Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов - Коллектив авторов

Надо быть честным средневековым человеком, свято верящим церковному преданию и отторгающим все, что противоречит предмету веры, чтобы всерьез такое писать. Ну ладно, славянофилы — люди святые и жившие в обществе, принципиально отторгавшем Новое время, которое они называли буржуазным и бездушным. Но Межуев смотрит на эти славянофильские штудии с позиции 150-летней ретроспективы. И почему-то не замечает, что «русская идея», как она изложена в докладе, — это хилиастическая ересь. Более того, она-то и предлагается нам в качестве идеала!

А теперь мы услышали от Вадима Михайловича еще и о том, что если нет утопии, то мы попадаем на кладбище: без утопии, мол, жизнь уже не жизнь. Какая же утопия предлагается нам в докладе? Честно говоря, когда я прочел про «верховенство сердца над отвлеченным рассудком, правды над истиной, сострадания над справедливостью, соборности над гражданским обществом», мне захотелось тут же побежать в Елоховский собор и поставить пудовую свечку в благодарность Создателю за то, что он уберег меня от жизни в таком мире. Не дай Бог жить в обществе, так устроенном!

Я уже не говорю о том, что если «нельзя жить без утопии», то отсюда следует, что образ идеального Должного человеку атрибутивен, т. е. изначально присущ его природе. Но это же не так: этнология и история культуры свидетельствуют о том, что архаический человек идеала не знал. А секулярная эпоха похоронила и саму идею Должного, о чем мы много говорили, обсуждая доклад Пелипенко.

Идеалу было отведено его собственное место конструкта человеческого сознания или некоей сущности, пребывающей в мире трансцендентного, на которую можно и должно ориентироваться, отдавая себе, однако, отчет в том, что на грешной Земле идеал принципиально недостижим. На место химеры Должного приходит идея оптимизации, исходящая из того, что в силу природы бытия общество как было, так и пребудет несовершенным, но его можно оптимизировать, снижая удельный вес пороков и доводя поведение людей до пристойного состояния. А это, в свою очередь, предполагает постоянную напряженную работу на ниве оптимизации, но не для того, чтобы приблизить наступление золотого века, а для того, чтобы отдалить возвращение века каменного.

Конечно, для человека средневекового такой ход мысли профанен, а такая перспектива тосклива. Но это уже — его проблемы. Зачем нам делать их своими?

Доклад напомнил мне, признаюсь, некоторые положения теории научного коммунизма. Об отмирании государства, слиянии труда умственного и физического, города и деревни, о расцвете и сближении социалистических наций на путях движения к светлому будущему. Милые сказки для простосердечных людей с начальным образованием!

Да, есть проблема ужаса и безысходности бытия. Есть проблема постижения природы этого мира. Проблемы сложнейшие. И когда сознание оказывается не в силах с ними совладать и принять реальность мира, в котором нам выпало жить, когда не обнаруживается интеллектуальных и духовных ресурсов, необходимых для обретения стоического спокойствия перед лицом этой реальности, люди начинают придумывать себе другой мир, начинают творить химеры, строить хилиастические композиции. Именно эта разновидность интеллектуальной деятельности и представлена нам в докладе.

Прочитав текст Межуева, я еще раз убедился в том, что народ, который в середине рационального XIX века мог порождать десятки европейски образованных людей, способных предаваться таким химерам, и десятки тысяч читателей, во все это веривших, был просто обречен на коммунистический эксперимент. Я не понимаю, чем идеи, в глазах Вадима Михайловича столь привлекательные, отличаются от представлений Иоахима Флорского, Томаса Мюнцера или наших малеванцев. Каждый народ получает свое. Получает то, во что готов уверовать.

А в конце доклада, как и водится в подобных случаях, говорится о ложном пути Запада, причем Запад трактуется совершенно карикатурно: докладчик пишет об «обездуховляющем и обезличивающем зле западной цивилизации, которое… распространяется по всему континенту». Запад — это холодный бесчувственный разум, это бездушный эгоизм и все такое прочее. Перед нами, повторяю, карикатура на общество Нового времени, рассматриваемого из пространства периферийного средневекового сознания сквозь призму мифологии о высоко духовном Средневековье. Вадим Михайлович, кстати, не очень-то это и скрывает, написав, что «общность России с Европой» славянофилы, в отличие от западников, относили не к будущему, а к прошлому…

Доклад завершается призывом к диалогу нашей российской мечты и Запада. Не спорю: диалог необходим. Но я все же полагаю, что диалог по поводу флогистона или обсуждение того, на скольких китах лежит Земля, малопродуктивен. Запад, конечно, не совершенен и «односторонен», но предлагать ему диалог об этом с позиции славянофильской «русской идеи» — это, извините, за пределами моего понимания.

Вадим Межуев:

Можно задать вопрос? Если я, по вашим словам, карикатурно изобразил Запад, но вы карикатурно изобразили меня. Так что мы квиты. Тот Запад, который нравится мне, вряд ли понравится вам: он самокритичен и лишен всякого самодовольства. Отсутствие самокритики в глазах такого Запада — проявление самой дикой азиатчины.

Ведь мы обсуждаем проблему культуры, не правда ли? Тогда скажите, о чем вся европейская культура? Чем она постоянно недовольна? Она недовольна обществом, которое ее породило. И так продолжается до сих пор. Вы мечтаете о жизни в европейском обществе, считая его для себя нормой, а европейская культура в лице своих поэтов, писателей и мыслителей предельно к этой норме критична, полагая ее далеко отстоящей от подлинной свободы и справедливости. Вот с такой Европой, критичной по отношению к себе, русские интеллектуалы и хотели иметь дело.

Европа была ценна для них своей устремленностью в будущее, своей постоянной неудовлетворенностью прошлым и настоящим. Вы называете это утопией. Да, Запад действительно создал социальную утопию (в противоположность утопии религиозной), но ведь европейская утопия — это не мечта о сытости и материальном достатке, что на Западе уже давно не проблема, а мечта о свободной и творчески насыщенной жизни, доступной каждому. И что вы можете предложить взамен этой утопии? Удовлетвориться тем, что уже есть, потому что лучше быть не может?

Постоянная неудовлетворенность собой, критика наличного бытия — вот что характеризует человека европейской культуры. А вы — европеец лишь до тех пор, пока критикуете российскую действительность И вы перестаете им быть, когда возводите современную Европу в абсолютную норму.

Игорь Клямкин: Это больше похоже на ответ оппоненту, чем на вопрос. Мы вроде бы с самого начала договорились о формате наших семинаров. Договорились, в частности, и о том, что докладчики отвечают на критику в конце дискуссии, не будучи ограниченными во времени. Давайте попробуем соблюдать договоренности, соединив в нашем общении преемственную связь с «русской идеей» и идею соблюдения добровольно принятой процедуры. Если получится, будет, по-моему, очень даже неплохо.

Игорь Яковенко:

Насчет возведения мной современной Европы в абсолютную норму — это вы, Вадим Михайлович, придумали. О том, что западная культура критична по отношению к западному обществу, я и сам говорил. Поэтому и пишут там все новые книги о кризисе. И с тем, что на Западе стремятся к свободной и творческой жизни, тоже спорить не стану. Мое понимание истории заключается в том, что по мере ее разворачивания в ней все больше нарастает субъектное начало, а с ним — потребность в свободе как пространстве самореализации автономной личности.

Но свободу можно трактовать по-разному. Тот социальный и нравственный идеал, который вдохновлял цитируемых вами русских мыслителей, мне страшен и представляется противоестественным. Это идеал концлагеря, осмысленный как идеал свободы и гармонии.

А в основании этой чудовищной подмены лежит любезное вам «верховенство правды над истиной». Русская мужицкая Правда — коррелят Должного, т. е. порождение определенной человеческой культуры. А истина объективна. Ревнители правды сгинут, а истина останется. Я говорю о ложной трактовке человека, лежащей в основании «русской идеи». Об извращении истины относительно человеческой природы. Не заложена в ней потребность в одной на всех правде — в этом, между прочим, тоже заключается истина.

Вадим Межуев: Все великие утопии построены на том, что свобода победит рабство, все формы и виды эксплуатации людей друг другом. Если же так понятая свобода извращает истину относительно природы человека, то единственной реальностью для него остается рабство — пусть и не в жестких, а в более или менее мягких формах. Это вы хотите сказать?