7 лучших историй для мальчиков - Вальтер Скотт

Оба вражеских войска в пустыне близ Хорикэна провели ночь 9 августа 1757 года приблизительно так же, как, вероятно, они употребили бы эти часы, если бы находились на равнинах Европы. Побежденные были молчаливы, мрачны, унылы; победители торжествовали. Но как у печали, так и у радости есть предел: еще до наступления утра все смолкло, тишина бескрайних лесов нарушалась только криком какого-нибудь молодого француза с передовых пикетов или угрозой, которая звучала со стен форта и мешала врагам приближаться к бастионам раньше назначенного мгновения. Однако даже и эти случайные отрывистые окрики замолкли в унылый, туманный час, предшествующий рассвету.

И вот среди глубокой тишины полотнища одной просторной палатки во французском лагере раздвинулись, и из шатра вышел высокий человек. Он был закутан в плащ, который мог ему служить защитой от холодной лесной росы и в то же время закрывал всю его фигуру. Гренадер, который охранял сон французского командира, свободно пропустил его и даже почтительно отсалютовал. Офицер быстро прошел через палаточный городок, направляясь к форту Уильям-Генри.

Когда неизвестный встречал одного из многочисленных часовых, которые загораживали ему дорогу, он давал немедленные и, как казалось, удовлетворительные ответы на их вопросы; по крайней мере никто не препятствовал ему идти дальше.

За исключением этих часто повторявшихся, но коротких остановок, он непрерывно и молча двигался из середины лагеря к аванпостам; наконец подошел к солдату, который стоял в карауле, охраняя ближайший к неприятельскому форту пост. Послышался обычный окрик:

– Кто идет?

– Франция! – был ответ.

– Пароль?

– Победа, – ответил идущий и подошел к часовому так близко, чтобы солдат мог услышать его громкий шепот.

– Хорошо, – ответил часовой, вскинув ружье на плечо. – Вы очень рано гуляете.

– Необходимая бдительность, дитя мое, – ответил тот. Затем откинул с лица плащ, заглянул в глаза часовому и пошел дальше, по-прежнему направляясь к английской крепости.

Часовой вздрогнул, опустил ружье и выставил его вперед, отдавая незнакомцу самый почтительный воинский салют; когда же солдат снова взял ружье на плечо и, сделав поворот, двинулся к своему посту, он невольно пробормотал сквозь зубы:

– Действительно, необходимо быть бдительным! Мне кажется, наш генерал никогда не спит.

Офицер продолжал свой путь, не показав, что он слышал слова, которые вырвались из уст изумленного часового, и не останавливался, пока не дошел до низкого берега озера и не очутился в опасном соседстве с западным бастионом Уильям-Генри. Легкие облака заволокли луну, однако ее слабый свет позволял видеть, хотя и не вполне ясно, очертания окружающих предметов. Из предосторожности офицер прислонился к стволу дерева и довольно долго стоял так, по-видимому, с глубоким вниманием созерцая темные и молчаливые валы английских укреплений. Он смотрел на крепость не так, как смотрит любопытный или праздный зритель; напротив, его взгляд переходил от одного пункта к другому, доказывая, что пришелец знает военное дело. Наконец наблюдения, казалось, удовлетворили человека в плаще; он нетерпеливо поднял глаза к вершине восточной горы, словно ожидая наступления утра, и уже собирался повернуть обратно, как вдруг какой-то легкий шум над выступом ближайшего бастиона достиг его слуха и заставил снова остановиться.

Как раз в эту минуту высокая фигура подошла к краю бастиона и замерла на месте, очевидно, в свою очередь, глядя на отдаленные палатки французского лагеря. Голова этого человека была обращена к востоку; казалось, он тоже тревожно ждал утра. Потом его темная фигура прислонилась к валу, как бы глядя на зеркальную гладь озера, которая, точно подводный небосклон, блистала тысячами мерцающих звезд. Печальная поза, ранний час, а также очертания фигуры рослого человека, который стоял в раздумье, прислонясь к английским укреплениям, ясно объяснили наблюдателю, кто это был. Чувство осторожности заставило офицера из французского лагеря скрыться; он скользнул за ствол дерева. В эту секунду его внимание привлек новый звук, и он снова замер на месте. До него донесся тихий, еле слышный плеск воды, вслед за тем скрипнули камешки на берегу. Темная фигура вынырнула из озера и стала беззвучно красться к тому месту, где стоял француз. Затем медленно поднялось дуло ружья, но, раньше чем раздался выстрел, рука французского офицера вытянулась и легла на курок.

– У-у-ух! – громко вскричал пораженный индеец, предательский выстрел которого был остановлен таким странным и неожиданным образом.

Вместо ответа французский офицер положил свою руку на плечо индейца и, не произнося ни слова, оттащил его далеко от того места, где их разговор мог стать опасным для одного из них и где, по-видимому, индеец отыскивал себе жертву. Раскрыв плащ и показав свой мундир с орденом, висевшим на груди, Монкальм сурово спросил:

– Что это значит? Разве мой сын не знает, что между английскими и канадскими отцами зарыт томагавк?

– А что же делать гуронам? – ответил индеец по-французски, хотя и неправильно. – Ни один из наших воинов еще не снял скальпа, а бледнолицые уже подружились между собой.

– Ага! Хитрая Лисица! Такое рвение излишне со стороны друга, который еще так недавно был нашим врагом. Сколько раз зашло солнце с тех пор, как Лисица покинул лагерь англичан?

– Куда закатилось это солнце? – угрюмо спросил индеец. – За гору, и везде стало темно и холодно. Но когда оно снова покажется, будет светло и тепло. Хитрая Лисица – солнце своего племени. Между ним и его народом стояло много туч, но теперь это солнце сияет и небо ясно.

– Я отлично знаю, что Лисица имеет власть над своим племенем, – сказал Монкальм, – потому что еще вчера он старался добыть скальпы гуронов, а сегодня они слушают его советы, сидя около костров.

– Магуа – великий вождь!

– Пусть он докажет это, научив свое племя правильно вести себя с нашими новыми друзьями.

– Зачем глава канадцев привел своих молодых воинов в леса и стрелял из своей пушки в земляной дом? – спросил хитрый индеец.

– Для того, чтобы завоевать его. Мой господин владеет этой землей, и мне – твоему отцу – было приказано выгнать отсюда английских поселенцев. Они согласились уйти, и он больше не называет их врагами.

– Хорошо. Однако Магуа взял томагавк, чтобы окрасить его кровью. А теперь военный топор Лисицы блестит. Когда он покраснеет, вождь зароет его.

– Но Магуа дал слово не омрачать славы Франции! Враги великого короля, живущие по ту сторону Соленого Озера, также и его враги; его друзья должны быть друзьями Магуа и его племени.

– «Друзьями»! – презрительно повторил индеец. – Пусть мой отец даст руку Магуа.

Монкальм, который чувствовал, что ему легче поддерживать свое влияние на воинственные племена, которые он собрал под свои знамена, путем уступок, нежели силы, исполнил, хотя и неохотно, требование индейца. Магуа приложил палец французского генерала к глубокому шраму на своей груди и ликующим тоном спросил:

– Знает ли мой отец, что это такое? Вот тут, в этом месте.

– Конечно, каждый воин узнает следы ран. Это место было пробито свинцовой пулей.

– А что это значит? – спросил индеец, повернув к Монкальму обнаженную спину, против обыкновения не прикрытую плащом.

– Это? Мой сын был жестоко оскорблен. Кто нанес ему такие удары?

– Магуа крепко спал в вигваме англичан, и прутья оставили следы на его спине, – ответил индеец и засмеялся глухим смехом, не скрывая душившей его свирепой злобы. Однако он скоро овладел собой и надменно добавил: – Иди и скажи своим солдатам, что наступил мир. Хитрая же Лисица знает, что говорить воинам гуронов.

Не дожидаясь ответа Монкальма, краснокожий взял ружье под мышку и медленно пошел к лесу, где притаились его соплеменники. В лагере его на каждом шагу окликали часовые, но он мрачно шагал вперед, не обращая никакого внимания на вопросы солдат, которые щадили его жизнь только потому, что знали его походку, фигуру и непоколебимую смелость.

Долго стоял Монкальм на том месте, где его покинул краснокожий, печально размышляя о непокорном характере, обнаружившемся в его диком союзнике.

Наконец, отогнав от себя думы, казавшиеся ему слабостью в минуту такого торжества, он направился обратно к своей палатке и мимоходом приказал караульным разбудить лагерь обычным сигналом.

Раздались первые звуки французских барабанов, лесное эхо повторило их. Вся долина мгновенно наполнилась военной музыкой, звуки которой заглушали аккомпанемент барабанной дроби. Трубы победителей весело и бодро оглашали французский лагерь, пока самый нерадивый солдат не занял своего поста. Но как только прозвучал пронзительный сигнал британцев, французские трубы смолкли.

Скоро французы выстроились, готовясь встретить генерала, и, когда Монкальм осматривал ряды своего войска, лучи яркого солнца блистали на оружии солдат. Он официально объявил им об успехах, которые уже были хорошо известны всем. Тотчас же отделили почетный отряд для охраны форта, и он промаршировал перед своим начальником. Потом прозвучал сигнал, возвестивший англичанам о приближении французов.