Нагие и мёртвые - Норман Мейлер

— Какого черта ты не бросишь ножны? — спросил Галлахер.

— Да, конечно, — поспешно проговорил Мартинес.

Он был слегка смущен. Его пальцы дрожали, когда он отстегивал ножны от ремня. Он бросил их в сторону и содрогнулся, услышав пустой дребезжащий звук от их падения. Мартинеса опять охватил приступ беспокойства. Галлахеру же явственно представилось, как каска Хеннесси покатилась на песок… Мартинес машинально потянулся к ножнам, понял, что их больше нет, и вдруг как будто под действием какого-то неожиданного толчка явственно представил, как Крофт приказывает ему молчать о том, что он обнаружил во время разведки. А ведь Хирн погиб, веря… Мартинес потряс головой, задыхаясь от нахлынувшего на него чувства облегчения и ужаса. Нет, это не его вина, что они оказались на горе.

Его прошиб пот. Он дрожал на холодном горном воздухе, борясь с обуявшим его тревожным предчувствием, таким же, какое он испытывал на десантном судне накануне высадки на Анопопей. Он невольно стал пристально рассматривать мозаичные камни и заросли джунглей на возвышавшихся над ним хребтах. Закрыв глаза, он ясно увидел, как опускается сходня на десантном катеро. Его тело напряглось в ожидании пулеметного огня. Но ничего не произошло, и он открыл глаза, испытывая необъяснимый страх. Что-то обязательно должно было случиться.

"Если бы только посмотреть фотокарточку сына", — думал Галлахер.

— Мы лезем в чертову западню, взбираясь на эту гору, — пробормотал он.

Мартинес утвердительно кивнул головой. Галлахер вытянул руку и на мгновение коснулся локтя Мартинеса.

— Почему мы не поворачиваем назад?

— Не знаю.

Это же самоубийство. Что мы, стадо паршивых горных козлов? — Он потер свою колючую бороду. — Пойми, мы все погибнем.

Мартинес пошевелил пальцами ног внутри ботинок с выражением мрачного удовлетворения.

— Ты хочешь, чтобы тебе оторвало башку?

— Нет.

Мартинес нащупал в кармане маленький кисет с табаком, в котором лежали золотые зубы, снятые им с трупа. Может, надо было бы выбросить их, но они хорошие и стоят больших денег. Мартинес поколебался и решил все-таки оставить их.

— У нас нет ни одного шанса.

Эти слова Галлахера потрясли Мартинеса, он реагировал на них так, словно был резонатором. Они сидели, уставившись друг на друга, связанные общим страхом. Мартинесу хотелось как-то рассеять тревогу Галлахера.

— Почему ты не скажешь Крофту, чтобы он прекратил разведку? — продолжал Галлахер.

Мартинес зябко поежился. Конечно, он мог бы сказать Крофту, чтобы тот повернул назад. Но поступить так для Мартинеса было слишком непривычно, и он поспешил отказаться от этой мысли. Просто спросить Крофта, пожалуй, можно было бы, а сказать, чтобы он повернул, — нет, это страшно. Сейчас у Мартинеса сформировался какой-то новый взгляд на события и людей. Вот и тогда, в тот момент, когда он готовился убить японского часового, ему пришла в голову мысль, что тот ведь такой же человек, за что его убивать? А теперь вот он понимает, что продолжать разведку — это просто глупо. Если он спросит Крофта, тот, может быть, тоже поймет, что это глупо.

— О'кей, — кивнул он, встал и посмотрел на солдат, закутанных в одеяла. Некоторые уже просыпались. — Давай разбудим его.

Они подошли к Крофту, и Галлахер начал его трясти.

— Ну, поднимайся. — Он был несколько удивлен, что Крофт все еще спит.

Крофт замычал и подскочил как ужаленный. Он издал при этом странный звук, похожий на стон, и тотчас же повернулся в сторону горы. Ему снился часто повторявшийся теперь кошмарный сон: он лежит на дне пропасти, и на него вот-вот должны обрушиться движущиеся валуны, а он не может сдвинуться с места. После японской атаки у реки ему постоянно снились подобные кошмары. Крофт с досадой сплюнул на землю.

— О'кей.

Гора спокойно стояла на своем месте. Никаких движущихся валунов. Он удивился. Слишком явственный был сон. Машинальным движением он высвободил из-под одеяла ноги и начал надевать ботинки. Солдаты спокойно наблюдали за ним.

Он поднял винтовку, которую держал рядом с собой под одеялом, и осмотрел ее, чтобы убедиться, что она не отсырела.

— Какого черта вы разбудили меня раньше?

Галлахер посмотрел на Мартинеса.

— Мы сегодня возвращаемся назад, да? — спросил тот.

— Что-о-о?

— Я… Я говорю… мы пойдем назад, да? — повторил Мартинес, заикаясь.

Крофт прикурил сигарету и неторопливо затянулся. Табак на голодный желудок ощущался очень остро.

— Черт возьми, о чем ты болтаешь, Гроза Япошек?

— Не лучше ли нам повернуть назад?

Для Крофта это было ударом. Что это — Мартинес угрожал ему, что ли? Он был ошеломлен. Мартинес — единственный человек во взводе, в послушании которого он никогда не сомневался. Крофт почувствовал ярость, но тем не менее молча смотрел на Мартинеса, подавляя в себе желание броситься на него. Ему угрожал единственный друг во взводе. Крофт сплюнул. Не оставалось никого, кому он мог бы доверять, кроме самого себя.

Гора, маячившая впереди, никогда еще не казалась ему такой высокой и неприступной. Что-то в нем тоже не возражало бы повернуть назад, но он поборол это искушение. Если они повернут назад, это будет означать, что Хирн погиб напрасно. По его спине опять прошла нервная дрожь. Горная вершина продолжала притягивать его. Однако не стоит горячиться. Если уж Мартинес не выдержал, значит, положение опасное. Если взвод узнает…

— Черт возьми, Гроза Япошек, ты повернул против меня? — спросил он тихо.

— Нет.

— Тогда о чем ты говоришь? Ты ведь сержант, и тебе нельзя поддаваться таким настроениям.

Мартинес попался на эту удочку. Под сомнение была поставлена его преданность, и он болезненно ждал следующих слов Крофта, ждал, что тот скажет нечто такое, чего он страшно боялся: "Эх ты, мексиканец!…"

— Я полагал, что мы с тобой хорошие друзья, Гроза Япошек.

— Да.

— Я думал, что ты ничего не боишься.

— Да.

Его преданность, дружба, мужество — во всем этом готовы были усомниться. И когда Мартинес взглянул в холодные голубые глаза Крофта, то ощутил прежнее чувство собственного ничтожества, чувство неполноценности, которое испытывал каждый раз, когда обращался к… белому, протестанту. Но на этот раз было и еще что-то. Смутная опасность, которую он всегда чувствовал, теперь казалась более определенной, более близкой. Что они сделают с ним? Что с ним будет? Он почти задыхался от страха.

— Беру свои слова назад. Гроза Япошек пойдет с тобой.

— Я в этом не сомневался.

Мартинес чувствовал, что похвала Крофта как плевок висит на ней.

— Что это значит, ты пойдешь с ним? — спросил Галлахер. — Послушай, Крофт, какого дьявола ты не хочешь повернуть назад? Или у тебя мало этих паршивых медалей?

— Заткни свою глотку, Галлахер!

Мартинесу хотелось незаметно отойти в сторону.

— А-а-а! — Галлахер колебался между страхом и решимостью. — Слушай, Крофт, я не боюсь тебя, и ты знаешь, что я о тебе думаю.

Большинство солдат взвода проснулось и напряженно наблюдало за ними.

— Заткнись, Галлахер.

— Смотри лучше не поворачивайся к нам спиной!

Галлахер пошел прочь. Он весь дрожал — это была реакция на собственную смелость: в любой момент Крофт мог подойти к нему сзади, повернуть к себе лицом и ударить. От этого ожидания по спине забегали мурашки.

Но Крофт ничего не предпринял. Он все еще переживал предательство Мартинеса. Сопротивление взвода никогда еще не действовало на Крофта с такой силой. Он должен покорить горную вершину, а солдаты тянули его назад. Такое неповиновение ослабило его решимость и едва не лишило воли.

— Ол райт, ребята. Выступаем через полчаса, так что не тратьте времени зря.

В ответ послышались ворчание и возгласы недовольства, но он предпочел не выделять из этого хора ничьих голосов. Крофт расходовал свои последние волевые ресурсы. Он смертельно устал, а его немытое тело невыносимо чесалось.

Что они смогут сделать, когда перейдут через гору? От взвода осталось только семь человек, причем Минетта и Вайман совершенно бесполезны. Крофт заметил, как Полак и Ред, с трудом разжевывая свой завтрак, бросали на него свирепые взгляды. Но он заставил себя сдержаться. Он займется всем этим, когда они перейдут через гору. Главная, единственно важная проблема — покорить гору.

Ред наблюдал за Крофтом уже в течение нескольких минут, отмечая с тупой ненавистью каждое его движение. Никогда никого он так сильно не ненавидел, как Крофта. Ред начал есть консервированную яичницу с беконом, и в желудке у него заурчало. Пища была тяжелой и безвкусной; когда он разжевывал ее, в нем боролись два противоречивых желания — проглотить или выплюнуть. Каждый кусок надолго застревал во рту. Наконец он отбросил банку с консервами и сидел, уставившись на свои ноги. Его пустой желудок болезненно пульсировал.