Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст] - Татьяна Рожнова

Только в 5 часов утра молодых обвенчали, после этого они возвратились в Тайцы, там Ольгу встретила модистка, чтобы обслужить ее.

А в это время в доме Строгановых обнаруживается исчезновение Ольги; горничная утром зашла в ее комнату и сообщила графине об отсутствии Ольги. Бедная мать! Что она перенесла, когда обнаружился побег дочери. Правда, затем мать простила Ольгу[186], но это уже было вечером, после того, как приехала к ним чета Ферзенов. Вот такими уловками Ольга заполучила себе мужа. Ай да баба!

Когда о „побеге“ доложили Императору, он распорядился наказать виновных. Беглецы надеялись на его прощение. Однако Ферзен был отправлен в гарнизон, свидетели за подпись ложных документов были переведены из гвардии в армию. Ольга последовала за своим мужем…[187]»{859}.

«Пособников… хотели разжаловать в солдаты, но памятный еще отзыв Де-Преродовича о братьях Ланских смягчил гнев государя и Александр Петрович был только переведен И августа 1829 года тем же чином в Мариупольский гусарский полк. Находясь на бессменных ординарцах при главнокомандующем графе Дибиче… нужно было доставить турецкому Паше́, командовавшему отдельной частью, важную бумагу, содержание которой было весьма неприятно для турецкого самолюбия.

В то время международное право плохо уважалось, и курьер мог поплатиться головой за исполнение поручения. Вызвали охотников. Опальный кавалергард захотел сразу заставить новых товарищей уважать себя и взялся доставить послание.

Ланские обладали имением под Феодосией и подолгу проживали там. Они в детстве учились татарскому языку, в том числе и Ланской.

Он небеспрепятственно добрался до крепости и передал бумагу, которую Паша́ тут же велел громко и прочесть, не стесняясь присутствия курьера. Он на турецком языке стал ее обсуждать со своими приближенными. По окончании совещания Паша́ обратился к Ланскому, спрашивая, ведомо ли ему содержание бумаги. Он ответил, что лишь отчасти. Тогда кто-то из присутствующих надоумил Пашу́ спросить, знает ли русский по-турецки и мог ли понять то, что было говорено в его присутствии.

Сердце Ланского дрогнуло, но и в эту минуту, когда жизнь его висела на волоске, он не был способен солгать. Прямо взглянув на Пашу́, он чистосердечно сознался, что говорит немного по-татарски и что сходство речи дало смутное понятие о происходивших переговорах.

Наступило зловещее молчание.

Ланской мысленно уже готовился к смерти, когда, раздумав, Паша́ благосклонно махнул ему рукой и вслед за тем разрешил ему вернуться домой.

Он просто не верил счастливой звезде, выручившей его из опасности, и всю жизнь терялся в догадках относительно проявленного над ним великодушия.

Вернее всего, что на этих опытных оценщиков храбрости неотразимо подействовала отвага русского офицера»{860}.

Участие в боевых действиях на Балканах, смелость и безупречное исполнение своего долга «способствовали переводу его 21.IV.1830 г. по Высочайшему повелению снова в Кавалергардский полк <…> участвовал с этим полком в Польской войне. В 1833 году произведен в полковники, но все пережитое пагубно отозвалось на его здоровье. В 1834 году уволен за болезнью в отставку, с мундиром»{861}.

В декабре того же 1834 года А. П. Ланской женился на Наталье Федоровне Петрово-Соловово, дочери полковника Федора Николаевича Петрово-Соловово (1763–1826) и Анны Григорьевны, урожденной княжны Щербатовой (1785–1821). Вместе с остальными своими братьями и сестрами[188] Наталья Федоровна с юных лет испытала всю горечь сиротства: ее мать в свои 36 лет трагически погибла опрокинувшимся экипажем и лошадьми на Каменоост-ровском мосту в сентябре 1821 года. «На этом мосту оставила жизнь свою и обломки головы своей Соловая», — писал П. А. Вяземский жене. Через 5 лет умер и отец. Дети были отданы на воспитание в дом родной сестры матери — тетки Скарятиной[189]. Сама же Наталья Федоровна тоже прожила недолго и умерла молодой, оставив трех малолетних детей на руках мужа: дочь Софью и сыновей Павла и Петра, названных именами братьев их отца.

Александр Петрович Ланской поселился в своем крымском имении, где «в Феодосийском уезде Таврической губернии нераздельно с братьями имел 32 души, а так же в Новгородском уезде 220 душ и каменный дом в Петербурге».

Вернувшись в столицу после летнего пребывания в Стрельне, Наталья Николаевна входила в дом командира лейб-гвардии Конного полка, казенная квартира которого находилась в Конногвардейском переулке, неподалеку от Конногвардейского манежа, что рядом с Исаакиевским собором. Входила вместе со своими четырьмя детьми, их бессменной гувернанткой Констанцией, другими «домашними» и своей одинокой сестрой Александриной. Несмотря на то что Наталья Николаевна уже имела горький опыт, когда сестры Гончаровы жили в ее семье с Пушкиным, все же после свадьбы с Ланским она снова взяла к себе жить незамужнюю «Азю». Она не оставила ее, как и та, в свою очередь, не оставляла Наталью Николаевну в ее горе во все годы вдовства.

Незавидной была одинокая судьба 33-летней Александры Николаевны, в течение десяти лет известной в свете как «сестра Пушкиной», которая никак не могла обрести счастья семейной жизни и самостоятельности. Для того, чтобы жить в Зимнем дворце согласно статусу фрейлины, не хватало средств, а роль «лишней» в доме, очевидно, угнетала ее и не располагала к светлому восприятию мира как за окном, так и внутри дома. Возможно, в этом, да еще и в трудном, подчас вздорном характере Александрины, крылись причины прошлых и грядущих размолвок сестер, и лишь деликатность, сердечная кротость и сдержанность Натальи Николаевны сохраняли мир и покой в их общем доме.

Александрина Гончарова — брату Дмитрию в Полотняный Завод.

«…Ты меня спрашиваешь, дорогой брат, какие у меня новости о П. Увы! Никаких! Однако я видела однажды летом сестру прекрасного Перса[190], и если верить ее прекрасным словам, то чувства ее брата ни в чем не изменились. Что касается меня, то я стараюсь об этом больше не думать, чтобы не обмануться в своих надеждах. Пусть все будет, как бог даст»{862}.

Осенью 1844 года, в день первой годовщины своей свадьбы, оставаясь верным себе, младший брат Пушкина, «ничтоже сумняшеся» снова и снова твердил хозяйке Тригорского о своей любви и преданности, обманув в самых лучших надеждах ее дочь Машу и прося благословения в том случае, когда прилично просить только прощения: