Черный Баламут. Трилогия - Генри Лайон Олди

Мнилось неискушенному взгляду: семь планет во главе с Лучистым сошли со своих орбит, пламя разлилось по сторонам света, и стаи диких зверей обошли "мертвецким колом" то место, где сшиблись в неистовой схватке слон-исполин и чудесная колесница.

А обладатель искушенного взгляда давно уже бежал без оглядки…

* * *

Дрона стоял у мертвого слона.

Которого сам и создал.

Сейчас "живая крепость" совершенно не походила на то чудовище, какое еще минуту назад изрыгало смерть и ужас. Так, обычный самец, отловленный ангами и обученный топтать врагов, бить их хоботом или бивнями да еще носить на себе стрелка с погонщиком и щитоносцем.

Обычный слон, каких двенадцать на дюжину.

В десяти посохах от сына Жаворонка валялась разбитая вдребезги колесница. Обычная колесница, заваленная набок, и мертвые кони весом своих туш до сих пор натягивали постромки, будто желая ускакать в свой лошадиный рай.

Тело аскета-погонщика скорчилось под правыми колесами.

Дрона подошел ближе и всмотрелся.

Происходящее ужасно напоминало его давнее явление в Начало Безначалья, явление случайное или предопределенное - кто знает? Вот: побоище и первый встреченный труп. Встреченный труп? - странно, разве так бывает?

Странно…

- Я сражался честно, - начал Брахман-из-Ларца, тихо цитируя заученную назубок формулу, - не прибегая к запрещенным средствам, как-то: стрелы с зубчатым острием и в форме стрекал, смазанные ядом и с жалами-колючками, со свободно закрепленными наконечниками для метания в пах, сделанные из костей быков и слонов, двужальные, ржавые, летящие извилисто…

И не договорил.

Дрона стоял над телом безымянного учителя, понимая: подлинных смертей здесь не бывает. Дрона стоял один на молчаливом пиршестве смерти, единственный живой…

Победитель.

Он знал, что учиться ему больше нечему. Кладовые Астро-Видьи исчерпаны, а безымянный Гуру вряд ли согласится взять плату за науку - да и где его теперь искать, подлинного?

Пора идти дальше.

Дрона наклонился над побежденным создателем колесницы-гиганта, и последним, что видел сын Жаворонка, был кулак.

Обычный кулак, поросший на суставах пальцев белесыми волосками, маленький и очень плотно сжатый кулак.

Ничего особенного.

В сравнении с Астро-Видьей, наукой о небесном оружии, более чем ничего особенного.

Вселенная полыхнула огнем Кобыльей Пасти, скрытой на дне океана до мгновения конца света, и все исчезло.

Совсем.

- По образу и подобию? - непонятно сказал аскет-погонщик, щупая пульс у беспамятного Дроны. И добавил еще более непонятно:

- Умельцы райские… драть вас некому! Суки!..

Страшное оскорбление Трехмирья (ибо нельзя себе представить животное более нечистое, чем собака-самка) в его устах звучало совершенно естественно.

Что само по себе вызывало удивление.

Он брезгливо поджал губы, имея в виду то ли райских умельцев, которых некому было драть, то ли что-то другое, ведомое только ему. Потом лизнул разбитые костяшки пальцев правой руки, скривился и медленно побрел прочь.

На вершине холма наклонился, подобрал топор на длинном древке и стал спускаться по склону.

Вскоре он скрылся из виду.

Тишина. - Бери брахмана? - вдруг раздалось по ту сторону холма. - Кшатрий сломался - бери, значит, брахмана?! А в следующий раз кого?! Шудру?! Псоядца?! Барбара?! Внекастового ублюдка?! Кого, Горец?! Кого?!

Эхо шарахнулось в стороны, шелудивым псом заметалось меж телами людей, колесницами, слонами и лошадьми…

Тишина.

Лишь издали марой, иллюзией, запредельным обманом доносится грозное мычание.

Словно бык топчет Начало Безначалья, жалуясь на выгоревшую траву.

* * *

Когда Дрона через месяц вновь явился в Начало Безначалья, оно пустовало.

В следующий раз - тоже.

И снова.

Брахман-из-Ларца понимал: стоит ему сосредоточиться, и пустота наполнится воинами… но лица у воинов будут одинаковы.

А сражаться с самим собой он не умел.

Время не пришло.

ГЛАВА IX

БОЙ-В-СВЯТОМ-МЕСТЕ

Заметки Мародера, южный берег реки Скотий Брод, поселок лесорубов, преддверье сезона Варшах

- Сегодня я расскажу вам… - тихо начал пандит[100]. И замолчал, отрешенно глядя перед собой.

Сумерки бродили вокруг деревни на бархатных лапах, приглядывались, принюхивались, дыбили шерсть на холке, ожидая того часа, когда тьме будет позволено вцепиться в плоть мира. По всему выходило, что произойдет это скоро, очень скоро… Зной лета еще был в силе, но с северо-запада неумолимо надвигалась пора дождей, именуемая на местном наречии "Варшах", - слышите рокот грома и шелест ливня? - и вечерами темнело все раньше.

Впрочем, стада диких буйволов, измученных жаждой, до сих пор уходили в низины из горных дебрей искать воды, а павлины в жаркий полдень забывали клевать древесных змеек, когда те подползали излишне близко, прячась в тень под цветастыми хвостами.

Зато открытый колодец на главной деревенской площади исправно снабжал женщин водой, и это было так близко к счастью, как только возможно.

Вода летом, крыша над головой в дождь, мычание редких коров в стойлах… счастье, конечно же, счастье!

- Сегодня я расскажу вам… - повторил пандит, набирая на кончик пальца самую малость священного пепла и подновляя знак на лбу.

Тишина.

То ли старый рассказчик сегодня был не в духе, раздраженно перебирая засаленную ветошь историй и отбрасывая одну за другой, то ли память начала изменять хозяину.

Последнее казалось невозможным.

Люди, собравшиеся перед домом пандита, стали переглядываться. День вымотал всех до предела, рисовые поля и огороды требовали человеческого пота чуть ли не больше, чем воды. А половина мужчин испокон веку числилась в лесорубах, чей труд - вернее, его тяжесть - вошел в пословицу у всех племен по эту сторону Скотьего Брода. "Муж-лесоруб женке что труп!" - говаривали острословы, приглушая голос, едва поблизости оказывался кто-нибудь из упомянутых "трупов". Шутки шутками, женки женками, а мозолистый кулак приветит похлеще обуха! Раз в два месяца к знакомым просекам приезжали бородатые анги на тягловых слонах-тихоходах, увозили подготовленные к продаже бревна и смолу дерева амратаки, платили оговоренное. После расчета наступала ночь всеобщего гуляния, и все начиналось сначала. Другой жизни эти люди не знали: кетмень и топор, опостылевшие сорняки и щепки в лицо… рождение, работа, продолжение рода, погребальный костер - и вновь колесо бытия скрипит на изученном вдоль и поперек пути.

Одно слово - шудры.

Хорошо хоть не чандалы-псоядцы, ибо какой купец возьмется торговать лесом, который валили топоры неприкасаемых! Труд чандал ценился дешевле пареных фиников-гнильцов, и лишь в определенные дни можно было приобрести бревна у лесорубов-отверженных, чтобы после освящения использовать для возведения нежилых сооружений - амбаров, конюшен…

Радуйся, шудра, грызи кость, брошенную ласковой судьбой, и надейся на лучшее!

Другая жизнь (или хотя бы ее призрак) возникала лишь вечерами, когда усталые сельчане