана, он был несговорчивым, неумолимым автократом, который управлял «Англо-иранской компанией» так, как хотел. Возражения не допускались. Председатель «Галф», партнера «Англо-иранской компании» по Кувейту, заметил, что Фрейзер обладает такой неограниченной властью, что другие директора «не осмеливаются владеть собственными душами». О Фрейзере говорили, что он «шотландец до кончиков пальцев». Его отец основал ведущую шотландскую компанию по добыче сланцевого масла, которую он затем продал «Англо-иранской нефтяной компании», как потом сказали, «с Вилли в придачу». Один из тех, кто работал с Фрейзером, говорил: «Мало кто в отрасли, где неуступчивость — стиль жизни, мог рассчитывать одержать над ним верх».