Сын башмачника. Андерсен - Александр Трофимов

Фрау Мельхиор осторожно вышла.

   — Пожалуйста, не усните, — сказала она сиделке, вздрогнувшей при её появлении. — И больше не будите меня, — строго выговорила она...

   — Что вы, госпожа, — ответила сиделка.

Фрау Мельхиор вернулась в спальню. Открыла пошире окно. Месяц внимательно смотрел на неё, понимая мысли, и ей стало стыдно, что один человек никогда не может посочувствовать другому, даже и очень близкому человеку, настолько, чтобы ему передались все страдания, все болезни того, кому сочувствуешь. О, как она захотела радостно жить теперь. Как остро чувствовала красоту жизни, красоту этой ночи, одушевлённость этого месяца, счастье завтрашнего скорого солнца. Ей даже показалось, что солнце вначале взойдёт в ней самой и только после этого покажется всем. И тут же она отдала себе отчёт в том, что это непривычное видение мира перешло к ней от Андерсена. Она не обрадовалась своему открытию, а испугалась. А если и болезнь Андерсена неясным науке способом перейдёт к ней или к кому-нибудь из членов её семьи? И она помолилась Господу, чтобы этого не случилось. Легла спать. Но не спалось, точно и бессонница Андерсена перебралась к ней осторожно. Она уже так хорошо знала любимца короля Андерсена, что научилась угадывать, что с ним творится за стенами. Она взяла со стола книгу его сказок и стала читать. И чем дольше она её читала, тем меньше понимала, как человек, который только что вёл себя как ребёнок, мог написать такие прекрасные строчки... «Русалочка» особенно нравилась ей. Сколько же здесь было смысла. Бездна смысла и бездна чувств! Это была сказка с несколькими входными дверями, как таинственный замок, и всякий раз, когда госпожа Мельхиор перечитывала её, она открывала для себя всё новое и новое содержание, слова оставались всё теми же, а смысл становился глубже и глубже. Эта сказка и сама была как море, в котором жила Русалочка, только в море сказки совершенно не было дна... И никак, совершенно никак невозможно было понять — как этот нелепый старик, застрявший в жизни, мог написать — такое. Но ведь именно глаза его увидели так, именно его рука вывела эти слова, нашла их в бездне человеческих страстей, человеческой пошлости и омыла их своими слезами и лишь после этого они стали принадлежать сказке. Он сам шлифовал каждое слово, подбирал их по цвету, тону, настроению, выравнивал в строчки, чтобы ни одно из них не выпирало, руша авторскую мысль. Андерсен писал быстро, но правил свои сказки долго... Нет, вдруг ясно поняла она, это писал не он — этот старик ничего подобного не мог просто-напросто написать, кроме остроумных стишков на случай, ему кто-то диктовал эти строчки, а он попросту записывал их... И выдавал за свои...

Эта мысль успокоила её — конечно, она права, писал не он... Но кто же тогда, кто же? И она ясно поняла — Кто... Сердце её замерло...

А Божественные строчки смотрели на неё и улыбались, как небо после грозы. Внезапно ока встала, набросила халат, выскользнула в коридор. Сиделка встрепенулась при её приближении как курица. Фрау Мельхиор приложила палец к губам. Сиделка замерла — она очень дорожила своим местом. Фрау Мельхиор вошла в комнату, где спал Андерсен. В ней было куда больше утра, чем в её огромной комнате, открытой солнцу и рассвету. На минуту ей показалось, что он уже умер. Не сразу фрау Мельхиор услышала его слабое дыхание, доносившееся будто с неба. Она наклонилась над автором «Русалочки» и поцеловала его в лоб. Она бы ничуть не удивилась сейчас, если бы на том месте, где она поцеловала его, вырос цветок. После чтения сказки она стала мыслить образами Андерсена. Ей сейчас мучительно захотелось, чтобы он ожил, выздоровел и писал прекрасные сказки, пусть живёт у них хоть ещё сто лет, но пусть пишет. И она поняла, какой же опустошённой была его душа, после того, как он перестал писать сказки. Он давал им жизнь, но и они вдыхали в него жизнь, это был своеобразный взаимообмен. И она поняла — он заболел и медленно умирал. Не от болезней и старости, а от отсутствия сказок.

Ей показалось, что на столе его сидел оловянный солдатик перед её приходом. Но исчез. Она подошла к столу, села. Несколько книг, вырезанные из бумаги существа, одно из которых так сильно напоминает одноногого солдатика, мечтающего о второй ноге... Здесь же лежала Библия. Андерсен читал Евангелие от Луки.

Когда она покинула спальню, на душе её было спокойно. Точно она получила знание, которое было необходимо ей, чтобы черпать в себе силы для ухаживания за этим странным, непонятным больным. Ей хотелось узнать, что же снится её докучливому гостю, и было грустно, что она не способна проникнуть в эту тайну...

Вечером 5 июля 1875 года к Андерсену зашёл Собю, скульптор, по модели которого был отлит из бронзы памятник Андерсену, занявший место в Розенборгском саду.

Уже давно заводилась речь о памятнике. Недавно был Карл Блок и тоже отнял несколько часов разговорами о скульптуре...

Если бы Собю понимал его, как молодой критик Георг Брандес... Эскизы не схватывали характерных черт Андерсена, и это раздражало его. Дети вокруг прижимались к нему, а между тем он не мог читать, если дети мешали.

Целью Андерсена было писать для всех возрастов; изображая же его лишь детским писателем, его образ упрощали, ограничивали, меж тем, как он всегда стремился расширить область написанного, трудился в совершенно различных жанрах. Разве «Мулат» для детей? Разве «Импровизатор» для детей? А сотни стихов?

Ему льстило, что ещё при жизни ему решено было поставить памятник, но проекты не удовлетворяли его, и все вокруг словно сговорились опростить его, низвести до понимания обывателя, выделив лишь одну черту его творчества, забыв о десятке других.

Но он — Андерсен! Он — для всех. И проект должен подчёркивать его работу для детей и взрослых, мужчин и женщин, немцев и датчан! Он всемирен, как ветер. Разве ветер существует только для детей? Только для взрослых?

Он жаловался на непонимание... А как летело время! Девятого июня, в четверг, его ждали уже в Брегентведе! Андерсен хотел знать, когда Ионас Коллин-вкук будет в Копенгагене, чтобы привести в порядок дела Андерсена. Сказочник чувствовал, что умирает.

Силы его падали... Хотя, порой, он чувствовал себя здоровым и радостным... Когда из Ролигхеда 25 июля 1875 года Андерсен послал Йонасу Коллину-внуку письмо, где он не видел никаких препятствий для встречи, госпожа Мельхиор приписала на этом продиктованном ей письме: «И врачи, и я находим, что силы его с каждым днём падают».

Андерсен, меж тем, говорил:

   — Если бы не кашель с мокротой, слабость и распухшие ноги, я был бы совсем здоров! — и продолжал: — Удивляюсь двум вещам: терпению Г. X. Андерсена и терпению госпожи Мельхиор!