Богач, бедняк - Ирвин Шоу

Пинки говорил на таком языке, который Том не мог понять, но по его агрессивному тону и мрачному выражению на физиономиях постоянных клиентов этого бара он мог легко догадаться, что Кимболл поливает их всех отборными оскорблениями.

Кимболл, когда напивался, оскорблял французов. Если напивался в Италии, то оскорблял итальянцев. Если дело происходило в Испании, то оскорблял испанцев. К тому же при этом он забывал подчас про тот очевидный факт, что он один и что явный перевес на стороне его противников, часто в соотношении один к пяти. Но это его отнюдь не сдерживало, только подзадоривало к еще более скандальным приступам насквозь пропитанного презрением красноречия.

— Его сегодня прикончат, прямо здесь, в баре, — прошептал ему Дуайер, понимая большую часть тех выражений, которые употреблял вошедший в раж Кимболл. — И нас заодно, если выяснится, что мы — его приятели.

Томас, крепко сжав руку Дуайера, потащил его за собой к Кимболлу, поближе к стойке.

— Привет, Пинки, — весело сказал он.

Пинки резко повернулся, готовый к схватке с новыми врагами.

— Ах, это вы, — с облегчением произнес он. — Как я рад, что вы здесь. А я тут высказываю кое-какие истины этим сутенерам для их же блага.

— Кончай базарить, Пинки, — строго сказал Томас. Потом бросил Дуайеру: — Я сейчас скажу пару слов этим джентльменам. Переведи им. Но ясно и понятно, только максимально вежливо. — Он сердечно улыбнулся посетителям в баре, которые начинали выстраиваться зловещим полукругом вокруг них. — Как видите, джентльмены, этот англичанин — мой друг. — Он подождал, покуда Дуайер нервно переведет его обращение. Но на их недоброжелательных физиономиях не произошло никакой перемены — все то же мрачное выражение. — К тому же он пьян, — продолжал Томас. — Вполне естественно, никому не понравится, если его друга обидят, пьяного или трезвого. Я сейчас попытаюсь его урезонить, попросить, чтобы он больше не произносил перед вами оскорбительных речей, но сегодня, даже если он что-то скажет, я предупреждаю, никакой расправы не будет… Считайте, что сегодня я вроде полицейского в этом баре и я несу ответственность за поддержание здесь мирной обстановки. Пожалуйста, переведи все это поточнее, — сказал он Дуайеру.

Тот, заикаясь, переводил, а Пинки, поняв в чем дело, с отвращением громко произнес:

— Дерьмо, ребята, я вижу, вы опускаете флаг!

— А сейчас, — продолжал Томас, — я вас всех угощаю. Бармен! — Он улыбался, но чувствовал, как у него напряглись все мышцы, как сжались кулаки, и он был готов в любую секунду броситься на самого крупного из них — корсиканца с тяжелой челюстью, в черной кожаной куртке.

Французы неуверенно переглядывались. Они, конечно, пришли в бар не для драки, и, поворчав немного, все же стали по одному подходить к стойке за выпивкой, которую им поставил щедрый Томас.

— Тоже мне боксер, — презрительно фыркнул Пинки. — У вас, у янки, каждый божий день — это день перемирия.

Но все же он не стал упираться и минут через десять дал увести себя из бара. На следующий день он пришел на «Клотильду» с бутылкой анисового ликера и, протягивая Томасу бутылку, сказал:

— Спасибо тебе, Томми. Они наверняка бы проломили мне голову, если бы только не вы. Просто не знаю, что со мной происходит, стоит пропустить лишь несколько стаканчиков. И самое главное, я никогда не побеждаю в драках, весь покрыт шрамами от головы до пят — вот расплата за кураж. — Он добродушно засмеялся.

— Если тебе охота драться, — сказал Томас, вспоминая те дни, когда он сам ввязывался в драки просто так, неважно с кем, неважно по каким причинам, — то дерись только трезвым. Старайся разбираться со всеми по одному. И не заставляй меня заступаться за тебя. Я давно уже с этим покончил.

— А что бы ты сделал, Томми, — спросил Пинки, — если бы они набросились на меня?

— Ну, устроил бы для них небольшое развлечение с мордобоем, — ответил Томас, — чтобы дать достаточно времени Дуайеру улизнуть из бара, и потом сам бросился бы прочь, чтобы спасти свою шкуру.

— Развлечение, — повторил Пинки. — Я бы не пожалел пары шиллингов, чтобы посмотреть на это!

Томас никак не мог понять, что случилось в жизни Кимболла, что толкало его, превращая из милого, дружелюбного, пусть не очень далекого парня в драчливого, невменяемого зверя, стоило ему опрокинуть лишь несколько стаканчиков. Может быть, когда-нибудь Пинки сам ему это расскажет.

Пинки зашел в рубку, бросил взгляд на приборы, настороженно прислушался к ровному гудению дизелей.

— Все, можешь начинать летний сезон, парень, — ободряюще сказал он. — На собственной яхте. Как я тебе завидую!

— Нет, мы пока не готовы, — возразил Томас. — Команда не укомплектована до конца. Не хватает одного человека.

— Как? — удивился Пинки. — А где же тот испанец, которого ты нанял на прошлой неделе?

Испанца ему порекомендовали как хорошего кока и стюарда, и к тому же он не просил больших денег. Но однажды вечером, когда он уходил в увольнительную на берег, Томас заметил, как тот сунул в ботинок у щиколотки нож. Из-под штанины он был, конечно, не виден.

«Зачем тебе это?» — спросил его Томас. «Чтобы меня уважали», — ответил испанец.

На следующий день Томас уволил его. Ему не нужен на борту человек, который прибегает к ножу, чтобы заставить себя уважать. Теперь у него был недобор рабочей силы.

— Я его списал на берег, — объяснил Томас Пинки, в это время они входили в Лагарутский залив, и объяснил почему. — Мне нужен сейчас кок и стюард. Правда, дело может потерпеть недели две. Моим первым клиентам яхта нужна будет только днем, и еду они будут приносить с собой. Но на лето мне нужен человек.

— А тебе никогда не приходило в голову пригласить женщину? — спросил Пинки.

Томас скорчил гримасу.

— Но ведь придется выполнять массу другой черной тяжелой работы, не только готовить.

— Я имею в виду физически сильную женщину.

— В большинстве несчастий в моей жизни, — ответил Томас, — виноваты в одинаковой степени все женщины, как слабые, так и сильные.

— А ты не думал, сколько дней летом тебе приходится терять понапрасну? — спросил Пинки. — Пассажиры постоянно ворчат, что вынуждены терять много драгоценного времени на стоянках в богом забытых портах, чтобы постирать и погладить белье.

— Да, на самом деле, это доставляет немало хлопот, — согласился с ним Томас. — У тебя кто-то есть на примете?

— Кейт, — сказал Пинки. — Она работает стюардессой на «Веге», и ей осточертела эта работа. Она сходит с ума по морю, а вынуждена проводить все лето в прачечной на судне.

— О'кей, — сказал Томас. — Я поговорю с ней. Но предупреди ее, пусть оставит все свои женские игры дома.

Ему не нужна была женщина на борту как женщина. Во всех портах полно девиц, которых можно было подцепить в любое время. Позабавишься с ними, потратив на них несколько баксов, угостишь обедом, поведешь в ночной клуб, поставишь пару стаканчиков — и все, плывешь дальше, до следующего порта, никаких тебе забот, никаких осложнений. Он никогда не спрашивал, как Дуайер удовлетворяет свои сексуальные потребности, для чего ему это знать?

Он, развернувшись, повел «Клотильду» назад, в бухту. Да, судно теперь было готово к плаванию. Для чего зря тратить горючее? Ведь сейчас он платит за него из своего кармана, но только до завтрашнего дня, когда начнется его первый в этом сезоне чартерный рейс.

В шесть вечера он увидел, как по пристани к нему идет Пинки с какой-то женщиной. Невысокого роста, полноватая, волосы падают прядями по обе стороны головы. В хлопчатобумажных брюках, голубом свитере, босоножках. Перед тем как подняться по трапу с кормы, она их сбросила. В средиземноморских гаванях частенько приходилось швартоваться кормой, так как у пирса всегда было тесно, и очень редко можно было подойти к нему правым или левым бортом.

— Знакомься, это Кейт, — представил ее Пинки. — Я рассказал ей о тебе.

— Привет, Кейт, — протянул ей руку Томас. Она крепко ее пожала.

Слишком мягкая у нее рука, подумал Томас, для девушки, работающей все время в прачечной или выполняющей разнообразную черную работу. Она была тоже, как и Пинки, англичанкой, родом из Саутхэмптона, и на вид ей было не больше двадцати пяти. Она рассказывала о себе низким, хрипловатым голосом, что умеет готовить, стирать, может быть полезной на палубе, говорит по-французски и по-итальянски не «сногсшибательно», как выразилась она, но может понять метеосводку по радио на обоих языках, умеет сверяться с проложенным на карте курсом, может стоять на вахте и при необходимости водить машину.

Она готова была работать за то же жалованье, которое получал и этот пылкий испанец с ножом в ботинке. Красавицей ее, конечно, не назовешь, но она была на вид здоровая, полногрудая, загорелая девушка, которая при разговоре с собеседником всегда смотрела ему в глаза. Зимой, когда нет работы, она обычно возвращалась в Лондон, где работала официанткой. Она была не замужем, не обручена и настаивала на том, чтобы к ней относились точно так же, как к любому члену экипажа, — не лучше и не хуже.