Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы - Павел Полян

Мы возложили к памятнику привезенные Стигом цветы и сфотографировались рядом. Позже я узнал, что семь человек из ближайших деревень сложились и на свои средства поставили этот обелиск. Инициатором был Стиг Хэгстрем, о чем он нам, конечно, не сказал.

Фотографию я показал на собрании наших ветеранов, после чего все возражения против установки финнами памятника на Карельском перешейке своим погибшим землякам стыдливо умолкли.

В заключение добавлю: хочу, чтобы мы, наши дети, внуки и правнуки никогда больше не воевали с соседями, а жили в мире, согласии и дружбе.

Михаил Соломонович Тумаркин. Раввин в Лоуколампи.[77]

Я родился 23 октября 1920 г. в Москве. Отец — религиозный еврей. Учился я в немецкой школе и свободно мог разговаривать и читать по-немецки. Мог играть и на пианино. После окончания школы был призван на срочную службу в армию, которую отбывал в Карелии. В эти годы возникла советско-финская война 1939–1940 гг., в которой участвовал как рядовой: в сражениях я был ранен.

В начале Второй мировой войны в 1941 г. я продолжал служить в кадровой армии в звании сержанта и участвовал в первых ожесточенных боях с наступавшими финскими частями. Будучи ранен, я попал в плен и в финский госпиталь. Выздоровев от ранения, но будучи все еще слабым, весь в чирьях от фурункулов, по направлению врача был направлен на поправку к хозяину в деревню. Оттуда в общий лагерь, из которого в 1942 г. — в еврейский лагерь в Лоуколампи. Здесь находился все время до отправки после перемирия с Финляндией в сентябре 1944 г. Еврейский лагерь сильно отличался от общего. Мне запомнились на всю жизнь многие из моих товарищей, например, Шахмейстеров — танкист, орденоносец по кличке «Кузнец»; Орлов Лева, очень музыкальный парень, играл на многих инструментах. Школьников — преподаватель, играл на скрипке, Иткин — прекрасно пел. В особенности выделялись двое — Шур Соломон и Ассиновский Самуил Борисович, прекрасный знаток древней истории, попавший в плен после заключения в сталинских лагерях. Оба они были убежденными сионистами.

Запомнились некоторые события из жизни в лагере. В один из дней в 1943 г. в сопровождении финского офицера в Монтола нас посетил раввин, говоривший на идиш. Люди почувствовали какое-то успокаивающее духовное влияние. Какие-то подарки он раздавал (перчатки и др.). Какие-то посылки потом приходили от евреев местной общины. Несмотря на тяжелые условия работы, мы жили дружно.

После возвращения находился в Советском лагере, где проходил фильтрацию. Как знающий немецкий язык, я попал после фильтрации в лагерь № 120 для немецких военнопленных, где пробыл два года и, демобилизовавшись, возвратился в Москву.

События времен войны запомнились на всю жизнь, и многие из моих товарищей часто возникают предо мной.

Сейчас я, как пенсионер, инвалид войны, пожелал бы, чтобы мир сохранился вечно и страшные события Второй мировой войны больше не повторились.

Москва, 1981 г.

Михаил Менашевич Шлейфер. «Жиды, выходи строиться!..»[78]

Я, Шлейфер Михаил Менашевич, родился 31 августа 1914 г. в городе Калинковичи, в Белоруссии. С 1934 года проживал в Москве. В начале мая 1941 года я получил повестку из военкомата с извещением о призыве меня в действующую армию. Ранее меня в армию не брали из-за состояния моего здоровья, и призыв новобранцев моего года рождения давно прошел. Войны еще не было, и я попал в 521-й отдельный строительный батальон им. капитана Финикова. Мы строили аэродром в 18 км от Петрозаводска, здесь и застало нас известие о начале войны. По окончании строительства нас направили в район Кеми строить второй путь рядом с существовавшей узкоколейной дорогой. Затем нас вернули в город Петрозаводск. После нескольких часов отдыха нам приказали немедленно покинуть город, так как фашисты начали входить в него. Мы, безоружные, буквально бежали до Медвежьегорска (примерно 60 км), подгоняемые наступающими фашистами и подвергаясь при этом артиллерийскому обстрелу и бомбежкам.

28 октября 1941 г. во время сильного минометного обстрела в районе Медвежьегорска я попал в плен. Товарища из моего отделения ранило в ногу. Его фамилии я не помню, звали его Саша, он был сыном попа из Подмосковья. Я оттянул его в сторону и начал перевязывать ему ногу. В это время шел сильный снег, и мы не заметили, что финны нас окружили.

Финны посадили Сашу на подводу, а меня погнали рядом с подводой. По дороге Саша уговаривал меня скрыть мою национальность (мы уже знали, что немцы уничтожают евреев), но я не послушал и решил, что или убегу, или погибну, но останусь со своей фамилией. На пересыльном пункте нас присоединили к ранее захваченным в плен бойцам. Майор, пленный с одной петлицей и с нагайкой в руке, дал команду: «Жиды, выходи строиться, кто хочет на этап — три шага вперед». Я и еще несколько человек вышли из строя.

Нас загнали в сарай, а на утро посадили в товарный вагон. Ехали мы в глубь страны двое суток, а оттуда, не зная языка, уже невозможно было бежать. Начальник лагеря, в который мы попали, был настоящим садистом. При тяжелой физической нагрузке, холоде и голоде нас постоянно избивали и издевались, как только могли. Все вскоре обессилели настолько, что еле могли передвигаться.

Через некоторое время меня отправили в центральный лагерь в городе Выборг, а дальше судьба меня бросала по разным мелким лагерям. Я помню, как в одном из них хозяева хуторов отбирали наиболее крепких и имеющих навыки в сельскохозяйственном труде для работы в их хозяйствах, а тех, кто им не подходил, лагерное начальство отправляло на лесозаготовки.

К тому времени я совсем обессилел, и один из хозяев, по-видимому, пожалел меня и взял к себе, подкормил меня и использовал на мелких работах. Так продолжалось около недели, а потом случилось непредвиденное. Дело в том, что каждое утро перед работой меня вызывал переводчик, который передавал нас хозяевам и говорил: «Юдолайнен, готовься, койре мест сейчас едут за тобой на велосипеде с собачкой», — и я думал, что слова «койре мест» — это имя хозяина. Однажды во время работы я хотел подозвать хозяина и сказал: «Койре мест туле тейо». Оказалось, как я потом узнал, это означало: «собачий человек, иди сюда». Больше он меня к себе не звал, и меня стали гонять на работу в лес.

Как-то охранник разрешил нам поискать грибы, но так как я в них не разбирался, то набрал в основном несъедобные. Один из военнопленных отобрал их у меня. Поддавшись на мои уговоры, он немного мне вернул. В перерыве мы сварили грибы и съели их. После окончания работы, по дороге в лагерь, этот пленный скончался, я же с трудом, в полубессознательном состоянии, добрался до барака и, видимо, уже будучи в бреду, отчетливо видел каких-то старых, в белых халатах людей с длинными посохами. Потом от сильной боли в животе и не в своем уме я начал кричать: «Сталин победит». Охранник, услышав крики, загнал всех в барак. Я же, опираясь на стену барака, пополз к туалету. Рядом находилась кухня, туда заглянул и нашел там большой кусок колбасы. Такой еды нам не доставалось никогда, так как повар с переводчиком отбирали все крохи, которые полагались военнопленным. Съев колбасу, я немного пришел в себя. Через некоторое время нас всех перевели в другой лагерь, и надо было выбирать повара. Тогда я рассказал о своей находке на кухне и о том, что бывший повар нас обворовывал. Однако переводчик отстоял его, а меня в отместку за разоблачение каждое утро стал избивать. Так продолжалось до тех пор, пока я не попал в еврейский лагерь, это было летом 1942 г.