Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром - Василий Звягинцев

За едой, тостами, песнями и собственными мыслями я тем не менее никак не мог забыть про лежащую рядом со мной пачку газет.

Они тянули меня, как недопитая бутылка алкоголика. И, улучив момент, я заглянул в верхнюю — «Московские новости».

На первой полосе — фотография двух крепких мужиков на теннисном корте и крупно: «Триумвират славянских президентов огласил смертный приговор Советскому Союзу». Ничего себе! Во-первых, смертный приговор — это как? Во-вторых, какие такие славянские президенты? В СССР их сроду не было, а польско-чешско-болгарские если, так при чем они? В-третьих, на снимке всего двое, и тот, что справа, скорее на японца похож… И четвертое, выходит, все произошло буквально на этой неделе? Оч-чень интересно…

Я быстро перелистал страницы. Бросились в глаза самые крупные заголовки: «Беловежское соглашение», «По СССР плакать не будем, а Горбачева жалко». На ту же тему, похоже, но при чем здесь Горбачев? В мое время он был всего лишь рядовым секретарем ЦК. Разве что после Черненко выдвинулся? И что же с ним, интересно, сделали? Не расстреляли, надеюсь? Ладно, успею выяснить. И на последней странице полосная статья: «Не хочу быть интеллигентом…» Ну-ну, а с чего бы?

Ничего больше я не успел. Ирина, увидев мои действия, толкнула под столом ногой и прошипела раздраженно:

— Ты прямо наркоман! Оставь, что люди подумают…

Людям, кстати, на мои действия было глубоко наплевать. Они и на Ирину не слишком обращали внимание, поглощенные собственными заботами. Вот если бы я заорал сейчас нечто вроде: «Виват государю!» или «Да здравствует славянский триумвират!», тогда кто-то, может быть, заинтересовался бы. Но так экспериментировать я был морально не готов.

…Мороз, пока мы сидели в «Виктории», окреп настолько, что асфальт схватился ледяной зеркальной пленкой, по которой вились стремительные белые змейки поземки. С такси здесь дела обстояли еще хуже, чем в наше время, и пришлось идти пешком, изо всех сил стараясь не поскользнуться на убийственном гололеде.

Попутно мы обсуждали с Ириной мысль о том, что путешествовать в прошлое, как Берестин, не в пример спокойнее и интереснее. А здесь все время чувствуешь себя дураком, и главное — любая добытая информация все равно бесполезна, потому что не знаешь, какой в ней смысл и для чего она может пригодиться в практической жизни.

То же самое, что знать ответ на задачу, когда неизвестно ее условие.

Сквозь Петровку ветер гнал снег, как в аэродинамической трубе. На углу захламленной площадки, огороженной мусорными баками, перед поворотом на Столешников (раньше тут было кафе «Лето» с шашлыками и пивом), нас и остановили. Я еще удивился, увидев впереди продрогшую скорченную фигуру, — какой дурак толчется в полночь на совершенно неподходящем, продуваемом месте. Ждать тут вроде некого — вокруг одни запертые магазины, и машины, хоть такси, хоть частники, здесь не ездят. И совсем я не подумал ничего дурного. Отвык, получается.

— Эй, мужик, — прозвучал классический вопрос, — закурить есть?

Эту шутку я с детства знаю и знаю, как отвечать, но задал вопрос тип уж больно затруханный, в курточке болоньевой, и морда, насколько в неясном свете различалось, врожденно полупьяная. Я решил, что он в самом деле мается без курева после стакана плодово-ягодного в какой-нибудь подсобке.

— Некурящий, — бросил я мельком и прошел, не поворачивая головы, едва не задев его плечом. Однако на сей раз прием не сработал.

— Подожди, командир, не спеши так! — И из темноты возникли и загородили путь еще двое, вида гораздо более серьезного. Вот такие мне никогда не нравились: крепкие ребята, на первый взгляд даже вполне интеллигентной наружности, студенты как бы, но от которых исходит физически ощутимая аура беспощадной безадресной злобы. Я понял, что просто так разойтись не удастся. А драться со шпаной мне не приходилось уже лет пятнадцать. И еще Ирина рядом…

— Курточка у тебя, мужик, приличная, — с издевкой объяснил тот самый, трухлявенький. — А я, видишь, мерзну… Сам снимешь? — и цепко схватил меня за рукав.

Насколько мог резко, я ударил его носком сапога под коленку, он взвыл и скорчился. Это был мой первый и последний тактический успех. Потому что в следующую секунду я получил такой оглушительный удар по затылку… Если бы не шапка — тут мне и конец! Отлетев к шершавой стене углового дома, ткнувшись в нее плечом и как-то исхитрившись не упасть да еще и развернуться лицом к опасности, я увидел, что досталось мне от четвертого, неизвестно откуда вынырнувшего и поигрывающего массивными нунчаками на блестящей цепочке. И остальные двое (сопляка в болонье я не считаю) приближались: один вытянул из рукава не то палку, не то полуметровый отрезок трубы, а второй щелкнул пружинным ножом.

Ситуация складывалась аховая, тем более что Ирина осталась от меня в стороне совершенно беззащитная.

И если судить здраво, проще всего было бы бросить им ничего для меня не значащую куртку вместе с остатком денег. Бросить и спокойно вернуться туда, где мы привыкли чувствовать себя суперменами и вершителями судеб мира.

Но меня уже забрало. Мало того, что в первый же выход в город меня разденет какая-то мелкая сволочь и Ирина будет этому свидетельницей, да и с нее дубленку снимут, в лучшем случае, так ведь по большому-то счету — бывшего товарища Сталина грабят! Это как назвать?

Уличную драку, внезапную и скоротечную, вспомнить и то бывает затруднительно, а тем более — описать. Не будешь же, как в голливудском сценарии, перечислять все замахи, удары и финты.

Помню, что бросился на прорыв, чтобы прикрыть Ирину и с боем отступать до близкого уже подъезда. Получил сильный боковой удар палкой по ребрам. Сам кому-то крепко врезал. Через пару секунд ощутил себя лежащим на тротуаре. В экспрессионистском ракурсе — снизу вверх — увидел, как Ирина, имевшая неплохую, по ее словам, спортивную подготовку, сбила с ног того, что с нунчаками, и, прижавшись к стене, делает руками жесты в каком-то «зверином стиле».

Сжавшись, я прикрыл коленями живот, что спасло от удара, который мог бы стать и последним.

Дальше вообще как блики фотовспышки. Вертящиеся перед лицом Ирины нунчаки, омерзительная кривая ухмылка замахивающегося палкой парня. Распахнувшееся на третьем этаже дома напротив окно и головы любопытных в подсвеченном сзади прямоугольнике. И гулкий звук выстрела, оранжевое пламя перед стволом непонятно когда выхваченного из внутреннего кармана куртки пистолета.

И с этого момента время вновь пошло нормально. Пуля между лопаток бросила владельца нунчака мимо Ирины, на грязный и вонючий мусорный бак. Он словно прилип к нему с раскинутыми для последнего объятия руками, а потом медленно стал оползать вниз. И дальше я не колебался. После войны, Валгаллы и всего прочего обычных, естественных для мирного, законопослушного человека рефлексов у меня, оказывается, уже не было.

Тем более что занесенная над моей головой палка готова была раздробить череп или перебить позвонки. Состояния необходимой обороны не смог бы отрицать самый суровый прокурор. Хотя уж о нем-то я совершенно не думал.

После первого выстрела спуск отжимается будто сам собой, без малейшего усилия. Еще одна вспышка, веер искр от не успевшего сгореть пороха, и второй, выронив палку, постоял секунду-другую, царапая пальцами грудь, будто не пуля туда попала, а раскаленный уголек залетел под рубашку. Потом парень резко сломался пополам и ткнулся лбом в снег. Из горла его с бульканьем исторгся рычащий стон. И все.

Третий испуганно раскрыл рот, сделал движение, собираясь выбросить нож и поднять руки, но не успел. Ему остался дуплет. Я же говорил, что, начав стрелять, ухоженный пистолет делает это будто сам собой…

Последний, он же первый, кто все затеял, с визгом метнулся за угол. Положить и его вдогон труда бы не составило. Да, может, и стоило. Однако я опустил ствол. Ко мне кинулась Ирина, в окне наверху с треском захлопнулись створки. Даже в «Будапеште», в сотне метров отсюда, вроде бы стихла музыка.

— Давай, быстро! — Я потянул Ирину за руку. Бежать не имело смысла, до нашего подъезда полминуты хода, милиции не видно и не слышно, а свидетелей, с замирающим сердцем прилипших к темным стеклам, я не боялся.

Ну а МУР, если он здесь и существует, должен мне быть только благодарен. Минут через десять приедут, найдут трех, возможно, давно им известных клиентов с орудиями преступления в руках, а рядом четыре характерные гильзы да следы офицерских сапог.

В конце концов революционное время, раз оно тут присутствует, требует для поддержания порядка соответствующих методов.

…Как я и предполагал, никто не преградил нам путь и не помешал подняться на свой этаж. У обитой кожей двери, за которой, по словам Берестина, проживает генерал-полковник авиации, я наконец лично пережил ощущение провала в безвременье. Только что меня окружала ночь девяносто первого года. Ирина поднесла к двери свой портсигар. По глазам ударила вспышка абсолютной тьмы, — по интенсивности сравнимая с фотоимпульсным взрывом — только, естественно, с обратным знаком… Мгновенная потеря ориентировки и координации, чувство стремительного падения с вращением по всем осям. И снова я стою на том же месте и одновременно непонятно где. Возможно, в том же году, где был Алексей, а может, просто секундой раньше… Дверь открылась, и мы вошли в застоявшееся тепло прихожей; еще мгновение, щелчок замка — и, пожалуй, навсегда толстенное дубовое полотнище отсекло от нас непонятную и, признаюсь, жутковатую в этой непонятности реальность номер икс в энной степени.